Елизавета Ельская - Голгофа XXI
Мария сдавленно вскрикнула, а Симон потрясенно пробормотал:
— Господи, что это?
Руки Фомы были привязаны к краям стола, а горло перерезано, но крови почти не было. Наклонившись, Святослав увидел на поверхности стола два желобка, ведущие от того места, где находилась шея, к краям.
«Они собрали во что-то его кровь, — с яростью и отвращением подумал он. — Жертвенная кровь для Сатаны. Изуверы проклятые!»
Перехватив взгляд Марии, он торопливо сказал:
— Его просто убили, а это уже потом. Он умер, и ему было все равно.
Он взял Марию за плечи и повернул лицом к себе, чтобы избавить от невыносимого зрелища. Любой сталкер видел множество смертей, но случившееся потрясло даже их, а ее тем более. Симон и Фаддей перерезали веревки и сняли тело.
— Идем к машине, — сказал Святослав.
Они вернулись назад той же дорогой, какой пришли сюда. По пути прихватили из дома оставшиеся там вещи. Около сарая с вездеходом сидел караульный — Иоанн покончил с ним так же, как прежде со сторожем у дома. Погрузив все в машину, они забрались внутрь сами, и Святослав сел за руль. Мотор послушно завелся и заработал без стука — Фома вчера потрудился на славу и полностью устранил неисправность. А теперь его искалеченное тело лежало на том куске брезента, на котором накануне он раскладывал детали.
Вездеход выкатился из сарая и выехал на дорогу. Деревня, окутанная серой предрассветной дымкой, казалась вымершей. Через несколько минут она была уже позади. Симон виновато сказал:
— Я был зол на него тогда, в сарае. Обозвал дерьмовым караульщиком… Не знал, что он уже мертвый. Не представлял его мертвым… Любой из нас, только не он…
Раньше Святослав считал, что в их отряде всеобщего любимца нет, но сейчас понял, что ошибся. Похоже, теперь, когда Фомы с ними больше не было, это поняли и все остальные. В машине царило тягостное молчание. Внезапно его нарушил звенящий и прерывистый голос Марии, которая с застывшим и отрешенным лицом всматривалась во что-то, видимое ей одной:
— Они внесли его внутрь и положили на стол. Он не двигался… У человека, который держал его голову, ладонь в крови… Вокруг много факелов. У самого стола староста и еще двое. Толпа. Они раскачиваются и что-то выкрикивают. Дым… Его раздевают, привязывают к столу. В руке у старосты нож. Лезвие касается груди… Он дергается и открывает глаза. Он еще жив! Он бьется и пытается вырваться, но не может. Староста вырезает звезду и сдирает кожу с живого… С живого!
Мария забилась в истерике. Святослав торопливо передал руль Филиппу и схватил ее, прижав к себе. Она отталкивала его, упираясь в грудь ладонями.
— Пусти, пусти меня! Ты солгал! Говорил, что его сначала убили, а уже потом… Неправда, неправда, он был тогда еще жив! Слышишь, жив!
— Мария, перестань! Прошу тебя, успокойся. Все уже кончилось, теперь кончилось, и для него тоже.
— Но не тогда, не тогда! Они замучили его! Зачем, Господи, зачем?
Она обмякла в его руках и, захлебываясь от рыданий, уткнулась лицом в плечо. Другие отводили глаза, не зная, что сказать и что сделать. Перед их мысленным взором стояла жуткая картина, нарисованная Марией. Святослав знал об этом с самого начала. Знал, что Фома умер не сразу: когда сняли веревки, которыми он был привязан к столу, Святослав обратил внимание на кровавые полосы на его запястьях: такие следы могли остаться только от глубоко врезавшихся веревок, когда Фома бился, не чувствуя этой боли из-за другой, жгучей и невыносимой.
Сидя рядом с Марией и обнимая ее одной рукой, Святослав подумал, что если б Фома не сказал, что хочет покурить и потому подежурит первым, ему вообще не пришлось бы дежурить в эту ночь. Сам он не назначил бы его, потому что Фома весь вечер ремонтировал машину, когда другие отдыхали. Он вызвался добровольно…
Мария затихла и лишь изредка всхлипывала. Никто не пытался ее утешить: слова были здесь бессильны. Неожиданно Симон встал со своего места, подошел к Филиппу и сказал:
— Останови.
Филипп бросил на него вопросительный взгляд, ожидая объяснения, но Симон только повторил сквозь зубы:
— Останови.
Филипп заглушил мотор. Симон молча прошел в заднюю часть машины и взял «страйк». Так же молча стал рассовывать по карманам заряды.
— Симон, — мягко сказал Святослав.
— Если через два часа не вернусь, уезжайте.
— Симон, — повторил Святослав.
Тот обернулся: его лицо было совершенно белым, с горящими темными глазами. И по выражению этого лица было ясно, что сейчас его никто и ничто не остановит. Когда Святослав шагнул к нему, Симон, оскалившись как зверь и весь напружинившись, отступил назад.
