Острогин Макс - Мертвецы не танцуют
– И я помню. И буду. Обещает Егор.
Егор, хорошее имя, человеческое. И на Западе люди есть, и вполне себе нормальные люди. Даже очень хорошие люди. Везде люди. Потому что это наша земля.
– Курок.. Это… Который умер? -Да.
– Понятно. Ты с ним разговаривал. И с Гомером каким-то. А кто такой Гомер?
– И с Гомером…
– Ну да. Ты все время Гомера какого-то звал, в бессознании. Он кто, папка твой?
– Что-то вроде.
– Ясно, – Егор вздыхает. – Умер тоже?
– Да. Давно.
Егор молчит, пересаживается со стула на стул.
– Ты со всеми разговаривал. Кричал, стихи какие-то читал.
Я с трудом поворачиваю голову.
Алиса сидит возле печки. Смотрит в стену. С утра.
Она почти всегда сидит и смотрит. В одну точку. Молчит.
И я каждый раз сомневаюсь.
– Который день?
– Двадцать четвертый. Если считать…
– Понятно.
Алиса поднимается и уходит. Я смотрю ей вслед. Я боюсь. Боюсь, что она…
– Твоя подружка неразговорчивая совсем. Бука.
Настоящая.
– Ни слова еще не сказала мне. Как приволокла тебя, так и молчит. Бука, бука…
Бука. Если бы Егор знал, насколько он прав.
– Она – Алиса?
– Ага.
– Это она тебя приволокла. Знаешь, на кого ты был похож?
– Нет. И не хочу.
– Хорошо. Как знаешь. Ты с ней тоже болтал. Как с настоящей.
– Она что-нибудь рассказала? – спрашиваю я у Егора.
– Ничего. Ни слова не говорит. Я с ней болтаю, а она молчок. А она вообще умеет?
Я не знаю. Не знаю, как ответить на этот вопрос. Раньше умела. Сейчас не знаю.
– Не знаю, – ответил я. – У нее… горе. Она… человека тоже потеряла.
– Жаль… Видно, что не так. Крысу за собой везде таскает, таких никогда не видел, просто сверхкрыса…
Егор грустно смотрит на полку. На ней тоже крыса, сплетенная из нарезанных прозрачных шлангов, выкрашенная в дурацкий оранжевый цвет. Веселая. Зубы из монет сделаны, блестят.
– Почти все время сидит, – кивает Егор на пол. – Сядет и сидит, в стену смотрит. Или по крыше гуляет. Или на крыше сидит.
– Долго гуляет?
– Не-а… Она тут все время. Как притащила, так и сидит. Два дня от тебя не отходила. Меня не подпускала. Как посмотрит…
Егор поежился.
– У нее глаза страшные, я на нее смотреть не могу. И не спит она.
– Она спит. Только с открытыми глазами.
– Я так и думал. Я сам иногда так сплю, потом голова болит. А эта Алиса, – спрашивает негромко Егор, – она без оружия ведь… Она не боится?
– А чего ей бояться?
– Ну, сумраков.
– Не боится.
– Да… – Егор чешет голову. – Молодец. Она красивая. Она кто… Подруга?
– Почти. Жизнь мне спасла. Несколько раз даже.
– Молодец. Пойдем гулять?
– Пойдем.
Егор начинает вертеть колесо, и кровать превращается в кресло.
– Это папка сделал, – рассказывает он. – Специальное кресло, оно распрямляется и обратно. Я плохо ходил, болел часто, лежал много – вот он меня и вывозил. Тут воздух на балконе хороший, и молнии часто летают. Шаровидные.
Егор показывает, какие тут летают шаровые молнии, получается, что просто с капусту. Вывозит меня на крышу.
Высота.
– Молнии все убивают, всю вредность. А воздух придает сил. И дождевая вода здесь чистая.
Егор везет меня вдоль бордюра. Прекрасный вид.
Сверху город похож на раздавленного паука. Прижали хорошенько каблуком, расползся в разные стороны, кольца, линии, снова линии, снова кольца, все пересекается, перепутывается.
Раньше город разворачивался везде. На поверхности, под землей и даже над нею, дороги змеились между домами, сами дома ползли ввысь, и все смешивалось в непонятной и пестрой карусели, и посторонний человек не мог во всем этом разобраться, и даже местные, зайдя в другой сектор, часто плутали. И для заблудших придумали особый компас, который стрелкой указывал правильное направление, куда идешь, туда он и показывает.
Запад, Восток. Запад больше, накатывается багровым приливом через центр, въедается широким опасным языком…
– …Не помню совсем. Маму то есть. Ее сумраки поймали, когда я был совсем маленьким. Тогда отец решил с ними воевать. Они с центра лезут, здесь не живут. Он много про них узнал, я потом расскажу. Ускоритель нашел. Но это не он придумал, это другие, военные.
– Тут есть военные?
