Александр Мазин - Утро Судного Дня
…И тут пленка разлетается в клочья, тугая струя ударяет в тебя, бросая вниз, но цепкие крючья манипуляторов вовремя охватывают твое обмякшее тело, вздергивают его вверх, и ты повисаешь над водой — оглушенная рыба в лапе механического «альбатроса». Еще один рывок — и ты у него в брюхе: в реанимационной капсуле спасательной вертушки. Сквозь мерцающую пелену беспамятства до тебя доходит чужая мысль: «Успел…» И в следующий миг вся замороженная боль умирания взрывается у тебя внутри.
Артём Грива— Артём… Артём Грива… Майор, ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, мигни…
Мутная дымка перед глазами. В дымке — что-то желтое… Или розовое… Что-то постороннее — во рту, в горле, в теле… Чужеродное… Металл… Тело скручивает судорога, но результат — новая боль. И понимание — у меня есть руки. Только они не слушаются… Еще одно усилие…
— Проклятье! Держите его, держите! — рявкает злой (и такой знакомый) голос.
Я пытаюсь что-то сказать, но что-то постороннее в горле мешает. Спазм. Желудок сжимается, в горле булькает слизь, ледяной воздух обжигает легкие…
Судорога, новая боль, еще судорога, треск, хруст, пронзительный надрывный вопль сирены, мутная пелена вспыхивает желтым огнем… И рассеивается.
Я — жив. Я сижу на краю кровати. Передо мной — белая стена. Справа панически верещит какая-то механика. Дышать по-прежнему трудно.
Ага, изо рта свисает какая-то трубка. Тяну. Трубка поддается неожиданно легко и оказывается у меня в руке. Она скользкая.
Нога!
Я смотрю на свою голень. Почему-то я знаю, что она должна быть сломана. Открытый перелом. Белая кость, торчащая из рваной раны… Ничего этого нет. Только розовое пятно шрама на загорелой коже.
— Майор Грива! — раздается голос за спиной.
Оборачиваюсь. Слишком резко. Что-то опять опрокидывается. Короткая боль в предплечье…
Я узнаю его не сразу, невысокого крепкого японца в тщательно отутюженной бледно-голубой одежде (Одежде! Как давно я не видел одетых людей!), с радужным значком на груди. На плечах его узенькие серебристые полоски с золотыми значками…
Потом у меня в голове словно вскрывается какой-то шлюз — и я понимаю, что это погоны. Погоны специального координатора Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных ислледований, чаще называемого «Аладдин». И человек этот мне очень хорошо знаком. Специальный координатор Хокусай Танимура. Мой непосредственный начальник, давний приятель моего деда, Андрея Алексеевича Гривы. А сам я тоже Грива. Артём Алексеевич.
«Ар Т’ом, — приходит откуда-то изнутри певучая фраза. — Ар Т’ом. Изначальный Свет».
— Позволь, я это сниму, — говорит специальный координатор Хокусай и аккуратно отделяет от моей кожи присоску-рефлексор. На моем запястье — свежая ссадина и выдранный «с мясом» наручник фиксатора с обломками крепежа.
Я поднимаю голову и осознаю картину целиком: больничную палату (в некотором беспорядке), группу людей в белой униформе, опасливо сбившихся у двери, пока специальный координатор высвобождает меня из тенет медицинского оборудования.
Кто-то из «белых» робко предлагает помощь.
Хокусай рявкает:
— Прочь!
«Белый» (с облегчением):
— Да, сэр!
«Английский — не родной, — мгновенно выдает включившийся в мозгу анализатор. — Скорее всего, китаец из Гонконга».
Я свободен. И мир, который меня окружает, перестал быть чем-то вроде хорошо прорисованного мультика. Он стал реальностью.
Специальный координатор выпрямляется.
— Ты как? — спрашивает он.
— Вроде в порядке, — я прислушиваюсь к своим ощущениям. Организму все еще кисло, но существенных повреждений не чувствуется. Нога в порядке. Бок? Во мне сидит невнятное воспоминание о том, что у меня сломано ребро. Я помню хрусткий удар сбоку, потом — черную оскаленную рожу… Я ощупываю бок. Кости целы, боли нет… Есть шрам. Значит, не галлюцинация. Ни хрена не помню. Только какие-то обрывки. Будто сон видел. И забыл.
— Что со мной было? — Мой голос звучит хрипло, но вполне внятно.
— Хороший вопрос, — по-японски произносит Хокусай.
Он делает знак «белым» — и те безропотно покидают палату.
