Игорь Алимов - Дракон 2. Назад в будущее
Горы понемногу приближались.
— Знаешь, старик, если там, куда мы идем, никакого выхода не окажется, то нам ведь хана, — наконец нарушил молчание Сумкин. — Если твоя приятельница из будущего соврала или что-то в этом роде, то дела наши плохи. Просто отвратительны. Нас или найдет этот псих Гао с его гвардейскими гавриками, или по недомыслию зарежут какие-нибудь другие злодеи и подонки, или же пристукнут обычные работники сельскохозяйственного труда.
— Вижу, у тебя приступ оптимизма, — буркнул Чижиков. — Спрячемся в горах. Уйдем от мира.
— Да-да. Обязательно. Я не говорил тебе, старик, как я мечтаю укрыться в горах и распрощаться с суетой? — усмехнулся Сумкин. — Вот, помню, родился и сразу начал мечтать: как было бы здорово с Чижиковым, дорогим моим одноклассником, уйти в какие-нибудь древнекитайские горы! Зажить простой, незамутненной жизнью, жрать вершки и корешки, запивая их чистой родниковой водой! Сказка! И Шпунтик с нами опять же. Большая дружная горная семья!
— Да Федор же Михайлович!
— Ну ладно, ладно, — Сумкин вдруг сморщился, схватился за щеку, тонко зашипел.
— Ты чего? — вяло встревожился Чижиков.
— Да все зуб, сволочь, — душным голосом ответил великий китаевед. Через силу усмехнулся. — Прикинь, за три дня до отлета так мне в зуб мудрости вступило… И нечего смеяться! Я волком выл, старик. Правда. Рванул тут же в клинику — то-се, поковырялись, просветили. Ах, говорят, какой зубик у вас сложный! Ой, говорят, какой непростой! Будто я сам простой и понятный! Ну, словом, пихнули меня в машину с красным крестом и повезли — хорошо, сирену не врубили для полноты картины. Я им: люди, опомнитесь, кто оплатит все ваши медицинские издержки, прыжки, уколы и эту красивую машину, у меня денег три с половиной сотни, мне через пару дней в Китай, вырвите зубик к свиньям собачьим и все дела! А они: нет, дорогой наш человек, мы тебя не бросим, у нас всероссийская акция доброй воли и проникающей в мозг рекламы, мы тебя сейчас на самом новейшем оборудовании совершенно бесплатно полечим — да так, что не нахвалишься! Короче, старик, привезли меня куда-то, бросили в кресло, марлей со всех сторон обложили, насовали полный рот каких-то прозрачных трубок, и тут я отрубился. А когда пришел в себя, доктора радостно так скалятся: мы вам, товарищ знаменитый ученый, новый зуб смастерили, лучше старого, но только придется в рекламном ролике сняться и еще интервью дать оплаченное. Это-то ладно, если вернемся, дам я им все, а вот что зуб этот каждый божий день дергает по вечерам — этого я им никогда не прощу! Фуф, отпустило, — облегченно сообщил Сумкин. — Я же говорил тебе, что от меня здесь толку никакого. Я сплошная обуза, теперь вообще на части разваливаюсь. Вот и зуб этот… Теперь, видишь, не только каждый вечер, но и по утрам прихватывать стало. Воспаление началось, не иначе.
— Федор, не ной, а? — попросил Чижиков. — Нам сейчас не о зубе твоем думать надо. Зуб нам твой без надобности. А уж если там, куда идем, выхода не будет, то вообще.
— Я ей с самого начала не верил, — Федор вытряхнул из почти пустой пачки пару сигарет. Одну протянул Чижикову. — Она знает гораздо больше, чем говорит. Кстати, а как там, во дворце, все прошло? Дворец-то хоть посмотрел одним глазком? Эх, жалко, что не положил я в карман пиджака фотоаппарат!
— Нормально прошло, — ответил Чижиков, затягиваясь. — Зашли в сокровищницу, повстречали там Гао, забрали одну фигулину.
— Какую? — очень заинтересовался Сумкин.
— Оно тебе надо? — вздохнул Чижиков. Что-то по-прежнему удерживало его рассказать приятелю и про предметы, и про зеркало. — Ты и так очень умный. Череп не жмет?
— Ну интересно же: ради чего это все! — заблестел очками Сумкин. — Так, старик, нечестно. После всего того, что мы вынесли и пережили, ты, значит, фигулину зажал и даже глазком одним не даешь мне на нее взглянуть! Это вообще как понимать? Ты что, мне не доверяешь?! — от возмущения Федор даже остановился.
— Доверяю, доверяю, — успокоил его Котя. — Вот дойдем до того леска, — указал он заросли у подножия горы, — сядем там в тенечке и я тебе покажу фигулину. Ладно?
Лесок оказался бамбуковой рощей. Чижиков плюхнулся на землю около трех особо крупных стволов, Сумкин присел рядом. Ника некоторое время неприкаянно маялась в сторонке, а потом со словами «пойду разведаю дорогу» скрылась в зелени. Ни Чижиков, ни Сумкин даже не посмотрели в ее сторону.
