Вычислитель. Тетралогия - Громов Александр Николаевич

Эрвин зевнул, поежился и сделал вид, что спит. Спать и вправду хотелось, но не настолько, чтобы уснуть сидя на камне под холодным дождем. Иванов грел бок, сопел и почесывался. Потом вроде уснул, поскольку перестал шевелиться и засвистел носом.

Эрвин размышлял. Ясно было, что Иванов не врет – иначе бы он уже попался на лжи, – но почему тогда не видно никаких признаков тайной спасательной операции? Объяснений могло быть несколько: от «в штабе Лю полагают, что еще рано» через «операция пошла нештатно» до «Лю Цаоши получил более интересное предложение». Последний вариант заслуживал подробного рассмотрения.

Разбить задачу на части, представить систему отношений банды, которая у власти, с бандой, которая в оппозиции, в виде системы нелинейных уравнений, подставить наиболее вероятные коэффициенты, получить решение, использовать полученные результаты как параметры для следующего расчета и так далее, и так далее… Привычное занятие не мешало течь мыслям. Ты хотел Игры, вычислитель? Вот она, играй. Ставка тебе известна, а что до условий, то разве кто-нибудь обещал тебе комфорт?

Иванов всхрапнул и навалился сильнее, потеснив Эрвина. Дождевая вода, стекающая струйкой по скале, полилась ручейком под куртку. Злобно рассмеявшись, Эрвин толкнул Иванова – тот забормотал, но не проснулся.

Все правильно! Пусть сырость и холод. Зато Игра!

На острове он вел бессмысленную и бесцельную жизнь. Она была ничуть не лучше той жизни, какую ведут миллионы человеческих существ на Хляби и десятки миллиардов подобных же существ в Галактике. Жить, чтобы только жить, коротать свой век в погоне за простыми человеческими радостями и в попытке убежать от горестей – какой в том смысл? Игра – вот что делает жизнью насекомое прозябание. Игра с силами природы или с другими игроками – конкретика в общем-то неважна. Просто-напросто человеку необходима Игра.

Другой бы назвал Игру как-нибудь иначе. Эрвин называл ее Игрой.

На Счастливых островах Игры не было.

С появлением Иванова проклюнулся шанс начать ее хотя бы в упрощенном, примитивном варианте.

С появлением дрона Игра пошла уже по-взрослому.

Эрвину казалось, что тревога, усталость, холод отступают перед радостным возбуждением: он снова в Игре! Козыри у противника, но могло быть хуже, да и вообще так ли уж это важно для игрока высокого класса? В Игре, где правила не прописаны, не бывает ни гарантированных выигрышей, ни гарантированных проигрышей.

А значит, шансы есть. Рано бросать на стол карты рубашкой вверх.

Он старался не думать о Кристи, выжившей вопреки всему, чтобы стать симбионтом и частью кошмарного создания. Спасла – спасибо, а что еще? Разве можно что-то сделать, кроме как подкормить язычника в знак сочувствия и благодарности?

Ничего тут не рассчитаешь, не решишь и не выполнишь. Задача, вероятно, не имеющая решения.

И не самая срочная – это уж наверняка.

Глава 10

Брошенные

Будь ты хоть железным, тренируй хоть с пеленок волю и терпение, а если коротаешь ночь на холодной скале под нескончаемым дождем, то будь уверен: к утру измучишься сильнее, чем был измучен вечером. Ночь никуда не торопилась и, казалось, не собирается кончиться никогда. Иванов злил то храпом, то шевелением, то стонами в дреме. Иногда Эрвин ненадолго проваливался в подобие сна, просыпался от холода, стучал зубами, кашлял, ежился, старался плотнее запахнуться в куртку и вновь пытался уснуть. Изредка это получалось.

За час до рассвета дождь ослабел, хотя и не прекратился. В болоте вспыхнул крохотный алый огонек, задрожал и погас было, но сейчас же загорелся вновь. За ним – еще один. Третий… Десятый… И еще, и еще… Огоньков становилось все больше, и они двигались. На первый взгляд – хаотично, но если присмотреться, то видно было, что некоторые из них избегают соседства с другими, а иные, напротив, льнут друг к другу, сами складываясь в причудливые движущиеся узоры. И еще видно было, но опять-таки если хорошенько присмотреться, что огоньки мало-помалу стягиваются к скале.

На сей раз Эрвин не просто оттолкнул навалившегося Иванова, но и хорошенько потряс его за плечи. Тот замычал и невнятно выругался.

