Дмитрий Силлов - Никто не уйдет
Дика, не ожидавшего такого финта, со страшной силой потащило вперед, закрутило, словно в водовороте, согнуло в пояснице – и в следующее мгновение он с размаху приложился лицом об стол, изукрашенный пятнами краски. В глазах Нунана заплясали звезды, а на поверхность стола из разбитого носа хлынула кровь, стремительно внося свежую струю в небогатую палитру разноцветных пятен.
Ричард Герберт Нунан, сотрудник Федерального Бюро Разведки, работающий под прикрытием, тяжело рухнул на колени. Звезды плясали перед его глазами, словно знакомые символы штатов на флаге США, кровища хлестала из его носа двумя струями – меньше, чем на флаге, но весомее, ибо своя кровь всегда важнее нарисованной. А в голове разом возникли мысли, которые всегда появляются в таких случаях: мол, старый ты уже такими делами заниматься, и лишнего веса набрал многовато, и вообще, уже достаточно лет жизни отдано звездно-кроваво-полосатому флагу, пора б уже и на пенсию…
– Твою мать, – сказал Дик, почувствовав за ухом холодную сталь пистолетного ствола. – Нет, ну твою мать, а? Все в жизни повторяется. В Сингапуре мордой об стол приложили, и тут, в родном Хармонте, то же самое. Хотя, конечно, и во второй раз, можно сказать, повезло. Могло быть, например, обо что-нибудь с гвоздями, или просто виском об угол. И все. Был Нунан, и нет Нунана. Сопли горя утрут на похоронах, нажрутся на поминках, и через неделю забудут…
Он говорил что-то еще, но Рэдрик его не слышал. Сталкер просто смотрел, но не на поверженного противника, а на тех, кто до этого стоял за его широченной спиной. Захоти сейчас Нунан вырвать пистолет из руки Шухарта, получилось бы у него это без проблем. Но на Дика накатил приступ жалости к самому себе, который бывает у крепких мужчин за пятьдесят, которым случается получить по морде. Поэтому сейчас он медленно, стараясь не делать резких движений поднимался с коленей, зажимая разбитый нос пальцами и бормоча о чем-то своем. А сталкер стоял и смотрел…
Они здорово изменились с тех пор, как Рэд покинул знакомый подъезд и отправился на поиски «панацеи», способной излечить самых дорогих на свете людей от Зоны. Да только возможно ли это, когда они стали ее частью, так же, как и сам Шухарт? Но если сталкер не изменился внешне, лишь душа его стала черствой, как корка хлеба, и чувствительной, как струна на растяжке с гранатой, то с Гутой, Мартышкой и отцом Рэдрика Зона распорядилась по-другому.
Гута постарела лет на тридцать. Землистое лицо, морщины, мешки под глазами, изломанные артритом руки, перевитые венами… Отец вообще превратился в ходячую мумию – высохший, желтый, страшный, череп обтянут пергаментной кожей, шея тощая, жуткая, с тонкими струнами жил, пальцы как у скелета в анатомичке… А Мартышка – вообще не поймешь уже, человек это или животное. Руки удлинились чуть не до колен, спина сгорбилась, кости лица разрослись, шерсть еще длиннее стала. И одно общее у всех – глаза. Будто кто-то всунул в пустые глазницы стеклянные шарики без намека на зрачки, предварительно заполнив их тем самым проклятым синим пламенем, холодным, словно дыхание самой смерти.
Они просто стояли на месте, словно статуи, не делая ни малейшей попытки пошевелиться, и от этого их неживого спокойствия у Рэдрика вдруг поползли мурашки по спине и задрожали руки. Это были его родные – и в то же время, какие-то чужие, чуждые существа, страшные призраки Зоны, от мертвого взгляда которых холодный пот выступал на лбу и сердце начинало ныть, словно старая рана в сырую погоду.
– Что… Что вы с ними сделали? – прошептал Шухарт онемевшими губами. – Что вы, твари, сделали с ними в вашем проклятом Институте?
Нунан отвел рукой ствол пистолета и присел на край стола, запрокинув голову.
– Хоть ты и умный парень, Рыжий, а все-таки дурак, – сказал он, прикладывая к носу платок, сложенный вчетверо. – Никто с ними ничего не делал. Только наблюдали, да кровь иногда брали на анализ – до тех пор, пока это была кровь. А потом она синей стала, и все наши ученые охренели напрочь. Потому что никто до сих пор так и не понял, из чего она состоит, в том числе и Пильман. Ему специально ту кровь в пробирках возили черт-те куда. И он тоже ни черта умного не сказал, потому что сам ничего конкретно не знает. А тут ты со своими фокусами…
В коридоре, там, откуда примчался Рэд, что-то зашебуршало. Будто кто-то мешок с пшеном тащил по полу. Шухарт перевел взгляд – и закусил губу.
По полу полз военный. Тот самый, с развороченным плечевым суставом. Рука служивого тянулась за ним, словно бесполезный предмет, елозя по полу и порой мягко стукаясь о бок хозяина. Впрочем, это нисколько не мешало военному сосредоточенно делать свое дело. Он полз, как, наверно, учили его на плацу, даже не думая отключаться от нереальной боли. Только сейчас Рэдрик разглядел, что левая нога так же безвольно волочится за раненым – видать, одна из пуль перебила то ли колено, то ли бедренную кость. А еще у солдата с лица свалились противоосколочные очки, и сталкер увидел его глаза – такие же мертвенно-синие, как и у Гуты, Мартышки и давно умершего отца…
Рэд посмотрел на Нунана, и тот, не выдержав, отвел взгляд.
– Ну да, ты имеешь полное право ненавидеть меня, Институт, правительство, которое заинтересовано в создании идеальных солдат, – проговорил он. – Только знай, что именно благодаря мне на Хармонт и прилегающую к нему Зону все еще не сброшена ядерная бомба. Тогда бы погибли все. А так… так я просто позволил твоим родным жить своей жизнью в стенах Института и… развиваться. Или деградировать. Я не знаю, что происходит с жителями Хармонта, которые постепенно становятся частью Зоны. Одни медленнее, другие быстрее. Все по-разному, но конец один. Сейчас они все – куклы. Скажи им стрелять – будут стрелять, скажи идти куда-нибудь, пойдут не задумываясь.
Нунан перевел дух, шумно харкнул и сплюнул на пол кровавый сгусток.
– Тебе нужна твоя семья, Рыжий? – спросил он, криво усмехнувшись разбитыми губами. – Они, конечно, отличные образцы для изучения прихотей Зоны, три уникальных вида монстров, появившиеся одними из первых. Но если они тебе так нужны – забирай их. Достаточно сказать им «пошли за мной» – и они не посмеют ослушаться. И будет у тебя твое индивидуальное счастье, даром, без проблем и семейных ссор. Потому что они все сделают, что ты скажешь, и не на кого будет тебя обижаться, Рыжий, за то, что ты сделал. Разве только на самого себя.
Он сплюнул снова и засмеялся – правда, тут же снова закашлялся кровью. Когда у тебя сломан нос, она идет не переставая, заливая носоглотку, мешая неискренне смеяться и говорить с язвительными интонациями. Правда, слезы бессилия по разбитому лицу текут так же свободно, как и по неповрежденному, только жгут они гораздо сильнее.