Котя развязал свой узел с барахлом и осторожно достал сверток с книгами. Он заранее решил, что не покажет Федору зеркала. Ведь тот не знает, что именно нужно было похитить из сокровищницы. Так же, как и Ника — если не врет, конечно. Вот и пусть считают, что предмет — таинственные книги количеством три.
— Господи боже мой… — на Сумкина было страшно глядеть. Казалось, глаза его вот-вот выскочат из орбит, а челюсть скатится по хилой груди наземь. — Ты вообще понимаешь, что мы держим в руках, старик?! Это же древ-не-ки-тай-ская книга! Головастиковое письмо!!![5] Это же такая древность, что… что я даже не знаю! — великий китаевед стал хватать ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба. Сумкину явно не хватало слов, чтобы выразить обуявшие его чувства. — Обалдеть, старик! Просто обалдеть! Да уйди ты! Не кошачьего ума это дело! — отвел он рукой в сторону морду любопытного Шпунтика.
Сумкин держал бамбуковую связку перед собой как святую икону в драгоценном окладе. Он смотрел на книгу с обожанием, кажется — еще немного и Федор покроет неровные, темные от времени бамбуковые планки серией жарких поцелуев.
— Так, попробуем разобрать, как называется… Может, старик, перед нами неизвестный текст Конфуция или апокриф Мэн-цзы![6] Черт, непонятно, — бормотал Сумкин, сняв очки и поднеся связку вплотную к глазам, — Первый иероглиф, кажется, «хэ». Второй… второй — «ма». Так… Мне это ни о чем не говорит… Дальше… «И». Да, определенно «и». Следующий «ли». А это что? Гм… Похоже на «я». Нуда, «я». И наконец — «тэ», это я вижу отчетливо.
Сумкин замер. Перевел расширившиеся от изумления глаза на Чижикова. Котя даже курить забыл от испуга. Раньше таким Федора он никогда не видел: бледный, с вытаращенными до предела безумными глазами, бороденка стоит дыбом как наэлектризованная, пот на лбу. Даже Шпунтик удивленно мыркнул.
— Старик, — Сумкин внезапно охрип. — Старик, но это же… «Илиятэ». «Илиада»! Ты понимаешь?! «Илиада»! А значит, «хэ ма» — Гомер! — он бессильно уронил книгу на колени. — Ничего не понимаю.
— «Илиада»?! — Котя тупо глядел на приятеля.
— «Илиада», — прошептал тот. — Но этого просто не может быть. Откуда? Как, как у Цинь Ши-хуана оказалась «Илиада» да еще в переводе на древнекитайский язык?!
— А ты не ошибся? — робко предположил Чижиков, умолчав о том, что раньше книга принадлежала Фэй Луну.
— Действительно. Сейчас проверим! Это слишком! Слишком, чтобы быть правдой!
Сумкин принялся лихорадочно распутывать перехватывавшую связку веревочку. Наконец дрожащие пальцы его справились с затянутым Котей узлом — и Федор развернул глухо застучавшие бамбуковые планки. Поднес к носу, вгляделся.
— Эх, почистить бы. Грязная. Гм… Так… «Напевы здесь». Это что? А, моление, гимн богам! Значит: «Напевы здесь в качестве молений богам каждый возносит». Дальше: «говоря про ярость…» Тут какое-то имя… «Акэлюсы», вот какое. Ну, знаток Гомера, тебе ничего это не напоминает? — пытливо глянул Сумкин на Котю. — «Напевы здесь как моления богам каждый возносит, говоря о ярости Акэлюсы». Прости, перевод рабский, я понимаю, но все же.
— «Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам!» — процитировал по памяти Чижиков, глядя на Сумкина с восторгом. — Ахейцы там есть? Есть?
— Сейчас, подожди, — Сумкин сунулся в текст, чуть не носом завозил по бамбуковым дощечкам. — А! Вот! Есть «акайя». Должно быть, это твои ахейцы. А Акэлюсы — Ахиллес!
И оба замолчали, глядя друг на друга.
— Невероятно, — наконец нарушил молчание Сумкин.
— Здорово! — хлопнул его Котя по коленке.
— Ай!!! — вдруг вскрикнул великий китаевед, подпрыгнув на месте и роняя в траву сверток с книгами.
— Да я же несильно, — начал было оправдываться Чижиков, как взгляд его наткнулся на короткую толстую стрелу, пронзившую левую икру Сумкина. — Что за черт?!
Шпунтик, вздыбив шерсть, зашипел, припадая к земле.
Схватившись за меч, Котя обернулся, вскочил.
Неподалеку Чижиков увидел человека — весь в черном, он стоял, широко расставив ноги, и поспешно перезаряжал небольшой арбалет. Увидев, что его заметили, человек отбросил арбалет, рванул из-за плеча короткий блестящий клинок и стремительно побежал к Коте.
— Э! Мужик! Ты чего?!
Чижиков растерялся: нападавший двигался точно молния. Котя всем существом почувствовал, что через пару мгновений страшное лезвие неотвратимо вопьется в его тело, рассекая мышцы, кости, вены… Расширившимися глазами Котя смотрел на собственную смерть, летевшую на него со скоростью гоночного автомобиля. Котя оцепенел и обреченно зажмурился.