– Подъем! – крикнул Эрвин ему в ухо. – Глаза продери. Видишь?…

– Что за… – Иванов на мгновение затруднился с подбором подходящего слова, но тут же подобрал его, и очень грязное.

– Не знаю, – сказал Эрвин. – Я о таком не слышал и не читал. Возможно, что-то безопасное вроде земных светлячков… Ты бывал на Земле?

– Дважды.

– А я ни разу. О светлячках только читал. Они красивые?

– Не знаю, не видел.

– А что видел?

– Города и один раз пляж. Всюду толпы.

– Немного же ты видел… Ну вот что: я не собираюсь проверять, безопасны эти огоньки или нет. Не нравится мне, что они к нам льнут. Надо уходить.

Они прошли меж алых узоров, и огоньки реагировали на людей, пытаясь подобраться поближе, как любопытные щенки. Одного из «светлячков» Эрвин подцепил концом шеста, но огонек сразу погас. Что это было, так и осталось неизвестным.

Раскисшее болото угнетало ночью, угнетало оно и в любое другое время суток. Дождь моросил без отдыха. Когда начало светать, Эрвин не без труда определил направление на восток и порадовался тому, что в общем и целом не сильно сбился с пути. Но прошел всего час, и небо над головой приобрело равномерно-серый цвет, а дождь усилился. Прошел еще час, и Эрвин понял, что, возможно, потерял направление. Но не было способа определиться, и нельзя было останавливаться.

Дождь прекратился только к вечеру, облака подтаяли, оставив дымку, и солнце проступило в ней мутным пятном. Видимость сразу улучшилась. Два ложных солнечных пятна по бокам основного поиграли цветами радуги и исчезли. Потянул легкий ветерок.

– Сегодня будем спать на твердом и лежа, – обнадежил Эрвин и целую минуту не мог откашляться.

Иванов ответил глухим мычанием – уже давно он брел за Эрвином только потому, что тот шел и шел вперед, и, наверное, он уже не понимал, зачем надо идти все дальше по этому прогибающемуся, хрюкающему пузырящейся жижей, норовящему разойтись под ногами болотному ковру. Скорее всего, он упал бы и не пожелал встать, не маячь перед глазами спина Эрвина. Вероятно, он ненавидел эту спину, как заключенный ненавидит решетки своей камеры. Знакомо… Все это уже было с другими людьми, и те люди умерли, потому что лишь тупо терпели, как животные, когда жизненно необходимо было не отключать мозги. А те, кто не пожелал терпеть и не придумал ничего лучшего, чем взбунтоваться, умерли еще раньше.

– Если не ошибаюсь, мы прошли мимо того острова, о котором я говорил, – очень внятно и неторопливо, как ребенку, сказал Эрвин, остановившись и пристально глядя на своего спутника. – Значит, пойдем к следующему. Он рядом и он лучше. Там будет отдых. Долгий отдых, понимаешь? Держись, не отставай…

Невдалеке с подветренной стороны прорвался небольшой пузырь газа, вспучилось и забулькало, завоняло тухлятиной. Гнойник планеты, думал Эрвин, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Все Саргассово болото – гнойник. И люди, конечно, нашли ему применение! Гноить людей – это очень по-человечески. Спроси любого: кого бы ты хотел сгноить? – он ответит без задержки, сначала назовет одну-две фамилии, потом выдаст целый список, и если мечты каждого воплотить в жизнь, на планете никого не останется. Глупцы. Миллионы простодушных глупцов, кое-как управляемых такими же, только более корыстными глупцами!

Что там говорил Иванов – толпы на Земле? Все относительно. Эрвин знал, что население прародины человечества уменьшается уже не первое столетие, и не потому, что планета не резиновая, а люди якобы вдруг поумнели. Люди вообще не умнеют, они приспосабливаются к обстоятельствам. Как только появилась возможность вывести демографические излишки на землеподобные планеты, колонисты показали такие темпы размножения, что могли бы поспорить с кроликами или плесенью. И каждый раз на новом месте все начиналось сызнова, и всегда колонисты ненавидели метрополию – сперва Землю, потом Терру, административный центр Лиги Свободных Миров. И всегда позволяли руководить собой горлопанам без чести и совести, и всегда бывали обмануты, и всегда суетились по-дурацки, забыв, что на дураках воду возят. Порой Эрвин испытывал чисто человеческое удивление, считая его атавизмом: неужели люди в массе своей не видят того, что само лезет в глаза, и не умеют сложить два и два? Но удивление проходило и атавизм прятался, когда математика подтверждала: да, не видят и не умеют. Сухие, как песок в пустыне, выкладки лишь казались ехидными. Они ими не были.