Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич
Про войну жителей Подгорного с прежним Заринском и про объединение выживших из этих городов Младший уже знал, но дед рассказывал скупо, без всяких кровавых подробностей, которые Младшему были ой как интересны.
«Вот бы поучаствовать в таком», — Сашка не произносил этой фразы вслух, но хищный блеск глаз было трудно скрыть, да и восхищение, должно быть, настолько хорошо читалось на его лице, что дед поморщился.
— Чур тебя! Дуралей. Надеюсь, тебе в жизни придется стрелять только в белок и зайцев. Максимум — в волков. Никогда не заказывай у судьбы приключения. Я тоже когда-то мечтал… о свободе на баррикадах. Или на руинах, — губы старика сложились в грустную улыбку. — Боюсь, небо поняло меня… слишком буквально.
Да, дедушка явно часто возвращался мыслями к той войне. Не к мировой, в которую не воевал, а спасался простым беженцем, а к их местной. Несколько раз, когда Сашка оставался у них с бабушкой, то сквозь сон слышал, как ближе к полуночи старик начинал бормотать во сне и ворочаться на своем жестком матрасе. Глаза его в эти моменты были закрыты, а дыхание становилось частым и прерывистым.
«Да пристрелите меня сразу, — вдруг начинал он причитать умоляюще. — Вам-то какая разница? Пристрелите!»
А то вдруг злобно бормотал: «Вон он в окне! Мочи его, Витек! Мочи козла!»
Бабушка в таких случаях пихала его локтем в бок: «Молчи ты, вояка диванный!», и он погружался в глубокий сон, причмокивая, но до самого утра храпел, хватая, как рыба, ртом воздух, будто задыхался во сне.
Дедушка с хлюпаньем отпил чая из своей любимой кружки с надписью про карьеру (тогда она еще была цела) и изрек, глядя Младшему прямо в глаза, как своему отражению в зеркале, которое не искажает, а молодит:
— Не все, кого мы убили тогда, были чудовищами. Нет, были, конечно, и настоящие уроды… садисты, насильники, живодеры… но их такими сделала жизнь. А с остальным нас просто столкнули обстоятельства. Это были обычные мужики — трудяги, крестьяне. Они были не хуже нас. Тут уж такая ситуация была — или они, или мы. Они бы нас не пожалели, — Данилов-старший говорил это так, будто изо всех сил старался убедить себя. — Их вина была в том, что они дали увлечь себя подонкам.
В глазах Александра-старшего была огромная боль, которую он носил в себе всегда, но редко показывал.
— И знаешь… Я понимаю, что чувствовали те люди, которые мечтали нанести удар первыми, разбомбить Белый Дом и Йеллоустонский вулкан. Я помню ту красную пелену перед глазами и ненависть, от которой трясет и пульс подскакивает вдвое. Когда думаешь, что враг твой — насекомое, нелюдь, выродок. И самое лучшее, что ты можешь сделать, это поскорее стереть его с лица Земли, стереть весь его род. Я чувствовал ее дважды в жизни. Один раз там, в поселке Гусево, где мы умножили всех пленных на ноль… Второй раз — когда я здесь в Прокопьевске шел по выжженной земле и проклинал свое правительство, что оно не успело построить Машину Судного Дня, чтоб гарантировано уничтожить мир в случае атаки на нас! Весь мир — и индусов, и зулусов, и аборигенов Меланезии… Хотя откуда мне было точно знать? Может, успело? Может, за это и поплатилось вместе с нами? Так вот, я понимаю эти чувства… но презираю их.
Дед перевел дух. Видно было, что ему нелегко даются эти слова. Лицо его снова покраснело.
— Все это… от внутренней обезьяны. Она живет в каждом из нас, и всегда готова взяться за рычаги. Ее хлебом не корми — дай головы резать и живьем сжигать. Чужаков, врагов, предателей. Бей ее по голове всю жизнь, чтоб не высовывалась. Помни, что это она виновата в том, что мы здесь оказались. И даже если тебе придется когда-нибудь браться за оружие... Сохрани холодную голову.
Закончив эту фразу и посмотрев себе под ноги, дед добавил:
— Под холодной головой я не имею в виду голову врага, положенную в ледовый погреб. А то еще поймешь неправильно. Даже скальп снимать не обязательно.
