Роман Юров - «МиГ» — перехватчик. Чужие крылья
Впереди, насколько хватает глаз, степь. Выделяются лишь балки да далекая полоска лесополосы. Все на виду, все видно. Вдалеке что-то горело, пачкая небо жирным дымом. «Да это же мой „МиГ“! А „мессер“ где?»
Он наконец поднялся, обернулся и вдруг, сзади, увидел человека. Он быстро шел к Виктору уверенной походкой победителя, гордо задрав голову. Высокий, в серо-синем обмундировании и летном шлеме, он подходил все ближе. В руке у него был пистолет.
Увидев, что на него смотрят, человек этот открыл рот и вроде как закричал, повелительно махнул рукой с пистолетом. Но Виктор не слышал ни слова, только гул в голове усилился. Он только тупо смотрел, не понимая, что от него хотят. Видя, что на его слова не реагируют, серый человек снова открыл рот, тыкая пистолетом в Виктора и приближаясь все ближе.
«Да это же немец! — В голове у Виктора что-то щелкнуло, гул пропал, и он услышал странно знакомые, но чужие слова. — Тот летчик, что Шубин сбил. Что он там лопочет? Он меня в плен берет?!» Он постарался выхватить «ТТ», одновременно взводя курок, но тот за что-то зацепился и никак не хотел вылезать из-за пазухи. Немец, правильно истолковав его ерзанье, перестал голосить и выстрелил. Что-то с шумом ударило ему в голову слева, ухо и висок словно обожгло огнем. — «Я убит?» — Ноги стали ватными, от страха и внезапности удара он неловко упал на бок. Было очень обидно умирать вот так, на снегу, застреленным, зачуханным ведомым летчиком. Пистолет неожиданно оказался в руке, и теперь уже Виктор принялся стрелять в немца. Он боялся, что скоро умрет, поэтому особо не целился, выпуская пулю за пулей по стоящему метрах в пятидесяти противнику. Неожиданно его враг согнулся пополам, уронив пистолет, затем подскочил и бросился бежать, странно забирая в сторону, словно по дуге, и наконец свалился на землю и словно поплыл, загребая снег и грязь руками и все замедляясь.
Немец давно затих и не подавал признаков жизни, а Виктор все лежал на снегу, боясь пошевелиться. Было немного обидно, но не так, как раньше, когда его только что убили, смерть немца немного загладила горечь. Его смерть все никак не приходила, ему уже надоело лежать, левая рука затекла, лицо по-прежнему болело, а гул в голове медленно стихал. Тут он понял, что дышит, и медленно, боясь непонятно чего, стянул с головы шлемофон. Никакой дырки в голове не оказалось, пуля ударила в наушник, порвала кожу на виске и разорвала край уха. Осмотревшись, он увидел еще одну сквозную дырку в комбинезоне, чуть ниже колена. Счастье заполнило его целиком, он тихо засмеялся от радости, глядя на стремительно густеющие облака, на прошлогоднюю траву, пробивающуюся из-под снега, на окружающий его прекрасный мир…
Он сидел так еще долго, может, пять минут, а может, и полчаса, обдумывая свое незавидное положение, размышляя и строя планы. Когда Виктор в очередной раз поднялся на ноги, у него уже был относительно четкий план дальнейших действий.
Первым делом он финкой порезал парашют, с треском кромсая белоснежную шелковую ткань, выкроил себе накидку наподобие пончо, подпоясавшись обрезком стропы. Затем вырезал треугольный кусок шелка и соорудил косынку, повязав ее на пиратский манер, поверх шлемофона. Отрезав крупный кусок материи, скатал ее рулоном и, обвязав кусками строп, сделав из них же лямки, закинул за спину. Пригодится. Подхватив остатки растерзанного парашюта, поспешил к подстреленному врагу.
Он был уже мертв, здоровенный рыжий детина, даже крупнее Виктора, лежал ничком, утопив измазанные грязью руки в проталине. Он словно хотел уцепить побольше этого жирного раскисшего чернозема, но так и застыл, скорчившись и прижавшись к чужой земле. «Хорошо, что мы с ним на пистолетах разборку устроили, — отстраненно подумал Саблин. — На кулаках с таким драться — дохлый номер. Побьет».
