Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

— Хотя некоторым и голова без надобности… — пробурчал дядя Женя, добивая последнего. Тот дико заорал. Видимо, жив был и притворялся. До удара.

— Если оттащить их в кусты… их дольше не хватятся, — попытался внести свой вклад Сашка.

— Кровь, следы, поломанные ветки… Времени нет заметать. Но ход мыслей мне нравится, — он хлопнул Сашку по плечу. — Пошли!

Сыновья Пустырника тем временем успели сделать из брезента носилки.

— Это не для здорового дурня, а для старушки. Блаженного даже домкрат не поднимет, если сам не побежит. Но я думаю, жить он хочет.

— Оставьте ее, — прошептала вдруг бабушка Алиса. — Ей уже недолго осталось.

— Кого оставить, бабушка? — не понял Сашка.

— Ее. Ту, чья жизнь уже прожита.

— Мама. Мама. Мама… — начал повторять, как испорченная пластинка, их слабоумный родич. — Мама.

— Никого мы не оставим. Всё, пошли! — Пустырник повел их к опушке быстрым шагом, почти бегом, задавая темп.

Его сыновья несли носилки. Легкое тело сухонькой старушки почти не замедляло их хода. За ними шли, едва успевая, женщины.

Замыкал шествие Сашка, то и дело оборачиваясь.

Лесополоса скоро кончилась, хоть и разрослась во все стороны, кроме той, где ее сдерживала нить шоссе. Начались овраги, поросшие кустарником, там они встретили остатки разбитого войска двух поселков. Их было не больше сорока человек.

А уже через пять минут со стороны шоссе донесся рев моторов.

Даже после короткой пробежки по оврагам Сашка понял, насколько удобные у него ботинки. Нигде не терло и ноги совсем не потели. Хороший подарок.

Эх, Женька, сестренка... Обычно ни к братьям, ни к сестрам особой теплоты не чувствуешь, пока не случается расстаться — просто воспринимаешь то, что они есть, как должное.

Для себя он решил, что если хоть волос с ее головы упадет, всем врагам при встрече он будет что-нибудь отрезать. На их выбор.

Кира?.. Лучше бы не вспоминал. Стало еще муторнее на душе. Здесь он не мог не чувствовать личной вины. Не пялился бы на нее, как волк на мясо — глядишь, согласилась бы поехать в их фургоне.

И что? Сейчас бы тоже увели к какому-то Магомеду. Как говорил Пустырник: «Куда не кинь — всюду клин. Куда не брось — всюду гвоздь. Куда не дуй — всюду…» И в рифму. Была надежда, что она могла спастись, за нее он и ухватился.

Они шли. Вернее, почти бежали. Пересеченная местность закончилась. После десяти минут кросса по буеракам, заросшим густым березняком, они выбрались к цивилизации. Вернее, к тому, что было ей пятьдесят лет назад. Вышли к проселочной дороге, рядом с ней чернели деревянные одноэтажные дома, многие крыши давно провалились, окон не было, а у некоторых — и дверей.

— Деревня? — спросил Сашка одного из сыновей Пустырника.

— Дачи.

Разницы не было никакой, но парень вспомнил, что на дачах горожане жили не постоянно, а только наездами.

Мелькали столбы, деревянные и проволочные заборы, редкие автомобили — старые и угловатые, не такие гладкие как в городе — а еще мотоциклы и трактора. В одном месте они перепрыгнули через ручей.

Младший давно не ходил таким быстрым шагом. Вскоре начало не хватать дыхания. Сказывалась недавно перенесенная простуда. Он еще помнил, что дышать надо носом, а не ртом. Рядом наполовину шли, наполовину бежали остальные. Бежал грузный мужик Колян Ермолаев, выращивавший много картофеля и немало его съедавший — бежал, высунув язык, как собака в жару. Пустырник бросил ему что-то резкое. Тот подобрался, закрыл рот и прибавил скорость.

Сам Пустырник шел легко, как будто скользил на невидимых лыжах. Он не давал им передышки, но следил, чтоб никто не отстал, иногда становясь замыкающим.

Сашка думал, что они направляются к поселению — хорошо иметь хоть такую крышу над головой, но Пустырник решил иначе. Дачный поселок обогнули и углубились в совсем глухой пустырь, где вязко хлюпала под ногами вода, а трава походила на болотную растительность. Здесь стояла коробка из шлакоблоков, крытая шифером. Здание могло быть покинуто еще до войны, потому что даже дороги к нему не было. Только забежав внутрь и выбрав место подальше от окон, они остановились.

