Алексей Свиридов - Возвращение с края ночи
«Один выстрел. У меня один выстрел, но для него надо выбрать момент — чтобы поднять руку, нужно время. Этого времени он мне может не дать…»
— Ишш… Ишш… — издал вдруг шипение «человек», со свистом втянул воздух и зашипел вновь, но теперь это сложилось в почти членораздельную фразу:
— Ишкажите… Што ш билетами на кгас-шс-строли на-найтс-сев-ф??
— Че… чего?
— Исшж-ж-вините, каш-ш-шется, я ош-ж-шибшя…
С этими словами «человек» повернулся к Воронкову спиной и неуверенными движениями побрел в туман. Сашка сделал пару шагов назад, обессиленно прислонился спиной к стене и захохотал.
Наверное, это было истерикой — длительное напряжение психики не могло пройти даром, и подсознание выбрало подходящий момент, чтобы это напряжение сбросить, выплеснуть в окружающий мир во взрывах дурацкого смеха. Тело Воронкова сотрясалось, он сгибался пополам и держался за живот, казалось, вот еще чуть-чуть, и он попросту умрет — не сможет вздохнуть, и все, конец.
Но до этого дело не дошло. В очередной раз он со всхлипом втянул в себя воздух для нового приступа, и вдруг неожиданно понял, что не видит в событиях ничего смешного. Ну просто абсолютно ничего, чем можно было объяснить только что обуревавшее его веселье.
Сашка поднялся на ноги и смахнул с глаз навернувшиеся слезы.
— Ну дурдом! — бросил он в сторону ушедшего «человека», потом представил, как выглядел со стороны сам, идиотски хохочущий, и добавил:
— А я, похоже, в его клиента превращаюсь, медленно, но верно. В полном соответствии с планом командования — так, что ли?
«А действительно, чем плоха гипотеза? — продолжала мысль работать в том же направлении. — Не взяв насквозь героического и непобедимого меня силой, неведомый враг решил обработать меня психически».
Он вспомнил воткнувшуюся в стену железяку и запоздало поежился.
«Какая уж тут к черту психология, такой бросок черепушку как топором снесет! Только и надежды, что на „Мангуста“… Конечно, если я Альбу понял правильно, и моя пушка действительно обладает какими-то сверхъестественными боевыми качествами. Хотя вот „медведю“ от моих выстрелов было ни жарко, ни холодно — так, может, дело в чем-то другом? Блин, ребус на мою голову… Сейчас как возьму да как выкину свою железяку на фиг, прямо в этот отстойник, и гребись оно все конем!»
Сашка представил себе, как «Мангуст» плюхается в зловонную жижу, уходит куда-то на дно — а вместе с ним уходят на дно три года работы, три года удач и разочарований, ошибок и находок. Представил и понял, что сделает это, только если… Да вообще ни при каких обстоятельствах не сделает!
Он еще раз глянул на пистолет в своей руке, удивляясь, какая фигня способна прийти на ум в минуту слабости, и пристроил «Мангуста» на место, под плечо.
Люди говорят, что время течет, а время говорит, что люди проходят, вспомнилась Сашке глубокомысленная шутка тантрических буддистов из одной тибетской страны с названием, похожим на марку автомобиля. Ничего тут не попишешь. Время течет. А люди приходят к занятому человечеству, делают, как умеют, свою жизнь и уходят.
Воронков не имел ничего против такого подхода к сути вещей. Он всегда был исполнен решимости сделать свою жизнь сам, не навязывая себя занятому человечеству, и уйти с миром туда, откуда никто не возвращался, когда придет его срок. Хотелось бы попозже, конечно, но уж как выйдет.
А тут сразу два положения были вероломно нарушены! Одни собираются сделать жизнь Воронкова за него по их, а не его усмотрению, другие же попросту недвусмысленно выпихивают из жизни прочь. И те и другие действуют беспардонно с упорством, достойным лучшего приложения.
Раскатистый гул оторвал Воронкова от размышлений. Он машинально взглянул в небо со словами: «Низко пошел, должно, к дождю…»
Но самолета в небе не увидел. И тут же понял, что гул действительно очень низко — будто из-под земли. А в следующий миг понял, что это не самолет. Что действительно гудит земля и приближается могучий рев моторов, от которого натужно натянутым парусом вибрирует воздух.
— Опять? — сквозь зубы выдавил Сашка. — Черт! Опять! Да что за!..
И, матерясь на чем свет стоит и спотыкаясь, понесся к воротам. Туда, где десятки снопов мощных фар вспарывали суконную серость плотнеющего тумана, туда, где ревели все ближе и ближе моторы машин, тянущих на себе нечто тяжкое.
