Владимир Березин - Путевые знаки
Над названием было прикреплено жестяное солнце, которое выглядело довольно страшновато. Примерно так же, как должен выглядеть ёжик-мутант. Или цветок кактуса Царица ночи, про который я почти забыл.
Я внимательно осмотрел ворота: ни замка, ни запора на них не было, только короткая проволочка держала их половинки, чтобы они зря не распахивались.
Но именно туда вели две колеи. Мы зашли в ворота и осторожно и воровато продвинулись вперёд по гигантскому полю. Ни одной постройки не было видно до горизонта, и мы уже притомились идти, как вдруг поле оборвалось заросшей густым орешником балкой. Тут тоже журчал ручей, и тоже фон был в норме.
Мы сделали ещё несколько радиальных выходов, ничего достойного поблизости не обнаружилось: только старый трактор без стёкол, ушедший в пашню по самую кабину, и какая-то сельскохозяйственная постройка без крыши, похожая на бывший амбар.
А вот на дальнем пригорке стояла высокая церковь с шатровой колокольней и сияла на солнце золотым полушарием купола. Если купол был золотым и не облетел за эти годы, то значит, там живут люди. И более того, если они заботятся о храме, то это не просто место жилья, а целая структура, хозяйство.
Структура… И я вспомнил наш спор с Владимиром Павловичем. Смущало меня только то, что вместо креста и на церкви, и на колокольне горело все то же солнце с золотыми редкими лучами, которое мы видели над воротами. Итак, мы со спокойной совестью устроились у его стены на ночлег, чтобы завтра изучить вопрос. Я разжёг костёр, и через час буддисты насовали в золу дикую картошку величиной с грецкий орех, горькую, но всё же сытную. После еды я начал понемногу проваливаться в сон.
И в этом сне я стоял на краю точно такого же поля, только вместо трактора в пашню воткнулся самолёт. Это не был самолёт отца или тот, на котором я вылетел в Питер чуть меньше года назад. Это была большая, хищная машина реактивный штурмовик, и я ещё удивился, что он вошёл в землю только носом. Я стоял посреди поля и увидел вдали неясную фигуру. Кто-то наискосок через поле шёл ко мне, поднимая сухую пыль ногами. Облачка этой пыли вокруг ботинок идущего напоминали крылышки. Я понимал, что это идёт ко мне отец, и хотел как-то подготовиться к его приходу. И тут я понял, что на мне парашютная система. Я скинул лямки и расстегнул молнию на комбинезоне. Сомнений не было, в этом сне я был лётчиком и наверняка сбитым лётчиком. Только откуда на мне парашют, если я свалился с неба в этом реактивном монстре? Но тут мне уже было не уследить за логикой. Отец подошёл и, обняв за плечи, сказал, что теперь-то самое время смотреть на звёзды. Нет ничего важнее звёзд и нравственных законов.
— О чём ты? — спросил я. — Плохо, что мы не встретились и я не знаю, где тебя искать.
— Всё найдётся само, отвечал отец. Главное спокойствие. Главное спокойствие.
Я с возмущением думал, что эта фраза действительно из моего детства, но произносил её совсем не мой отец. Это говорили в каком-то фильме, названия и сюжета которого я не мог вспомнить.
— Всё найдётся, — повторил он, — главное, не нарушать гармонии. Гармония, сынок, такая штука, что похожа на высоту, теряется быстро, а последствия часто смертельные. Сделаешь что-то не по правилам, а это оставит след на всю жизнь…
Я проснулся оттого, что вкусно пахло жареным мясом. Разлепив веки, я обнаружил, что буддисты жарят маленького барашка. Вот оно, вегетарианство в рамках веры! Вот они, дети! Надыбали откуда-то зверя и вот принесли старшему… Стоп! Баран не кабан, не заяц, не белка, откуда они его взяли?..
— Ребята, а откуда ж это богатство? — спросил я, пытаясь отогнать нарастающую тревогу.
— Да тут, невдалеке, километра два, — ответил самый шустрый. — Там они и паслись.
— А хозяин?
— Да какой там хозяин? Нас и не видел никто.
— Так, идиоты, собирайтесь. Собирайтесь. Потом доедите.
Тут бы мне настоять, чтобы они бросили мясо, чтобы бросили всё и стремглав бежали прочь, да я не настоял. Видать, потерял сноровку, распустился. Мы хоть и оставили место ночёвки, но побрели медленно, и скоро я понял, что нас преследуют, за нами погоня. По полю запылил джип, с которого хлестнули пулемётной очередью. Хозяева солнечных баранов были ещё очень далеко и стреляли наугад. Да только с первой попытки они убили одного мальчика. Он умер почти мгновенно, ткнувшись носом в землю.
