Алексей Ефимов - Хрустальное яблоко
На первый взгляд этот набор казался сразу смешным и диким, словно составленный играющим невесть во что малышом. Но историю мальчишка знал хорошо. И знал, что такими вещами приходилось пользоваться еще в Первой Галактической. Орудия пыток, вот что это было. Землянам давно не было нужды пытать своих пленных такими примитивными штуками – информацию добывали ментальной атакой. Неужели у мьюри все так грубо? Полковник Макаров говорил про специальные машины… Или его будут пытать не для допроса? А для чего?!
Сердце у Андрея ухнуло и бешено забилось, почти сразу же успокоилось и забилось снова: мальчишка наконец понял, что с их помощью тут будут развлекаться. Его, Андрея, муками. Пока он не умрет тут. Вот от этого. И никто не узнает… Не хочу, не надо!!! Но собственный страх тоже вызывал у него омерзение. Мальчишка, сжав зубы, яростно помотал головой, прогоняя его, и осмотрелся уже внимательнее.
Ничего больше тут не было, только в углу зияло окантованное нержавеющей сталью отверстие стока. Четыре узких прямоугольных плафона на стенах рассеивали бело-розовый, неожиданно приятный для глаз свет. Под потолком темнели две широкие щели, забранные массивными стальными жалюзи. Из левой тек равномерный поток жаркого, тяжелого и влажного воздуха. Андрею было трудно дышать, и он был весь мокрый от пота, но сейчас это волновало его меньше всего. Мальчишка изо всех сил старался высвободиться, но у него ничего не получалось. Массивные кольца захватов были не просто защелкнуты, а заперты на замки – каждый отдельно, – и его познаний вСилене хватало, чтобы открыть их.
Андрей начал наконец понимать, что деваться ему некуда и придется испытать все, что ему уготовили, до конца. Тем не менее он пробовал вырваться с яростным упорством – снова и снова, отгоняя мысль, что, может быть, придется «остановить» самого себя. Мысль о боли казалась не такой жуткой, как мысль о том, чтобы сделать это…
Он не знал, сколько пролежал так, до предела напрягая свои способности, – может быть, час, может быть, больше. Истратив все силы, он замер и даже не пытался пошевелиться, только едва скосил усталые глаза, когда совершенно неожиданно лязгнула железная дверь. В камеру вошел…
Вначале Андрей решил, что перед ним инопланетянин какой-то неизвестной расы. Ростом он был всего метра полтора, тело его очертаниями повторяло человеческое – по крайней мере, настолько, что надетый сверху синий комбинезон и высокие армейские ботинки полностью скрывали все отличия, а вот голова была совершенно нечеловеческой: с выпуклыми фасеточными глазами и совершенно безволосая. Вместо носа и рта у вошедшего красовался громадный «пятак» вроде противогазного фильтра – Андрей узнал диск вокабулятора и понял, что перед ним андроид, или, как их называли мьюри, киборг из искусственной органики. Не доверяя живым слугам, богатые мьюри использовали их в качестве охранников. Внешне никакого оружия у киборга не было, но мальчишка знал, что в правое его предплечье вмонтирован бластер, а в левое – мощный парализатор. На Земле андроидов не делали – и из принципа, и из-за того, что во время краткого увлечения экспериментами с ними – еще в период Промежутка – было несколько страшных или трагичных историй.
За первым киборгом вошел второй – они молча встали в углах комнаты и замерли там как истуканы. А вслед за ними вошел… то есть вошла…
Андрей сразу узнал госпожу Буррас – ту самую, что приглашала его в свое имение. Тогда на ней было нелепое платье, похожее на множество нанизанных друг на друга – от плеч до колен – юбок из какой-то блестящей, невероятно пестрой ткани. Сейчас госпожа Буррас была затянута в блестящую, густо проклепанную кожу – высоченные ботфорты с ремнями, перчатки до плеч, сверкающие хромом наплечники, похожие на недоразвитые крылья, и объединяло все это нечто вроде кожаного купальника – с громадными вырезами на самых неприличных местах. Собственно, эти вырезы и делали указанные места «неприличными» и очень глупыми, если так можно сказать.
Может быть, госпожа Буррас считала, что ее наряд сразит любого мужчину наповал. Андрея же просто начало потряхивать от смеха – надеть эту… э… вещь, по его мнению, мог только буйнопомешанный из исторической книжки.
Госпожа Буррас замерла, жадно разглядывая обнаженного мальчишку. Глаза у нее заблестели, на лице вдруг выступил резкий румянец, словно у чахоточной. Потом явственно прорезалось разочарование – ожидаемой реакции она так и не дождалась.
– Ты не хочешь меня?! – с возмущением и вполне искренним недоверием воскликнула она.
