Джерри Пурнелл - Легион Фалькенберга
— В прошлом вы всегда поддерживали его.
— Черт побери, Сергей, да я сам рекомендовал его в Академию. Но теперь не могу его поддерживать, и вы не можете. Он уйдет, или мы потеряем голос Бронсона при голосовании по бюджету.
— Но почему? — спросил Лермонтов. — Какова истинная причина?
Грант пожал плечами.
— Чья — Бронсона или Хармона? Бронсон ненавидит полковника Фалькенберга с дела на Кенникотте. Там семья Бронсонов потеряла немало денег, и к тому же Бронсону пришлось голосовать за то, чтобы наградить Фалькенберга медалью. Сомневаюсь, чтобы здесь были иные причины.
Другое дело — Хармон. Он действительно верит, что Фалькенберг способен повести войска против Земли. И в качестве услуги требует от Бронсона скальп Фалькенберга…
— Понятно. Но причина Хармона нелепа. По крайней мере сейчас…
— Если он так чертовски опасен, убей его, — сказал Грант. Он увидел выражение лица Лермонтова. — Шучу, Сергей, но вы должны что-то сделать.
— Сделаю.
— Хармон считает, что вы можете приказать Фалькенбергу двинуться на Землю.
Лермонтов удивленно посмотрел на него.
— Да. Дело дошло до этого. Даже Бронсон не готов требовать ваш скальп. Пока не готов. Но это еще одна причина, почему вашим любимцам сейчас нужно быть незаметными.
— Вы говорите о наших лучших людях.
На лице Гранта было выражение боли и печали.
— Конечно. Всякий эффективный работник пугает патриотов. Они хотят уничтожить СВ, а если это невозможно, то по крайней мере ослабить. И продолжают устранять наших лучших офицеров, и мы ничего не можем с этим поделать. Может, через несколько лет положение улучшится.
— А может, и ухудшится, — сказал Лермонтов.
— Да. Это тоже всегда возможно.
После ухода сенатора Гранта Сергей Лермонтов долго смотрел на экран. По Тихому океану медленно ползла тьма, Гавайи погрузились в тень, а Лермонтов все сидел неподвижно, тревожно постукивая пальцами по полированной поверхности стола.
«Я знал, что дойдет и до этого, — думал он. — Но не так скоро, не так скоро. Еще столько нужно сделать, прежде чем мы начнем действовать. Но, возможно, вскоре у нас вообще не будет выбора. Возможно, начинать действовать нужно немедленно».
Лермонтов припомнил свою молодость в Москве, когда генералы контролировали Президиум, и содрогнулся. «Нет, — подумал он. — Военные достоинства бесполезны в управлении штатскими. Однако политики справляются не лучше».
Если бы мы подавлялись научные исследования! Но это делалось во имя мира. Предотвратить появление новых видов вооружений. Сохранить контроль правительства за технологией, лишить мир науки возможности диктовать политикам всем остальным. Все это казалось таким разумным, к тому же подобная политика проводится уже очень давно. Сейчас осталась горстка хорошо подготовленных ученых — никто не хочет жить в условиях ограничений, которые налагает Бюро Технологии.
«Что сделано, то сделано», — подумал он и осмотрел кабинет. Полки в открытых шкафах уставлены сувенирами с десятков планет. Экзотические раковины и чучела рептилий окружены сверкающими камнями, которые стоили бы баснословно дорого, если бы он захотел их продать.
Он порывисто протянул руку к консоли и повернул ручку селектора. На экране замелькали изображения, но вот на нем появилась колонна солдат, идущих в большом каменном пузыре. По сравнению с огромной пещерой солдаты казались карликами.
Отряд морской пехоты Совладения идет по центральному помещению лунной базы. Под этой пещерой располагаются кабинеты сенаторов и правительственных чиновников; они так глубоко погружены в скалы, что никакое оружие не может неожиданно уничтожить руководителей Совладения. Над ними выставлена охрана, и эти солдаты идут ей на смену.
Лермонтов повернул регулятор звука, но услышал только мерный топот марширующих сапог. В низком тяготении солдаты шли осторожно, приспосабливая шаг к своему небольшому весу. Он знал, что так же уверенно они будут передвигаться и при повышенной силе тяжести,
На них сине-алые мундиры с блестящими золотыми пуговицами, со Значками из ценного темного сплава бронзы, какой получают на Кенникотте, береты из кожи рептилии, которая плавает в морях Танита. Как и в кабинете адмирала, во внешности морских пехотинцев отчетливо видно влияние планет, расположенных в сотнях световых лет отсюда.
