Без права на ошибку - Вязовский Алексей

– Тащ генерал армии, – сообщил я, уперев взгляд в пять золотых звезд на правой от меня петлице, – за время моего отсутствия нештатных ситуаций не произошло. Помощник командующего войсками фронта полковник Соловьев.

– Ты что, выпил с утра? – удивился Кирпонос. – Что за доклад?

– Так я последний раз рапортовал накануне вечером, вот с тех пор…

– Масюк, – сразу понял комфронта. – Старый друг помог отпуск устроить?

Вот тут до меня дошло, что я сам себя перехитрил. Аркаша предложил – давай, мол, пока про тебя не вспомнят, сиди на месте, радуйся жизни, а я прикрою. Конечно, кто лучше всех сможет это сделать?

– Ну что молчишь?

– Готов хоть сию секунду! – молодцевато сообщил я – Что требуется?

– Говорил я тебе, что дурачка строить не умеешь? Вот и не старайся. Со мной в Ленинград поедешь. Мгу зачистили окончательно, дорога даже не простреливается. Собирайся. Товарищ Викторов? Ведите дальше, – повернулся Михаил Петрович к замершим в паре шагов сопровождающим.

Разнос, не разнос, но я ведь Кирпоноса тоже успел неплохо узнать. И легкую смешинку в глазах кто угодно мог пропустить, только не я. Значит, всё идет хорошо.

Голому собраться – только подпоясаться. Особенно когда вместе с командующим прибыл адъютант. Тогда появляется смысл в жизни. Зашел к Масюку, раскулачил его на усиленный продпаек. У Аркаши всегда запас есть. Разузнал последние новости. Освобождены Ульяновка и Тосно. Но это пока все успехи. Большие потери в танках, немцы перекинули под Ленинград две новые дивизии.

– Без подкреплений удержать бы то, что взяли, – Масюк налил мне чаю, отсыпал лимонных конфет с горкой. – Формируется колонна с продовольствием. Конвой генерала в нее включен.

– А мне что там делать? На посылках быть? Так для этого ты у нас есть.

Аркаша не обиделся, наклонился, прошептал на ухо:

– За Тосно наши танкисты взяли «Дору». Наскоком.

– Кого?

– Сверхтяжелую железнодорожную пушку. Это снаряды к ней вы взорвали на днях.

Вот это номер!

– Два паровоза везут, и то с трудом, – продолжал восторгаться Масюк. – Одной охраны и артиллеристов несколько сотен человек. Там часть сдалась, часть полегла в бою. Восемьсот миллиметров диаметр. Стреляет на полсотни километров. Немцы как с ума сошли с ней – такой авианалет устроили! Хорошо, что погода испортилась, в тумане отбомбились мимо. Короче, «Дору» с трудом отбуксировали на сортировочную станцию под Ленинградом – там какая-то ось у тележки полетела, чинятся. Там и замаскировали. Тебя хотят назначить временным начальником орудия.

– С х… ли мне это? Я же не артиллерист.

– Зато в саперном деле хорошо разбираешься. Возможно, «Дору» придется взрывать, если не удастся увезти.

– Надо срочно чинить ее, и в тыл!

– Немцы не глупее нас. Перекинули к Ленинграду еще самолетов, бомбят все тыловые станции. Разбит эшелон с новыми Т-34. Михаил Петрович так на них рассчитывал!

– Вот что, Аркаша. Найди-ка мне Ахметшина. Поди, соскучился без меня.

– Или устал от Параски прятаться, – засмеялся Аркаша. – Не приведи господь такую жену… Убьет и жалеть не будет.

Если придется что-то взрывать – мне понадобится ушлый татарин. Мы с ним целого Гиммлера запустили в небо. Неужели не справимся с «Дорой»?

Каждый житель Ленинграда – герой. Просто потому, что остался тут жить. Я это понял, когда мы миновали Мгу и въехали в пригороды. Разбомблено было все так, что дороги не осталось – одна видимость между воронками. Май закончился, начался июнь. Грязь подсохла, под еще пока не слишком жарким солнышком перешла в разряд пыли, которая забивалась во все щели, включая страдающие нос, рот и уши.

Ехали в основном по ночам, прячась от бомбежек. Но помогало не очень. Дорога после Мги у немцев была неплохо так пристреляна. Так что артналеты случались и в темное время суток.

Сначала потеряли разбитой одну «полуторку», потом вторую. Мы знали, как наш груз был нужен городу – поэтому все без исключения подключались к перезагрузке. Даже генерал. На что я посетовал, что не по чину ему таскать мешки и коробки – лучше бы летел в Ленинград самолетом. Благо тут недалеко.

