Роман Юров - «МиГ» — перехватчик. Чужие крылья
А все-таки это приятно. Хоть и статус вроде как не самый большой и дизайн на любителя. Но приятно. «Хотя лично мне, — подумал Виктор, — дизайн очень нравится. Умели предки разрабатывать и делать красивые и эстетичные вещи». Он не удержался и, расстегнув комбинезон, вновь посмотрел на награду. Небольшой, новенький, сияющий серебром и эмалью орден Красной Звезды, привинченный на законное место, гладкий на ощупь, чуть теплый от тела. Его орден, честно заработанный на этой, давным-давно окончившейся войне. «Для кого-то, может, и давно, а для тебя она еще идет и до конца далеко, — мрачно подумал Виктор. — Приятно, конечно, что меня наградили, но является ли покрытый эмалью кусочек серебра адекватной платой за страх, боль и кровь?» Он не знал ответа. Одна часть его сознания самозабвенно радовалась награде, другая мрачно пыталась вспомнить, за какую сумму его сосед по квартире — Сашка, купил такой же. «По-моему, я схожу с ума, опять каша в голове… Хотя чего переживать по этому поводу? Воевать еще долго, ты сгоришь в своем самолете раньше, чем окончательно съедешь с катушек». Эти мысли испортили ему настроение. В последние дни он стал более злым — периодически возвращающаяся головная боль этому сильно способствовала. Да и память… все, что можно было вспомнить важного, он старательно записывал в блокнот, но толку с того было немного. Полезного, такого, что могло пригодиться здесь и сейчас, было ничтожно мало. Виктор до исступления пытался выудить из головы крохи знания, насилуя мозг, пытаясь вспомнить, но получал только головную боль. Что толку, что он помнил, что немцы будут наступать на Сталинград летом? Откуда они будут наступать? Какими силами, когда? Или же, он точно помнил, что истребитель «Як-3» полетел в 44-м году. Но какой с этого прок? Он чувствовал себя со всеми своими знаниями совершенно никчемным и бесполезным. Практически все, что он знал, представляло собой сырую кашу, с помощью которой было сложно изменить прошлое. Хотя последнее время он начал сомневаться, что попал именно в свое прошлое. Он узнал много такого, чего раньше, в своем времени, не видел и не слышал, чего в ту войну не было. Например, комиссары. Насколько Виктор помнил из книг и фильмов, в его мире они как появились в Гражданскую войну, так и до середины Великой Отечественной и прослужили. Здесь же, оказывается, перед войной, никаких комиссаров не было, их ввели уже во время войны. Или же вот штрафные роты. Он видел в каком-то кино, что они под Москвой дрались, а здесь вся его память молчала. Осторожными расспросами удалось выйти на дисциплинарные батальоны. Но эти батальоны никто с дубьем на пулеметы не гонял. Хотя служба там была не сахар, но она и в двухтысячных в дисбатах ничуть не слаще. В общем, ясно, что ничего не ясно.
Вечером был небольшой полковой банкет. Мартынов, сияя вторым новеньким орденом Красного Знамени, долго, минут пять, произносил поздравительную речь. В ней он говорил обо всем и ни о чем: несколько раз упомянул товарища Сталина, пару раз коммунистическую партию Ленина-Сталина, напомнил всем, что коварный враг будет обязательно разбит, и в конце невнятно вспомнил доблестных сталинских соколов. Рожа у командира была красная, а язык немного заплетался — он уже был изрядно пьян. Второй тост говорил комиссар. Он прозвучал куда лучше, летчикам понравилось. Потом поздравляли еще, но недолго, графины с водкой скоро опустели, тарелки тоже. Водки за праздничным ужином было больше, чем обычно, но все равно маловато, душа у Виктора требовала продолжения. Судя по лицам однополчан, он был не одинок. Так что, когда летчики собирались домой, предвкушая продолжение, комиссару оставалось только проводить их недовольным взглядом. Он только задержал комэсков и, отойдя в сторону, что-то тихо им сердито втолковывал, хмурясь в усы.
— Ну что? — Шишкин стараясь поменьше вступать в грязь, подошел к осунувшемуся сугробу, набрал из глубины чистого снега и вытер красное лицо. Стоило ему выпить больше ста граммов, как он сразу покрывался пятнами. — Я бы еще выпил! Вы как?
— Вчера все выпили. — Вахтанг был тих и печален. — И деньги тоже кончились. Они сейчас быстро кончаются, кругом спекулянты…
— Витька, а тебе же вчера должны были за «мессера» заплатить. Неужто все в фонд перечислил? Или осталось чего? Я требую продолжения банкета! — Эту фразу Игорь подцепил у Саблина.
— Есть пятьсот! Но идешь ты. — Виктор довольно улыбнулся. — Еле вырвал. Финансист гад…
— О! — Вахтанг сразу повеселел. — У бабы Нюры бери, у нее лучше. Расскажи…
— Ну, прихожу, а он мне: «Вот приказ командира, выплата за сбитый самолет. Распишись». А сам две бумажки сует. Я ему говорю: «Дай хоть почитаю». А там ведомость на тысячу рублей и сразу заявление перечислить деньги в фонд обороны. Тоже на тысячу.
— Ну да. — Вахтанг кивнул. — Его все подписывают.
— Ну а я говорю: «Не буду заявление подписывать». Наш пузан на пену изошел, я думал, у него очки треснут. Ох и ругался. Так представляешь, он мне потом говорит: «Иди отсюда, без тебя подпишем».
— Ну а ты? — видимо, от свежего воздуха краснота у Шишкина начала проходить.
— Говорю, хорошо, но я доложу командиру части и начальнику особого отдела про финансовые махинации в полку. Он сразу заткнулся, заявление забрал, а деньги заплатил. Я тогда пятьсот себе, на пропой, а пятьсот в фонд обороны, и теперь богатый Буратино.
— Зря ты с ним связался. Врага нажил, — Вахтанг сбросил с сапога налипшую грязь. — Жди теперь неприятности.
— Да пошел он! — Саблин и сам понимал, что зря. — Козел. Пусть хоть одного немца собьет. Зато нам на неделю хватит.
Сели у себя, в комнате. Самогон оказался чистым, но безбожно вонючим, пился с трудом, оставляя тошнотворное послевкусие. Виктор с трудом проглотил первую стопку и сразу захрустел квашеной капустой. Капусту принесла тетя Оля, хозяйка, ее тоже позвали к столу, втроем было скучно.
— Теть Оль, — Игорь отставил кружку с водой, — а чего Нюркин самогон такой чистый. Вот у Маньки воняет также, но мутный…
— Та люды кажуть, шо вона яво углем чистит, с этих, як их… противохазов.
— А откуда в деревне противогазы?
— Та тут шо було, сынки! — тетя Оля зачастила своим мягким, певучим суржиком. — Тут жешь така война була. Наши у октябри прийшлы, та у Семнадцатой посадки ям понакопалы. Хотя яки воны наши? Солдати чумазы уси, лопочут шось непонятно. Неруси, мабуть. У Обезьяньей балки германы бомбами конников богато побили, так воны коней дохлых ризалы, та на кострах мясо жарили, на этих — она показала руками что-то длинное, — як их, штыках. Работать не хотилы. «Камандира, командира, живота болит, лазарета», — передразнила она кого-то. — Нычого дилать не хотилы — повторила она. — Командиры булы молоденьки таки, як вы прямо. От они з ними намучались.
