Сергей Малицкий - Пагуба
— Что скажешь? — спросил старшина дворничего, положив руку на рукоять меча.
Скользнул пальцами по навершию, по гарде, стал поглаживать перевязь. Едва сдержался, чудом не выхватил меч да не рубанул по покорно опущенным плечам. И то сказать, как тут сдержаться, когда украденный у него, у самого Далугаеша, меч как живой стоит перед глазами? Глуповатого Эква так не жаль было, как удивительный клинок. Хотя что он видел-то? Только пронзительный отблеск на черной стали? Да и то сквозь полировочную пасту. Отец рассказывал ему когда-то, что черные клинки бывают только у слуг Пустоты. Что еще он должен сделать, чтобы Пустота обратила на него внимание? Или всего-то и оставалось сделать одно — найти Кира Харти?
— Что скажешь, старик? — повторно процедил сквозь зубы Далугаеш.
— На вопрос отвечу, а без вопроса к болтовне не приучен, — негромко ответил старик.
Голос у дворничего дрожал, но не от ужаса. Вот уж у гребцов даже руки тряслись, когда ладья ловчих скатывалась вниз по Блестянке, а Далугаеш в бешенстве бегал между скамьями и размахивал бичом, охаживая крепкие спины. Двоим по глазу выстегнул. Десять золотых по приказу Квена выплатил мерзавцам за увечье, по пять золотых на глаз. Цену хорошего меча отдал! А бешенство не унял. Так убить старика или сдержаться?
— Мальчишку я так и не нашел, — с трудом выговорил Далугаеш. — Как ушел, негодник, к северному хребту Дикого леса, так и исчез. Послал за ним десять ловчих с пятью дикими охотниками да с одним вольным, который его видел, но пока слуху нет о них. Весь берег прочесал, на две сотни лиг от Хапы вниз лодки выставил — никого. Что делать?
— Ждать, — чуть слышно пробормотал старик. — Ждать и продолжать искать. То, что в Дикий лес ушел, — плохо. Не то плохо, что укрытие там найдет, а то, что сгинуть может. Почти наверняка сгинет. Было у него что-то приметное?
— Меч был, — заскрипел зубами Далугаеш. — О рукояти, ножнах ничего не скажу, но клинок лучшей работы. Редкой работы. Блестит как зеркало, но черен как ночь.
— Меч и надо искать, — прошептал старик. — Идти к купцам. Торгуют они с дикими, некоторые и с некуманза не гнушаются мен устраивать. Пусть бросают клич. Класть награду за меч. За вести какие. И платить. Немного, но и за полслова платить. Теперь, если сразу не всплыл, может и схорониться. Только не там твои ловчие ищут парня, господин. Его у Зены надо искать.
— Почему у Зены? — опешил Далугаеш. — Где мы и где Зена?
— Напротив Зены россыпь островов на том берегу Хапы. Болотина. Устье большой реки. Там всегда рыбалка была хорошая, хоть и опасная. И выносило… всякое. Говорят, что та речка чуть ли не половину Дикого леса под себя подбирает. Опять же, когда беглые какие или дикие в Текан возвращались, оттуда появлялись. Но тайком все, там ходки налажены были. Это, правда, в старые времена так было, но отчего бы не повториться? Да и нет у него другого пути. Если не сгинул, значит, не дурак. А если не дурак, так выйдет там, где прочие выходят. А сгинул — возвращаемся обратно, платим и ищем меч.
— Стой. — Далугаеш нахмурился.
Точно таким же тоном когда-то старик учил мальчишку, сына тряпочного арува, как ходить по улице, как драться, когда бить первым, когда уносить ноги. Впрочем, нет. Уносить ноги он Далугаеша не учил никогда.
— Стой, — повторил Далугаеш. — А если этот мерзавец уже перебрался на эту сторону? Или переберется незаметно? Как его отыскать?
Старик помолчал. Ровно столько, чтобы ответ его не показался Далугаешу нравоучением. Закряхтел, для порядка повел плечами, почесал затылок. Точно так же чесал затылок, когда Далугаеш спрашивал совета, уходя к поселениям вольных. Еще тогда старик посетовал, что в Дикий лес могут уйти беглецы, да пробормотал, что отправлять за беглецами нужно тех, кто сам в Диком лесу не пропадет. А чтоб не сбежали, детишек их в заложники взять. А если до Кира Харти сразу дотянуться не удастся, всех его родных схватить следует. Тех, от кого толку мало, кто родством пожиже, убить следует, но убить с болью, с мучениями. Так, чтобы до беглеца весть дошла. Чтобы та ненависть, что в нем дышит, закипела, в голову ударила. Ведь не с дури же он убил Эква? С дури бы уши резать не стал. Выходит, ненависть его ведет. Тогда только дожидаться остается. Один раз ненависти вкусил — и за следующим куском явится.
— А что делать с теми, кто родством поближе? — прищурился тогда старшина ловчих.