С усилием перевернув тяжелое тело, он без всякого зазрения совести принялся обшаривать карманы покойника. Трогать мертвеца было противно, в другой ситуации он с удовольствием бы попытался избегнуть этой процедуры, но сейчас деваться некуда. Один в степи, без еды — бортпаек остался в гибнущем самолете, и до линии фронта километров пятьдесят.
К большому сожалению, немец оказался небогат на ништяки, но кое-что Виктор все же захомячил. Первым делом забрал документы из нагрудного кармана комбинезона, светлую книжицу с орлом Люфтваффе на обложке и вклеенной фотографией. С фотографии жизнерадостно улыбался полный сил и надежд мертвец. В боковом кармане отыскалась небольшая, граммов на 200, полная фляжка. Красивая, сделанная, по всей видимости, из серебра, она была покрыта затейливой чеканкой, изображающей сцены охоты. Однако не вода — жидкость обожгла губы, оставив во рту мягкий привкус коньяка. В карман. Еще хорошим трофеем стали часы покойника. Он их снял без всякого зазрения совести, брезгливо морщась, когда прикасался к остывающей руке, и сразу нацепил на запястье. Однако уже 8 утра, пора шевелить булками.
Самый нужный, шикарный трофей оказался во втором боковом кармане. Это оказалась большая плитка шоколада. В карман. Остальные трофеи были особо не нужны. На шее у немца болтались летные очки. Как он их не потерял и не разбил, было непонятно. Измазанные грязью, они выглядели жалко, он даже хотел отбросить трофей за ненадобностью. Но, увидав светофильтры, все же очистил от грязи и нацепил на себя. Такие очки, со светофильтрами, очень ценились у летной братии. Самым бесполезным трофеем оказался массивный золотой браслет на запястье покойника. В итоге он тоже перекочевал в карман, но Виктор никак не мог отделаться от мысли, что это лишняя тяжесть. Жаба оказалась сильнее рассудка.
Вот и все. Полезного на тушке ничего не осталось. Пора идти? Только вот левая нога чего-то мерзнет. Его обгоревшие унты выглядели жалко, но левому досталось особенно сильно — видимо, посекло осколками. А вот на немце замечательные замшевые сапоги. Зачем они ему? Снимать сапоги оказалось еще противнее, чем часы, но он и с этим справился. Все-таки идти в дырявой обуви по раскисшей земле и снегу удовольствие сомнительное. Трофей оказался великолепный — теплые, с мехом внутри и легкие. На его ноге они сидели немного свободно, пришлось снова резать парашют теперь на дополнительные портянки. Он хотел было поискать вражеский пистолет, но послышавшийся вдалеке заунывный звук резко нарушил его планы. В нескольких километрах от него, курсом на запад, пролетела пара «мессеров».
Он сразу набросил на мертвеца остатки парашюта, накидал сверху снега, чтобы ветром не унесло, и поспешил на восток, в ту сторону, откуда он так недавно прилетел.
Шлось легко. Пересек обработанное колхозное поле и пошел по степи. Снежный покров, сильно поредевший в противостоянии с весной, почти не мешал. Да и трофейные сапоги при такой ходьбе оказались куда как удобнее и практичнее унтов. За полчаса ходьбы скорым шагом он одолел километра три и сейчас, на ходу, прикидывал, как ему выбираться дальше, к своим. Вариантов было немного: ближе всего линия фронта будет, если идти прямо на восток, тогда к ней можно выйти прямо у Таганрога. Но у самого короткого пути много минусов, в городе и окрестностях наверняка много немецких тыловых и вспомогательных частей, полицаев и прочей нечисти. Второй вариант вроде как менее рисковый — нет нужды пересекать линию фронта. Попасть на нашу территорию можно по льду замерзшего залива. Да только кто этот лед знает, может, он уже и подтаял — булькнешь, и все. Да берег наверняка охраняется. Купаться под пулями, разгребая мартовский лед, не хотелось. Третий вариант родился сам собой, когда порыв восточного ветра донес далекий орудийный грохот. Звук этот был слабый, часто стихал, но Виктор голову готов был прозакладывать, что стреляют гораздо севернее Таганрога. Подумав с минуту, решил идти прямо туда — наверняка это наши затеяли очередное наступление, вдруг прорвут линию фронта. Под Ворошиловградом, как он знал, немцев успешно погнали, так может, и здесь получится.