Тем вечером они вышли вместе во двор. Было уже темно, и на чистом черном небе без луны и облаков проступил яркий рисунок созвездий. Где-то лаяли собаки, сонно хрюкала в хлеву свинья Нюрка. Нажралась и улеглась на толстый бок — спать. И невдомек ей, что должны ее заколоть, хоть и придется для этого звать Пустырника. Сам дед никогда бы не смог.
— Смотри, Сашка, — дедушка указал на висящую высоко в холодном небе белую мигающую точку. — Кто-то подвесил для нас Полярную звезду именно там. Самую яркую, указывающую путь странникам в ночи. А ведь звездное небо меняется вместе с вращением земной оси. Медленно, но меняется. Три тысячи лет назад на ее месте были другие звезды. А полторы тысячи лет назад не было ничего. Поэтому «темные века» были действительно темными. Когда я был молод, она отстояла от Северного полюса примерно на один градус. Ближе всего к нему она будет году в две тысячи сотом, после чего будет снова удаляться. Но сейчас по ней удобно находить дорогу и определять свое местоположение. Ведь ее высота над горизонтом показывает широту, где мы находимся. Может, это знак для нас? Может, он есть, этот демиург? Не Отец, но Творец. Великий всемогущий Игрок, заигравшийся в свою игру. Хотел бы я задать ему пару вопросов. Нет, не про войну. Здесь все понятно. Без катастроф наша жизнь была бы для него слишком скучной. Я бы спросил его, зачем он сделал утконоса? Ну зачем, а?
Маленький Саша улыбнулся. Утконос в учебнике действительно выглядел как барсук, которому пришили птичий клюв. Но он помнил и другое. Иногда у животных рождались в пометах удивительные существа. Их уже и не спиртовали, потому что надоело. Телят, например, съедали — не брезговали. А всякую мелочь скармливали свиньям. Даже если эти порченные существа не погибнут сразу же, матери их кормить не будут. Природа была совсем как товарищ Богданов. Она ненавидела отклонения от нормы. Кажется, это называлось фашизмом.
Когда он сказал про это деду, тот засмеялся и положил ему руку на плечо.
— Да хватит уже с этими «фашистами»... Это слово-обзывалка. Фашисты были в Италии. Богданов не фашист. Просто он застыл в своих предрассудках как муха в янтаре. Неумение менять свое мнение — это не сила, а слабость. Когда человек подгоняет мир под свои теории, он добровольно надевает повязку на глаза. Поэтому не будь указателем, который повернут всегда в одну сторону. Может, там находится совсем не то, куда стоит идти? Не будь и флюгером, который вертится вслед за ветром. Ветер в жизни дует часто и с разных сторон. Будь стрелкой компаса. Поворачивайся лицом к правде, а спиной — ко лжи и насилию, которые всегда идут парой.
— А правда всегда одна и та же?
— Нет. Она может меняться. Смещаться в сторону, совсем как звезды на небосводе. Может умирать, а вместо нее — рождаться другая. Наконец, правд может быть несколько. У разных людей, у разных сообществ. Но всегда — одна больше. И самый сложный выбор тут — между той, что больше, и той, что ближе. Между правдой всеобщей и правдой твоих соседей, твоего рода, семьи. «Но если сотня, воя оголтело, бьет одного — то, видимо, за дело…», — прочитал дед какое-то двустишье. – Сегодня по понятным причинам коллективное берет верх над индивидуальным. Мы возвращаемся к архаике, где голос отдельного человека терялся на фоне голосов крови, почвы, племени. Но ты должен не поддаваться. Следуй за правдой, как за этой путеводной звездой. Следуй и не бойся отрываться от тех, кто рядом. Даже если все те, кто вокруг тебя, думают иначе. В этой жизни многое — не такое, каким кажется. Например, наш мир не плоский. Это громадный шар, который вращается вокруг солнца — еще более огромного огненного шара.
— Я знаю это, дедушка, — сказал Младший с ноткой обиды. — Ты это уже сотню раз говорил.
— Эх. Твой отец не знает этого, вернее, не верит, хоть ему тысячу раз повтори. А ты верь. И в то, что люди были на Луне… и не во сне, и не в белой горячке, а на самом деле... хотя Богданов и говорит, что это выдумки пиндосов. Не выдумки! Были… и еще когда-нибудь будут. А еще я верю, что Земля — не единственный из обитаемых миров.