– Раньше были. Видишь, внизу вертолет? Они сюда прилетали. Очень давно и неизвестно зачем. Вертолет весь был забит ящиками, а в них контейнеры. Сумраки тоже давно были, военные пытались их убить, вот прямо здесь, у метро…
Верхнее Метро. Разноцветные линии, разделяющие город на неровные ломти, поверх линий разметка – черный штрих – непроходимые участки, красный – ходить осторожно, зеленый – безопасно, зеленого мало. Верхнее Метро разведано плохо и опять же только с нашей стороны, что творится, к примеру, на большинстве станций Кольцевой, мы не знаем. Есть путеводитель, но многие тоннели засыпаны, в других полно погани, в некоторых реки, или болота, или поездами все забито. Непроходимость.
Нижнее Метро чернеет растопыренной птичьей лапой. В Нижнем Метро порядок, во всяком случае, в восточной части. Только пройти все равно нельзя, да и не полезет туда никто. Что происходит на Западе… Запад он и есть Запад.
– Папка говорил, что город такой большой, что за всю жизнь его нельзя обойти.
– Это смотря какая жизнь.
Город плывет почти под ногами.
– Вчера двадцать минут гуляли, сегодня можно побольше. Хотя нет, нельзя. Простынешь.
Мне смешно. Но я с ним не спорю.
– Ты как-то быстро выздоравливаешь, – улыбается Егор. – Ты что, богатырь?
Я начинаю кашлять. Хорошее слово. Богатырь. Хорош богатырь, ложку поднять не может.
– Значит, здоровье повышенное. Есть такие люди, все как на собаках… А у меня, наоборот, пониженное… Зрение у меня плохое, с детства.
– Плохое?
Егор смотрит вниз из-под ладони.
– Странно… Сейчас вроде по-другому… Вижу почти все. И резко… Никогда так не видел.
– И зубы не болят, – добавляю я.
Егор сидит прямо передо мной, и я вижу, как он начинает проверять языком зубы, надувает щеки, даже пальцем прощупывает.
– Не болят, – пораженно говорит он. – На самом деле не болят. Даже дырки, кажется, заросли. Это почему?
Я пытаюсь повернуться на правый бок, не получается, больно, ребра, кажется, потрескивают. Падаю на спину. Надоело на спине.
Вообще надоело валяться. Шея не поворачивается, какой-то горб на ней нарос, как воротник. Руки. Руки работают. Не очень хорошо работают руки, шины мешают – и на правой, и на левой. Не сгибаются. Но согнутся, рано или поздно. И на ногах шины, сломанный я совсем. Кривые шины Егор сделал, неумеха. Хотя и так сойдет.
Зато кожа нравится. Новая наросла, гладкая и толстая, по ощущениям гораздо толще. Здорово.
Зубов, правда, меньше. Гораздо меньше, чем раньше. Дырки, они зарастают, это верно. Рядом с Алисой не только дырки зарастают, раны затягиваются. Кости, кожа, сухожилия.
А зубы новые нет, так и буду дальше без зубов. Когда умирал, не очень расстраивался, на том свете новые зубы выдают. Все, кто претерпел за правду, при записи в Облачный Полк получают утраченные конечности, отлитые из чистейшего золота, в том числе и зубы. А сейчас без зубов туго, в живых-то. Лицо просело, скособочилось, постарел сразу.
– Это отчего? – спрашивает шепотом Егор. – Это… Почему?
Я молчу. Но Егор и сам не дурак, думать умеет.
– Почему?
Егор вкатывает меня под крышу.
– Так… Она… Она что, эта?!! Это?!!
Глаза у него округляются, челюсть отвисает. Так он и стоит. Не меньше минуты.
– Она настоящая?!
– Ага, – отвечаю я. – Самая-самая.
– Папка про таких рассказывал… Но мы никогда не встречали…
– Вам повезло. Особенно тебе. А я вот встретил.
– И что? – спрашивает Егор совсем уж еле слышно. – Что случилось?
– Со мной ничего.
– А с кем? – осторожно спрашивает Егор.
– С другими… Сказки знаешь?
– Какие?
– Разные. Всякие. Про гостей. Пришли к людям гости, сели за стол, едят. А один мальчик уронил ложку. Полез за ложкой, глядит, а у гостей-то копыта.
Егор оглядывается.
– У нее копыта? – шепчет он.
– Почти. Но вообще она хорошая. Добрая. Тебе понравится.
– Ага, добрая. Отец говорил, они детей сманивают. А потом… Что потом?
– Не знаю. До потом не дошло. К счастью.
– Они… – Егор неопределенно кивает. – Они… Такие, как Алиса… Ты как с ней познакомился?
– Она меня спасла. И еще… Долгая история, в двух словах не расскажешь. Ты насчет Алисы не беспокойся, ты уже вырос. Совершенно вырос. Но лучше, так, на всякий случай, лучше тебе бороду отрастить. Тогда точно не заинтересуется.
– Бороду… А если не растет…
– Лучше, чтобы росла. Знаешь, борода вообще против всякой погани лучшее средство. А Алиса…
– Она… опасна?
Егор меняет табуретку, подсаживается поближе к дробовику. Правильно. Я бы сам так поступил.
– Я не знаю. Скорей всего, нет. Она… Раньше любила игрушки… Она смотрела на игрушки?