— Ну. вот и все. Сюда не сунутся, — произнес Пустырник. — Собак у них нет.

Он выставил двух часовых. Остальные расселись — кто на мешках, кто на штабелях кирпичей. После краткого рассчета их оказалось сорок девять человек. Из них почти сорок — мужчины, включая трех подростков, таких же, как Сашка. Вроде бы все они были из Прокопы.

— Как? Как это вышло?! — посыпались со всех сторон вопросы на бедного Пустырника. — Почему они нас порвали как грелку? Где вождь? Где киселевцы?

— Мужики, спокойнее, — поднял он руку. — Сейчас обскажу все по порядку. С ними был помощник Бергштейна, в форме и с бумагой. Из Заринска. Обещали сохранить жизнь и свободу. Мы, в общем, знали, что кинут. Поэтому и не рассчитывали. Сказали нам бросить оружие. Мы бросили. Старое и ненужное. Они пошли на нас и сразу начали стрелять. Ясное дело, чтоб положить в упор. Ну, мы их и «приняли», потому что бросили мы фуфло, а автоматы у нас припрятаны были. И даже в контратаку пошли. Но недолго музыка играла. Ударили паразиты еще с двух сторон. Потом начали из крупнокалиберных шмалять. Но не по нам — а по повозкам и вокруг них. А потом и залп из минометов дали. Тоже рядом с возами, где мы безоружных укрыли. Тут-то и пришлось нам… возобновить переговоры, — объяснил Пустырник. — А с киселевцами вышло еще хуже. Их всех или поубивали, или повязали.

— Заринцы в этом участвовали? — задал кто-то вопрос, который давно вертелся на языке и у Младшего. Сам он молчал, не решаясь перебивать, когда говорили взрослые.

— Не было заринцев. Только этот прыщ, один. А эти чужаки… Я не знаю, из какой вагины они на свет выпрыгнули. Это не люди. Из минометов по женщинам и детям… мы потому и лапки подняли… И тут они начали наших вязать. Все в камуфляже как на подбор, сытые и выученные, будто армия, мля. Сказать, почему они не прикончили всех на месте за своих убитых? Те, кого мы положили, были для них навроде пушечного мяса. Не из их самих. Мы в основном поубивали таких же коней в пальто, как те, которых на шоссе успокоили. А те зеленые подошли, когда мы уже с поднятыми руками стояли.

«Зеленый ходил», — вспомнил Сашка.

Не поверили блаженному и как за это поплатились!

— Всех пленных они сейчас гонят по дороге пешком на север, к Новокузне, колонной. Что с ними сделают? Думаю, ничего хорошего. Возы идут рядом, с добычей… А Андрей погиб как герой, в первые минуты боя. Вечная ему память. Я буду не я, если не убью за него сотню мразей.

Последнюю фразу Сашка уже не мог воспринять. И все остальное слышал будто через вату. Молоточки в ушах заколотили с бешеной силой. Он сел, обхватив голову руками — не картинный жест, а потребность организма, который оказался слабее, чем он думал, и теперь насмехался над ним, послав слабость ногам.

«Это не со мной. Это вымысел. Еще одна из сказок. Ведь так похоже…»

— А ты где был, когда их убивали? — подозрительно спросил Пустырника старый Федор Мельниченко. — Тебя даже не ранили.

— Верно, верно! — начали кричать другие мужики, у некоторых, как у Гоши, были повязки, пропитанные кровью. Ранен был едва ли не каждый третий, пусть не огнестрелом, а легко. В основном ободрали руки и ноги об острые камни. — Ни царапины на нем! Ты где был в этот момент?

Пустырника уважали, но недолюбливали. Бывает и такое.

— Я до последнего отстреливался, — ответил тот. — Потом, когда все стало ясно, затихарился и уполз. А сыновья мои ехали последними, вот и сумели уйти. Мы решили, что лучше быть на свободе, чем в загоне. Больше пользы принесем.

— Темнишь ты, — не унимался Федор. — А чем докажешь, что было так, а не иначе?

— Да ничем не буду доказывать. Хотите — разойдемся. Пусть каждый валит, куда хочет.

— А ты, ты чего предлагаешь? — спросил Пустырника Артур Краснов, который стоял, опершись на винтовку. У него было что-то с ногой.