Что за напасть? Ясно — это был очередной этап вторжения в его — Сашкину — жизнь. Очередная попытка покушения на его место под солнцем. И тут же сомнение — опять — чертово сомнение: кого принесла нелегкая? Что за транспорт? Машины явно тяжелые. Так привезли чего? Он был бы в курсе. Должен был быть, если какая доставка планировалась. Но никто ни гу-гу… Или опять колонна карьерных самосвалов заблудилась?
Был в его дежурство года полтора назад такой случай. Шесть «КАМАЗов»-двадцатитонников с грунтом и торфом шли куда-то на элитные дачи, подсыпать некоему нуворишу участок. Да не туда свернули. И к воротам, значит. Разбудили среди ночи. Шороху нагнали. Вынь да положь им какого-то Рябошапку или как его там, какого-то прораба ихнего. Смешная фамилия была, вот и отпечаталась в памяти. Сашка и сейчас воображал себе какого-то толстенького полумультяшного полуенота-полупрораба по фамилии Рябошапка. Ну, да бог с ним…
И еле вразумил, еле объяснил тогда, что нету здесь никаких Рябошапок. Ни рябых, никаких. И вообще ничего здесь нет, кроме него — Воронкова — и говна. А они давай пытать, как им проехать к дачному товариществу не то «Ромашкин пень», не то «Шишкина хрень» — похлеще Рябошапки было название. И смех и грех. Больше, конечно, смех.
Вот только случись такой визит теперь, Сашка едва ли поверил бы, что оно без подвоха. Он уже видел, как полноразмерный, объемный, стопроцентный мент превращается в черт его знает что и нападает. И, всплескивая смертоносными хлыстами «рукавов», жалит обжигающе ледяными лучами. Видал! И ни на секунду не готов теперь верить, что какие-нибудь землевозы сбились с дороги на «Поганкин пень».
Машины были рядом — вот они уже — качаются, задираясь в небо и падая обратно к земле, снопы дальнего света могучих фар. Успел подумать, что за машина такая идет в голове колонны — скачет, как козел — дорога же ровная вроде перед воротами? Но добежать до ворот не успел. И это его спасло!
Сначала увидел, как подскочила вверх, описывая лучом причудливые фигуры, бочка прожектора, прикрепленного для освещения дороги к столбу ворот. И оглушительный грохот ударил в уши. Ворота проломились внутрь, ломаясь, будто картон, и скрежеща… потом лопнула связывающая их цепь, но смятые створки уже не смогли распахнуться и легли с пушечным хлопком на бетон, взбив облака пыли вперемешку с туманом. А над поверженными воротами вздыбился, будто гигантская тупая лыжа, киль БТРа. Узкие гусеницы юзили, оскальзываясь о бетон, и морщили железный лист под собой.
Пятнистый, как тритон, бронированный утюг влетел во двор, сразу входя в вираж и срывая с бетонных плит ошметки асфальта, рубя сверху вниз, сверху вниз лучами фар, как цепами, пространство впереди себя. Будто приговаривая этим жестом все и вся к измельчению, сокрушению и поруганию.
БТР взял вправо и сразу влево, входя в циркуляцию развертывания, освобождая место для въезда остальных машин колонны, уже входящих во двор, без объявления войны и предупреждения. Один, второй — могучие многоколесные тягачи с тяжкими счетверенными тубами ракетных установок на спинах.
И еще один, такой же громадный «МАЗ», но без ракет, а со здоровенным сдвоенным контейнером, от передней части которого уже встопорщивалась, как гребень на спине ящера, пластина фазированной антенны.
За ними «ЗИЛ» с радиобудкой в камуфляжных пятнах и заклепках с хлопающими по борту откинутыми лючками-заглушками маленьких окошек.
А сорванный со столба прожектор еще вертелся в воздухе, чиркая лучом по машинам, постройкам, верхушкам деревьев, как милицейская мигалка… Высверкивали осколки разбитого его стекла… пока кабель не лопнул и черная бочка не исчезла за забором.
Машины разом встали… И! И будто взорвались открывшимися единовременно дверцами, люками, из которых посыпались, как горох из мешочков, солдатики…
«МАЗы» сразу выставили в стороны упорные лапы и начали отрывать дутые колеса от бетона на домкратах.
Малая РЛС подняла лопоухую решетку горизонтального радиусника и ритмично закачала ею из стороны в сторону. Вторая антенна часто-часто начала клевать воздух в поисках цели: «Где-то, где-то, где-то, где-то!» — будто приговаривала она, простреливая незримым, но зрячим лучом угол от горизонта вверх.
А тубы транспортно-пусковых контейнеров уже задирали страхолюдные хоботы в небеса, в зенит. И суетились, суетились люди вокруг этих пятнистых, дышащих жаром и горячим маслом, страшных зверей. Разбегались по территории, тянули экранированные кабели.