Специальный координатор закрывает дверь. Потом достает из кармана плоскую фиговину, в которой я опознаю мощнейший «экран».
Итак, дальнейший разговор будет сугубо конфиденциальным.
Хокусай смотрит на меня. Эмоций у него на лице не больше, чем у скифской «каменной бабы». Но я чувствую за этой восточной маской настоящее кипение страстей.
— Мне бы тоже хотелось знать, что с тобой было, — произносит он. Мягко, не в императиве. — Ты можешь об этом рассказать?
Я пытаюсь порыться в памяти, восстановить растаявший сон — и сразу обнаруживаю, что это очень трудно. В памяти какие-то обрывки. Отдельные картинки. Какой-то чудовищный зверь с разинутой пастью, бескрайняя равнина, на которой пасутся миллионные стада антилоп, черный человек в уродливой маске… Ни одного связного воспоминания. Словно в моей памяти — здоровенный черный ящик с крохотными дырочками, сквозь которые можно разглядеть какие-то невразумительные фрагменты общей картины. А вот внутрь «ящика» не попасть. Доступ закрыт. Последнее четкое воспоминание: женское лицо, очень красивое и очень несчастное, жуткая боль во всем теле, собственная нога, сломанная (кость торчит из кожи), и страшная всепоглощающая мысль: всё! Конец!
Конец. Больше я не помню ничего.
— Не получается? — сочувственно произносит Хокусай. — Попробую тебе помочь. Год назад мы провели эксперимент…
По мере того, как он рассказывает, я вспоминаю…
Сначала — «ифрит». Официально — феномен спонтанной деструкции. Нечто, порождающее губительные природные катаклизмы: эпидемии, землетрясения, наводнения. Страшный джинн, разбуженный космическими экспериментами НАСА. Механизм — неизвестен. Зато известен «спусковой крючок». Научные исследования. Не все. Только те, которые по каким-то причинам «нравятся» чертову джинну. Полный список предпочтений тоже неизвестен. Среди особых «любимцев» — работы в области генома. И направления, связанные с космической экспансией. Есть мнение, что за «ифритом» стоит некий космический разум. Есть мнение, что «ифрит» — некая спонтанная реакция «первой» природы в ответ на агрессию со стороны природы «второй», созданной человеческой расой. Есть мнение… Впрочем, мнений много — толку от них мало, хотя каждая из великих держав вкладывает немалые средства в исследования феномена.
На планетарном уровне «ифритом» занимается Международный координационный Центр по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Изначально его задачей была именно координация общих усилий. А для решения чисто практических задач Центру была придана силовая структура: Всемирный комитет по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований, сформированный на базе ставшего ненужным Антитеррористического комитета. Данная силовая структура получила прозвище «Аладдин» — по аналогии с популярным героем галофильма, управлявшего свирепым ифритом с помощью магического кувшина.
Аналогия не оправдалась. Новому «Аладдину» удалось лишь отчасти снизить активность феномена. Зато уже через три года «Аладдин» превратился в самостоятельную организацию, активно накапливающую информацию и научные технологии и не намеренную делиться этими накоплениями с кем бы то ни было. Международный центр, частью которого был «Аладдин», сам стал придатком собственного подразделения. Не удивительно. У кого сила, тот и командует.
А потом случилась история с «трехглазым пессимистом», пришельцем непонятно откуда, обладавшим «замечательной» способностью вызывать у тех, кто вступал с ним в непосредственный контакт, непреодолимое желание покончить с собой. Единственным исключением из этого правила оказался майор Грива. То есть я. В результате нашего общения с «пессимистом» с собой покончил «пессимист».
— Он мертв, — сказал Хокусай. — Но при этом в теле его не наблюдается никаких признаков разложения. Сначала мы держали его в капсуле, потом — в аргоне, а сейчас он хранится в обычной воздушной среде — и никаких изменений. Хотя в том, что он мертв, у наших ученых нет никаких сомнений.
— Может ли умереть тот, кто не рождался… — пробормотал я.
— Что? — переспросил Хокусай.
— Ничего, это я так, себе. Продолжайте, Танимура-сан, прошу вас.
А «ифрит» тем временем преподнес человечеству новый неприятный сюрприз: феномен немотивированной агрессии. Именно мне принадлежала сомнительная честь обратить внимание общественности на это явление, поскольку я стал объектом этой агрессии. К счастью — только объектом, а не «инфицированным». Страшно представить, что мог бы сотворить человек с моей подготовкой. Но — Бог миловал.