— Запевай!
Приказ прозвучал так громко, что адмирал вздрогнул. Когда солдаты запели, он уменьшил звук.
Лермонтов про себя улыбнулся. Официально эта песня запрещена и уж точно не подходит для охраны сенатских помещений. Однако одновременно это почти официальный марш морской пехоты. И это, подумал Лермонтов, должно кое-что объяснить сенатору, если тот случайно слушает.
Если сенаторы вообще прислушиваются к военным.
Марш звучал медленно, в такт неторопливому шагу отряда:
Наша кровь в грязи двадцати пяти планет,
И еще на десятке других мы строили дороги,
И все, что мы получим в конце срока службы,
Позволит нам купить одну ночь с дешевой шлюхой.
Земли, которые мы завоевываем, Сенат отдает назад.
И так бывает чаще, чем наоборот,
Но чем больше убито, тем меньше тех, на кого делят добычу,
И мы больше никогда не вернемся сюда.
Мы разобьем сердца ваших женщин и девушек
И можем надрать вам зад,
А потом морские пехотинцы с развернутыми знаменами
Пойдут за этими знаменами в ад.
Мы знаем дьявола, его великолепие и его работу,
О, да! Мы хорошо его знаем!
И когда ты отслужишь свой срок в морской пехоте,
Можешь послать Сенат к дьяволу!
Тогда мы выпьем с товарищами и сбросим свои ранцы,
Будем десять лет валяться на спине,
А потом услышим: «В полном снаряжении» и «Долой с коек!»,
«Вы должны построить новую дорогу через ад!»
Флот — наша родина, мы спим с ружьями,
Но никому еще не удавалось зачать с ружьем сына.
Нам платят джином и проклинают нас, когда мы грешим,
Никто не сдержит нас, если мы по ветру.
Когда мы проигрываем, нас расстреливают,
А когда побеждаем, нас выпроваживают.
Но мы хороним наших товарищей там, где они гибнут,
И никто не может устоять перед нами, никто.
Марш кончился под барабанный бой, и Лермонтов снова переключился на изображение Земли.
«Может быть, — подумал он. — Может быть, еще есть надежда. Но только, если у нас будет время».
Могут ли политики купить достаточно времени?
II
Достопочтенный Джон Роджер Грант прикрыл ладонью огонек, мигающий на консоли, и тот погас, отключив защищенный от прослушивания телефон Лунной базы. На лице Гранта появилось смешанное выражение удовольствия и отвращения, как всегда к концу разговора с братом.
«Не думаю, чтобы мне когда-нибудь удалось переспорить Мартина, — подумал он. — Может, это потому, что он знает меня лучше, чем я сам».
Грант повернулся к экрану триви, где продолжал говорить выступающий. Речь начиналась спокойно и негромко; как всегда у Хармона, она разумна и обращена к разуму. Тихий голос привлекает внимание, но постепенно становится все громче и требовательней.
Изменился и фон за выступающим, теперь Хармон стоял перед изображением полушария, покрытого звездами и полосами, а над Капитолием распростер крылья американский орел. Хармон вводил себя в один из своих знаменитых припадков ярости, и лицо его было искажено эмоциями.
— Честь? Липском перестал понимать это слово! Каков бы он ни был — а мы, друзья мои, знаем, как он был велик, — он больше не один из нас. Приспешники, маленькие темные людишки, нашептывающие ему на ухо, развратили даже такого великого человека, как президент Липском!
Наша нация истекает кровью! Она истекает кровью из тысяч ран! Народ Америки, услышь меня! Ее обескровливают раны, нанесенные этими людьми и их Совладением!
Они говорят, что если мы выйдем из Совладения, это будет означать войну. Молю Бога, чтобы этого не случилось, но если случится, что ж, мы живем в тяжелые времена. Многие из нас будут убиты, но мы умрем как люди! Сегодня наши друзья и союзники, народы Венгрии, народы Румынии, чехи и словаки, поляки: — все они стонут под гнетом своих коммунистических хозяев. Кто удерживает их в таком положении? Мы! Наше Совладение!
Мы превратились в рабовладельцев. Лучше умереть людьми.