– Вот умный ты, Соловьев, удачливый, – ответил мне Кирпонос. – А иногда просто дурак дураком. В городе эту колонну знаешь, как ждут? Да меня как назначили сюда командовать, я с того самого дня мечтал вот так в этот город вернуться! Нас встречать будут цветами и оркестром!

– Так уж и цветами?

– Гарантирую.

Все так и вышло. На Московском вокзале, в самом начале Невского играл оркестр, стояла целая толпа ленинградцев. В наличии была трибуна, украшенная цветами, пионеры и какие-то чиновники в военных френчах. Единственное, что напоминало о войне – люди стояли, столпившись под стенами необстреливаемой стороны, в некоторых домах виднелись «заплатки» после прилетов. Митинг проходил ранним утром. Наши «полуторки» и «эмки» встали вдоль вокзала. На крышу передней машины, игнорируя трибуну, поднялся Кирпонос. Задвинул речь про героический город, который не сдался, выстоял и все такое прочее. Я вглядывался в худые серые лица ленинградцев и поражался, насколько тяжело далась блокада людям. Дети-тростиночки, стариков почти не видно. Впрочем, трупов на улицах и прочего ожидаемого ужаса тоже не видел. Чистенько, вон, поливальная машина стоит.

– Какие они все бледные, – посетовал Ахметшин, спрыгивая из кузова «полуторки». – Тащ болковник, а зачем нам столько взрывчатки?

– Тише ты! – осадил я татарина. – Совсем распоясался без меня. Ну я из тебя эту вольницу выбью! А столько ее там, чтобы ты в одно лицо разгрузил ее на месте. Как бревна у маскировщиков.

Я тоже спустился с грузовика, огляделся. Сегодня будет ясный день. Вон как солнышко бодро карабкается на небосвод. Значит, к бабке не ходи – будут бомбежки. Надо поторапливаться к этой «Доре». Осмотреть все, на всякий случай заминировать. Только вот приказа от Кирпоноса все никак не поступает. Даже разговора насчет пушки не было. Хотя я и намекал пару раз. Михаил Петрович хочет в штабе округа все разузнать и получить добро. Те ведь тоже себе пушку хотят. Как говорится, у победы много отцов, а поражение всегда сирота.

– Товарищ военный!

Я обернулся. Рядом стояла сухопарая седая женщина в очках. Синее платьице, на плечах шаль. Кофточка старенькая, прохудилась, одно название. Оно и ясно – по утречку еще задувает.

– Слушаю.

– У вас не будет немного еды? – женщина заторопилась. – Вы не подумайте, я не себе, я дочке! Ниночка уже неделю не встает с кровати. Я очень боюсь за нее.

– Конечно, конечно… – я откинул борт «полуторки», взял свой вещмешок. Вот и пригодится запас Аркаши. Не зря его раскулачивал.

– Смотрите, – я начал передавать женщине свертки. – Тут сало, но его нельзя давать на голодный желудок. Лучше болтушку какую-нибудь сделать. Здесь хлеб, колбаса. Держите тушенку. Лендлизовская. А вот сардины. Тоже жирные, лучше не давать сразу.

И вот тут меня как ударило. Нина! Я присмотрелся к женщине. Это же моя теща! Ну из того, другого времени… Нина пережила блокаду, закончила педагогический. Ее распределили на Украину, в обычную школу. Там в Кременчуге мы и встретились первый раз. Тещу я видел всего два раза. На свадьбе и когда приезжала на мой суд. До приговора не осталась, только на свидание в тюрьму приходила. Это была очень тяжелая встреча. Она рыдает, а я как оплёванный. Вот и все разговоры.

– А зовут вас как? – поинтересовался я на всякий случай.

– Софья Николаевна.

Точно! Все совпадает.

– Спасибо вам большое! – теща не знала, куда деть все свертки, я кивнул Ахметшину, тот подал пустой вещмешок.

– А живете вы где?

– Если вы проверить…

– Нет, нет… Заглянуть, еще чем-нибудь помочь…

– Мы живем на Лиговке, сто сорок один.

И это совпадает. Нина рассказывала, что во время блокады жители Ленинграда зимой там брали воду в прорубях. Некоторые, не выдержав, умирали в очередях. Там же пытались ловить колюшку. Нина со смехом рассказывала, что раньше эту рыбу в городе держали за сорную, на корм скоту. Какой-то стих она мне еще читала. А, точно!