Сергей Сезин - Нарвское шоссе
Дальнейшая судьба личного состава УРа, как организованной боевой единицы, была следующей. В Таменгонте в его состав были переданы остатки 266-го ОПАБ – 296 чел., из них 206 – рядового состава, при нескольких ручных пулеметах (за время боев 266-й ОПАБ потерял 58 чел. убитыми, 108 ранеными и 128 пропавшими без вести, всю артиллерию – уничтоженной или отданной другим частям, 4 станковых и 15 ручных пулеметов). Из всего этого был сформирован сводный полк 21-го УРа во главе с тем же майором В. А. Котиком, зачисленный в резерв Ленинградского фронта. Впрочем, полк был через три дня выведен из резерва и отправлен на южные рубежи обороны Ленинграда. Его части сдерживали натиск противника в районах Невской Дубровки и Черной Речки, Колпино, Пулково, Урицка (Лигово), Горбунков – Разбегаево, Старого Петергофа и др. 28 сентября 1941 г. сводный полк 21-го УРа был расформирован, а рядовой состав и часть комсостава распределены в стрелковые полки 10-й и 11-й стрелковых дивизий. Большая часть командиров стали преподавателями школы младших лейтенантов в пос. Лебяжье. Официально 21-й УР расформирован 10.10.1941 г.».
На этой позиции мы долго не задержались. И следующие дни прошли почти так же – займем позицию, немножко ее окультурим, потом отходим с нее. Тут было по-всякому – уходили и без боя, потому что немцы ударили в стороне, и надо избегать окружения, и с боями. Немецкой авиации над головой прибавилось, теперь она и на нас внимание обращала, не пролетая дальше.
Было и так, что прямо ходила по головам. Артиллерия по нам тоже активно работала, а поскольку мы уже не всегда успевали хорошо окопаться, то и потери от нее росли. Один раз нам повезло, вышли уже на готовый рубеж, только без минных заграждений. Мы уже стали обживать сборный дот из железобетонных блоков, но пришел приказ… Даже полдня фактически не пробыли.
Места я уже слегка начал узнавать – по названиям, звучащим так знакомо: Кипень, Красное Село. Через них самих наша рота не проходила, они остались где-то в стороне. Но близко. И близко к Ленинграду. А те небольшие деревеньки, через которые мы проходили или где даже стояли, – их названия мне особо ничего не говорили. Жил бы я в Гатчине и мотался на это озеро порыбачить, а сюда, в деревню, теще огород копать, так знал бы подробно.
Пулемет наш вскоре погиб у болота… не помню точно название, они здесь сплошь называются какой-то там Мох, например, Ивановский Мох. Мы по дороге это болото обходили и попали под авианалет. Рассыпались с дороги, а потом, когда собрались, – ни Проши, ни тела пулемета, которое он нес. Воро́нка – и окровавленные тряпки… Куда потом дели уже ненужный станок – не запомнил. Может, сдали старшине, может – в болото зашвырнули. Куда он теперь-то… И перевели нас в пехоту. Сержанта отправили в соседний батальон, а остальных трех, кто еще в строю остался, раскидали по стрелковым взводам. И стал я пехотинцем, как и Миша с Алексеем. Иосифа ранило при артобстреле за день до того, а Арнольда при том же налете авиации контузило – не успел далеко отбежать от дороги. Эти дни как-то сливались друг с другом, наверное, из-за подавленного настроения, окрашивающего все в серый цвет. Да, я знал, что немцам Ленинграда не видать, но я помнил и про ужас блокадной зимы. К этому присоединялись невеселые размышления о себе – сколько меня еще будет терпеть здешнее время и не является ли то, что я потерял за неполный месяц два взвода, в которых служил, недобрым знаком.
Роту пару раз пополняли, но небольшое пополнение быстро таяло. Патронов и гранат хватало, с едой бывали перебои. Случалось и всего по разу в день поесть. Повара на нашу ругань виновато отвечали, что не могли найти нас. Пошлют их туда-то, они приедут, а окажется, что надо не туда, а в другое место. А, еще гранаты были явно ленинградского производства, потому что по виду слегка отличались от тех, что я видел под Кингисеппом. Добрый совет старшины я помнил и пользовался им. Сви́тера я себе не раздобыл, но разжился наганом и патронами к нему. Сначала я его прятал, потом стал носить открыто. Начальство на него внимания не обращало. Еще я на пару дней стал владельцем части оптического прицела. Я его свинтил с разбитой пушки и некоторое время наслаждался обретенной дальнозоркостью. А потом он пропал. Той ночью нас гоняли то сюда, то туда: то позволят спать, то подымут, то прикажут готовиться к атаке, то атаку отменят… Немудрено, что я свою оптику потерял. Но настроение и так было настолько низким, что потеря на нем не отразилась.