— Не подходи, — недобро предупредил он. — Лучше не подходи!
— Я пойду с тобой, — сказал Святослав.
Симон окинул его внимательным взглядом, будто взвешивая что-то, затем кивнул и произнес так, будто командиром теперь был он:
— Возьми импульсар.
Никто не пытался удержать их. Святослав спрыгнул вслед за Симоном наземь.
— Филипп, ждите нас два часа, потом уезжайте. Это приказ.
Филипп как-то неопределенно мотнул головой и достал две пары темных очков.
— Держи, иначе ослепнете от импульсара.
Святославу не понравилась уклончивость его реакции, однако Филипп был не из тех, на кого можно надавить. Если они не вернутся, он поступит так, как сочтет нужным, и Святославу оставалось надеяться, что тот примет правильное решение. Не такое, которому следовал сейчас он сам…
Дорога была скверной (обычно на таких трудных участках за рулем сидел Фома), и вездеход отъехал от деревни совсем недалеко. Симон сошел с дороги и зашагал напрямик к большому холму, вздымавшемуся по другую сторону деревни.
— С холма удобней, — коротко сказал он, затем добавил: — Если они очухались и обнаружили убитых, то будут настороже, и на дороге мы превратимся в отличные мишени.
Путь до холма занял минут сорок. Когда они очутились на плоской вершине, забрезжил рассвет и крыши домов обозначились сероватыми пятнами. Устанавливая «страйк», Симон процедил:
— Раз им нужен Сатана, сейчас они его получат. Адское пекло.
Святослав снял оттягивающий плечо импульсар, весивший не меньше «страйка», потом вынул из верхнего кармана куртки очки и одни протянул Симону:
— Надень.
— Позже, я в них ничего не увижу. Ты пока не стреляй.
От первого выстрела постройка, в которой они нашли Фому, взметнулась вверх пылающим облаком. Симон методично посылал заряды один за другим, перемещая прицел от левого края деревни к центру. Для «страйка», рассчитанного на поражение бронированной техники и укреплений из стали и бетона, сельские домишки были все равно что картонные игрушки. Земля вздымалась вверх огненными клубами, и перед этим огнем мерк рассвет. Симон, не глядя, протянул руку назад:
— Давай очки. Начинай с правого края.
Святослав тоже надел очки. Импульсар называли еще стрелой Зевса: его снаряд напоминал молнию. Все, что могло гореть, воспламенялось, а все живое, попавшее в поле заряда, становилось мертвым; для человека смертельной была зона радиусом в пятьдесят метров. Белое пламя импульсара казалось ярким даже сквозь темные очки. Место, где стояла деревня, превратилось в пылающий ад. Невыносимый жар подступал уже и к вершине холма.
— Довольно, — сказал Святослав, — там уже нет ничего живого.
Однако Симон, будто не слыша, продолжал посылать туда заряд за зарядом. Святослав тряхнул его за плечо:
— Симон, перестань! Прекрати.
Симон повернул к нему грязное, покрытое копотью лицо, искаженное ненавистью и жаждой мести. Затем, когда до него дошел смысл слов Святослава, жуткая маска сползла с его лица, сменившись усталостью и опустошенностью. Жажда мести была утолена, но щемящая боль осталась, и огонь разверзшегося у подножия холма ада был бессилен унять ее. Симон встал, снял очки и поднял с земли свое страшное оружие.
— Ладно, — сказал он, вешая «страйк» на плечо, — пошли отсюда.
Он в последний раз взглянул туда, где бушевало море огня, поправил ремень «страйка» и не оглядываясь зашагал с холма вниз. Святослав шел за ним. Ветер нес над их головами частицы пепла, и воздух был наполнен едким запахом гари. Если бы не сезон дождей, от того, что они сделали, загорелся бы лес, но сейчас, когда земля превратилась в жидкую, чавкающую под ногами грязь, а древесина была пропитана влагой, пожар не мог далеко распространиться. Рев огня за их спинами стихал, по мере того как они удалялись от холма. За весь обратный путь они не проронили ни слова. К машине вернулись через час тридцать пять минут. Тело Фомы по-прежнему лежало на брезенте, но рубашка уже скрывала кровавую звезду на груди. Пришедшие ничего не сказали, а ожидавшие, взглянув на их лица, не стали задавать вопросов.
Проехав километров шесть-семь, они остановились у подходящей возвышенности и принялись рыть могилу. Когда яма была готова, Иоанн сказал: «Подождите» — и побежал к чудом дожившей до этого дня ели. Срезав нижние ветки, он набрал целую охапку лапника и положил ее на дно могилы. Прежде чем они завернули тело в брезент, Мария опустилась на колени, наклонилась, провела ладонью по непокорным светло-каштановым волосам Фомы и, отведя прядь назад, поцеловала в лоб. Потом встала, не вытирая текущих по лицу слез.