– Сударыня, – холодным как лед голосом ответил Андрей. – Я совершенно ясно сказал вам, что не желаю свидания ни с вами, ни с вашей подругой. С тех пор мое отношение к вам не изменилось. Вы можете сделать со мной все, что подскажет вам ваша фантазия, но участвовать в этом я не буду никаким образом. И ради вашего же блага я бы посоветовал вам немедленно отпустить меня. Когда здесь появятся мои наставники – а они непременно здесь появятся, сударыня, – вам придется ответить за все, что вы со мной сделаете. Буквально за все.
Андрей ожидал, что его речь подействует, но он сильно переоценил благоразумие (да что там – здравый рассудок!) госпожи Буррас. Она захихикала, словно мальчишка угостил ее тонкой остротой, потом бросила короткий приказ одному из киборгов: тот включил яркую лампу, закрепленную на длинном кронштейне возле ложа, и, следуя указаниям госпожи, установил ее так, чтобы свет подчеркнул все изгибы тела мальчишки.
– Твое мнение, дикарь, меня не интересует, – неожиданно снисходительно заявила она. – Что ты будешь здесь делать, теперь решаю я!
Андрей изогнул бровь. Стыдно ему не было – он отлично знал вид и возможности своего тела. А вот противно – было. Очень.
Она полезла за отворот перчатки и достала какой-то небольшой прибор, показав его мальчишке едва ли не торжествующе. Эта штука не выглядела опасной – скорей как старый пульт дистанционного управления, такие были в ходу до массового внедрения компактных моделей комбрасов (Ну какие же они кретины, зачем, вот зачем сняли перед сном комбрасы… и где теперь Игорь? Жив ли вообще?!).
Женщина, уже без стеснения облизывая губы, пробежала пальцами по миниатюрной клавиатуре сбоку «пульта», улыбнулась:
– Вот… сейчас мы начнем… Но ты не бойся, это будет очень и очень приятно, а умереть тебе я не позволю. Надеюсь, Джейми меня простит – уж больно аппетитно ты выглядишь… – и с этими словами она направила приборчик на мальчишку.
В ту же секунду Андрея выгнуло от такого желания, какого он не ощущал никогда ни разу в жизни, он даже не мог представить, что можно испытывать что-то подобное и оставаться живым. Впереди плавало в переливающемся тумане что-то невероятно привлекательное, к чему не пускали зажимы. Убрать их – надо попросить, чтобы убрали… и это переливчатое окажется рядом, а он сможет сделаться его частью…
В следующий миг Андрей овладел собой.
Он не знал, что приборчик, называвшийся ласса, активизировал – с любой по желанию владельца силой – физические ощущения организма и легко настраивался на фактически любую расу, имевшую в основе своих тел белок. Подобные штуки, хотя и не столь изощренные – как неизбежно бывает с аморальными, но технически высокоразвитыми обществами, появлялись и на Земле перед самой ядерной войной. Они позволяли тому, кто держал эту вещь в руке – чаще всего человеку глубоко ущербному психически, – ощущать себя полным хозяином даже не судьбы, этого было уже мало, а хозяином личности других людей…
Но те, кто тренировал юных дворян с пяти лет, а чаще всего и раньше, еще в утробе матери, знали о печальной истории многих рас и на Земле, и вне ее. Не обремененный моралью гедонизм, разрешавший все, зачастую оказывался страшнее любой изуверской диктатуры, все запрещавшей. Он выжигал некогда великие народы за поколение-другое. Поэтому в каждом из юных землян – в дворянах больше и намного жестче, в остальных куда меньше и не так сурово – закладывалось то, что мудрые эллины древности называли metron – мера. Полное, абсолютное умение владеть собой или столь же полное умение отпустить себя, если это будет нужно. И сейчас вся сущность – и все тело Андрея почти неосознанно взбунтовались против диктата мертвого устройства, старавшегося навязать ему чужую волю…
…Мокрый от пота, всхлипывающий, он тем не менее смотрел на женщину напротив не с желанием – с отвращением:
– Если бы ты была настоящим человеком, – тихо сказал мальчик, – а не похотливой дурой, может быть, я бы показал тебе кое-чтонастоящее. Из жалости к тому убогому набору чувств и желаний, который тебе известен в области Эроса.
Мьюри изумленно откачнулась. Казалось, она рассматривает говорящую статую.
– В областичего? – ошарашенно спросила она.
– Эроса, – любезно пояснила говорящая статуя. – Это то, что вы у себя здесь по недоразумению именуете любовью. Хотя любовь – это Лада, и это совсем-совсем иное… тебе вряд ли доступное. – Мальчишка оскорбительно засмеялся.