— А вот с ними с умом надо, — задумался дворничий. — Их бы тайком в пыточные палаты доставить. Доставить да расспросить. Лучше не самому, а тому, кто потом отблагодарить сможет. Тут ведь пользу надо искать, а не гарду песком чистить. Близкая родня порой острее дальней зубы на родича правит. А ну как у него где-то логово имеется? Кто тебе поможет, кроме родни? А если ловушку сообразить? Тут тем более родичей сберегать следует, спроси тех же рыбаков, когда сом лучше наживку хватает — когда она омертвела уже или когда дергается на крючке?
Да уж, насоветовал Далугаешу в прошлый раз слуга. Пальцем не притронулся старшина ловчих к рыжим, а благодарности от Квена не дождался. Теперь же дворничий снова чесал затылок, правда, усерднее, чем в прошлый раз.
— Остался у него еще кто-нибудь, кроме тех, что стражи твои порубили или живьем взяли?
— Может быть, остался родной отец, — скривил губы Далугаеш. — Но вряд ли он его знает, мать-то его была убита, когда он вовсе еще мальцом подпрыгивал.
— Мальцом не мальцом, а Эква в лицо запомнил, — заметил старик. — Он циркачом был? Всех циркачей в оборот взять. Разъехались после ярмарки? Далеко не уехали. Догнать и пригрозить. Монетку посулить, дробилкой храмовой припугнуть. Циркачи всегда по краешку бродят. Все поймут. Опять же клановые столбы под присмотр поставить. Он ведь глаз намалевал на щите клана Чистых? Может ведь и еще один щит испортить. Побеспокоиться и об этом надо. На кого у него еще зуб?
— На меня, на Ганка, на воеводу Квена, — процедил Далугаеш и вдруг вздрогнул, хлопнул себя по лбу. Ганк! Вот ведь хитрец, хиланский пес! Отправил ловчего старшим глашатаев по прибрежным городам. И ведь тоже к Зене отправил, к Зене!
— Следить надо, — понизил голос старик. — За Ганком, за воеводой да за самим собой. Только за собой следить нужно зорче. Что будет толку, если кто увидит, как этот самый Кир стрелу в тебя, господин, выпустит? Надо сделать так, чтобы его взяли в тот самый миг, как он потянется за стрелой.
— Под стрелу меня отправить хочешь? — скрипнул зубами старшина ловчих.
— Под стрелу отправить не хочу, — заметил старик. — Но если прятаться станешь, так он не только за стрелу не возьмется, может и вовсе махнуть рукой. Ищи его тогда по всему Текану.
— И тебя заодно в покое оставить? — резко встал Далугаеш, бросил на пол серебряную монету, вытащил из кисета бронзовые часы, взятые на теле Куранта, открыл крышку. — Живи пока, старик.
Данкуй имел правило — обходиться малым. Конечно, в любом городе урай с готовностью снабдил бы старшину тайной службы иши всем необходимым, лишь бы только тот сделал все свои дела и убрался из города подобру-поздорову, но не всякая помощь была на пользу. Делать все следовало тайно. Даже то, что тайны не требовало. Завязанное тайно — крепче, потому как узел никто не видел. Уколотое тайно — больнее, потому как внезапно и в нужное место. А уж когда нетайное тайным становится, тот, кто таился с самого начала, тот и в седле, а кто кричал да руками махал, тот в ярме. Хотя порой тайному только притвориться тайным следовало. К примеру, промелькнуть с уха на ухо сплетней о сыне последнего урая Харкиса. Предположить какую-нибудь глупость, вроде той, что мать того же Кира Харти, да хоть та же Аси, дочь Кастаса, ишка нынешняя. Ведь провалялась в беспамятстве год? Понятно, что годами не сходится, так для того и пускается слушок. Или любая ее сестра. Или еще кто. Главное, чтобы глаза на лоб вылезли. И чем больше вылезут, тем вернее веры той сплетне будет. А там уж лови, Данкуй, рыбку в мутной воде. Нет ничего проще, чем узнать что-то, вызывая собеседника на спор. Старайся казаться глупым, и умники не упустят возможность этим воспользоваться. Что Данкуй и делал. Въезжал в город и пускал слухи. А потом ходил по домам, склонял голову перед знатными матронами, заговаривал о том о сем, таращил глаза, поднимал брови, всплескивал руками, а после слушал, слушал, слушал. И чем больше слушал, тем более убеждался, что или ребенка дочери урая Сакува надуло неизвестно каким ветром, или родила она его вовсе от безродного крестьянина или нищего бродяги. А уж попутно, особенно если не гнушаешься прошвырнуться по грязным трактирам, многое выведать можно было, И кто такой слепой Курант, и кто у него в приемышах, и как что началось, и есть ли у него какие интересы во всех этих городах, и есть ли какие знакомства? Эх, жаль, что толку от собранного да разведанного пока не прибывало. Свиточек, куда Данкуй заносил все выведанное, вроде и становился толще, а ясности не наступало, да и отца Кира Харти никак нащупать не удавалось.