— Бежим, бежим, уроды! — подгонял я не сколько спутников, сколько себя.
Обернувшись, я увидел, что один из них всё ещё тащит на плече истекающую красным соком тушку барана. Брось, брось, дурень! — заорал я, да только было поздно.
Снова застучал пулемёт, и фонтаны сухой земли встали между нами. Буддист остановился, нелепо присев. И тут попали и в него. Третий всё же сумел подбежать ко мне, но я понял, что он ранен. Рассуждать было некогда, и я подхватил его, принял вес маленького тельца на плечо и побежал к воротам.
В нас стреляли ещё несколько раз, но, чувствовалось, больше для острастки. С баранами тут шутки плохи, и понятно было, что с непрошеными дураками тоже. Открытый «уазик» сбавил скорость и развернулся. В этот момент я в первый и последний раз увидел жителей совхоза «Солнечный» в белых рубахах с вышитыми воротниками, с руническими повязками на лбах они были похожи на славянских богов, какими их рисовали в сказках. Правда, на богов с крупнокалиберным пулемётом.
Пыхтя, с мычащей ношей на горбу, я бежал прочь от ворот солнечного совхоза.
У железнодорожного полотна я остановился и почувствовал, как паренёк потяжелел. Я снял с него оранжевую хламиду и тёплый свитер, майку просто разорвал и ощупью нашел рану. Пуля вошла маленькому буддисту в левую лопатку, раздробила кость и наискось вышла под правой ключицей. Окровавленными, трясущимися руками я достал из кармана комок чистых салфеток для протирки стёкол и приподнял мальчика. Я подставил ему под спину колено, стал перевязывать рану, пытаясь унять бившую из-под ключицы кровь. Клочья рубашки и салфетки быстро чернели, промокали насквозь. Кровь текла изо рта, и я понял, что ловить тут нечего. Всё ужасно глупо.
Всё бессмысленно, и поправить ничего нельзя. Никаким гуру я не стал, и убили моих дураков-апостолов, а на самом деле заблудился между Москвой и Петербург мальчишек, и вот последний из них лежит у меня на руках, и я слышу, как клокочет и булькает кровь в его горле, как прерывается его дыхание. Мальчик умер, и тёплый летний ветер теперь шевелил его живые пока волосы.
Я никогда не хоронил никого сам и ориентировался только на то, что читал в книгах. Пришлось подняться в поезд за шанцевым инструментом. Прямо на гребне копать оказалось тяжело из-за спрессованных камней, и я даже упал с гребня, больно ударившись головой о камень.
Пришлось отступить в сторону, как раз под путевой знак в форме неправильного круга, призывавший подавать звуковые сигналы. Потом, не поднимаясь с колен, я принялся копать яму сапёрной лопаткой. Тут уже земля была влажной и податливой. Я спешил, но какое-то удушье перехватило мне горло.
Реактивный психоз, как сказал кто-то из моих тоже мёртвых теперь спутников. Наконец я вырыл могилу глубиной в пояс. На это ушло много времени, так что земля приняла моего буддиста уже при ярком утреннем свете. Я закрыл ему лицо краем оранжевой хламиды и завалил маленькое тельце жёлтой влажной глиной.
Теперь торопиться было незачем. Все было кончено, как в старых толстых романах про народную войну, где один русский человек убивает другого. В дымной мгле над путями вставало солнце. Лучи его бежали по серебряным бортам ракетного поезда, в котором я остался уже совершенно точно один.
За станцией Снегири я обнаружил, что дальше хода нет. Передо мной пути кончались. Дальше обнаружилось озеро застывшего стекла, как я сначала решил, эпицентр взрыва. Застывшее стекло фонило, но не так чтобы очень сильно. Но дело было не в том, что местность была радиоактивной, а в том, что рельсы кончились.
Рельсы вплавились в ноздреватую поверхность ямы. Ещё сто метров, и они исчезнут в этой застывшей когда-то массе. Полдня я сидел в герметичной кабине, собираясь с духом. Затем я выспался, произвёл учёт всего наличного барахла и набил им рюкзак.
Поутру я вышел на Волоколамское шоссе мимо оплавленного танка на пьедестале и ещё какой-то техники, которая невесть каким образом попала в это место. Рядом я нашёл прислоненный к забору велосипед, но он мне помог не сильно. Я успел проехать на ободьях с километр, как велосипед приказал долго жить.
Но у Дедовска я снова вышел к станции. И, к моей радости, там стоял вполне исправный мотовоз. Я, правда, два дня искал соляр для него, да только он оказался таким протухшим, что и чудо-таблетки для топлива едва подействовали. Но благодаря моим усилиям мотовоз всё же закашлял своим мотором, как старичок, и я понял, что долго он не протянет.