В моем новом взводе осталось человек шестнадцать, отделений оттого было два, и командир со связным. Моим отделением командовал младший сержант Гаврилов, он, наверное, был последним из кадрового состава взвода. Взводный был из запаса и пришел с пополнением под Нарвой, как Гаврилов говорил. А остальные тоже когда-то пришли, с каким-то пополнением или сами пристали, как Тимофей, служивший на каком-то береговом складе флота. При отходе он отбился от своих, а пристал к пехоте. Его в армейскую форму переодели, но перед боем он всегда вытягивал бескозырку из вещмешка и надевал ее вместо пилотки. Кстати, он воевал с винтовкой Симонова. У Гаврилова был ППД, а кроме того, еще ручной пулемет и три винтовки СВТ, так что пострелять мы могли довольно густо. К «дегтяреву» у меня душа не лежала, потому когда меня отделенный спросил, не хочу ли я во вторые номера, то ответил, что я был вторым номером на «максиме», а в ручном пулемете – ни ухом, ни рылом. Гаврилов оставил все так, как есть.
…День начался не очень удачно. Утром кухня запоздала, потому собрали, у кого что осталось, и по-братски разделили. Елисей Митрич, воевавший в Гражданскую, сказал, что ему старые солдаты говорили: перед боем лучше не есть, чтоб при ранении в живот выжить, поэтому перед боем поголодать полезно. Но свою долю сжевал быстрее нас. Патронов хватало, и пока это была единственная радость.
Первую атаку на обороняемые отделением два домишка какого-то хутора мы отбили. В правом домике из двух окошек комнаты работал пулеметный расчет (первый номер – Валентин и второй – Никифор), а из сеней стрелял я. Когда немцы откатились за канаву в поле, я дозарядил магазин и пошел к соседям. С ними было все в порядке: Валентин мрачно бдил у окошка, а Никифор набивал расстрелянные диски.
– Валентин, поглядывай в мою сторону, а я помогу диски набить.
Тот только кивнул в ответ. Он вообще мало разговаривал и всегда ходил с мрачным видом. Как он попал сюда – не ведаю, но петлицы у него были авиационные. Наверное, из наземных частей, что самолеты обслуживают. Силы в нем хватало, пулемет он таскал так же легко, как я свой карабин. Но что я заметил, он при переноске диск от пулемета не отделяет. А мне еще в батальоне говорили, что нельзя перебегать с заряженным пулеметом. Перебежал – и диск вставил. Ладно, я ему не командир. На то есть отделенный, пусть ему вставит, чтоб вынимал.
Я сел рядом с Никифором, взял второй пустой диск и стал вкладывать патроны по кругу. Неудачно задел фланцем гильзы за ободранное место на руке, и потекла кровь.
– Цто это с цтобою?
Это так Никифор разговаривает, такой на его родине выговор, цокающий. Где же это место – кажись, возле Урала… Нет, вроде ближе.
– Да ничего, чуть-чуть руку щепой ободрало.
– Так тецет!
– Само остановится, тоже мне, рана!
Валентин включился в разговор:
– Внимание, начальство!
Да, в пролом стены заскочил Гаврилов. На голове пилотки нет, вместо нее шапка бинтов, но голос веселый.
– Отбились? Молодцы! И ты, Саша, молодец вдвойне, что с дисками помог. Должны они тебе за помощь.
– Кому я должен, всем прощаю!
– И другу моему Тихону Бастрыгину завещаю вотчину свою в Ладожском озере, все сто сажен пучины.
Я вопросительно посмотрел на отделенного: мол, что это значит?
– Не знаешь? Это такое шуточное завещание разбойника. Твои слова где-то в начале, а мои – попозже. Там еще он дядьке на кафтан завещает восемь аршин веселого смеху, а жене своей все двадцать четыре часа в сутках. Дальше не помню. Это дед мой любил по пьяной лавочке рассказывать – все вокруг от хохота покатом лежали и ногами дрыгали[32].
Мы посмеялись. Пока нам это давали делать.
Немцы, видно, собрались с силами и атаковали снова. Только уже не прямо на домики, а обходя их сбоку. По домикам же работали пулеметы и минометы. Пулеметного огня я не опасался – стена кирпичная, но вот мина – кто ж ее знает? Выдержат ли полуразметанная обрешетка и деревянное перекрытие удар мины? Как выяснилось – выдержали. Удар и взрыв на чердаке, но мы живы и только чихаем и отплевываемся от валящейся сверху пыли. Всю жизнь хозяин пыль копил, а тут эту пыль мина сразу подняла! Ко мне в сени втиснулся Валентин с пулеметом, пробурчал, чтоб я с ним местами поменялся, и отодвинул меня от окошка. Я в дверях разошелся с Никифором и занял ближнее к выходу окно. Обходящих немцев видно не было. Поэтому я поочередно стал стрелять то из этого, то из второго окна в сторону немецких пулеметов. Так, чтоб показать, что в домике кто-то есть и они еще не прекратили сопротивляться. Зато пулемет Валентина работал ровными короткими очередями. И хорошо: немцы на пулемет не сунутся, а может, и отойдут, не захотев долго быть под фланговым огнем.
