Доброволец - Марчук Николай Петрович
– Да, – еле слышно промямлил Иван. – Прости!
Я ничего не ответил, но злость и ярость переполняли меня. Бурлили, как в паровом котле, у которого закрыли все клапана. Нужно было как-то выплеснуть все это наружу. Дать Ваньку в морду не вариант, он ведь, вполне возможно, единственный сейчас оставшийся в живых мой товарищ. Да, есть Гарик и Серега, но они, вопреки всем подсчетам, до сих пор не вернулись, значит, с ними что-то могло случиться.
Проходя мимо здоровенного турка, лежащего на палубе, которому я вырвал глаз и горло, я зацепился взглядом за железяку, которой он хотел меня отоварить. Подняв кусок трубы с палубы, я что есть мочи размахнулся и опустил железяку на голову мертвеца. Череп мерзко хрустнул, расплескав содержимое на палубу. Серо-багряная каша плюхнула на железо палубы.
– Получи!!! Получи!!! – закричал я, размахиваясь и опуская железную трубу на покойника.
Сколько я так бил, не знаю, но верхняя часть трупа превратилась в безобразную костную кашу. Переломанные белые кости торчали из раскуроченной грудной клетки, голова стала похожа на сгнившую тыкву, которой играли в футбол два десятка хулиганов. Кровь, вытекшие мозги и еще какая-то бурая жидкость обильно залили палубу.
Отбросив трубу в сторону, я перегнулся через борт и проблевался. Отлегло. Полегчало! Злость и ярость ушли. Ванек молча стоял сзади и боялся промолвить хоть слово. Лицо побледнело и пошло какими-то зелеными пятнами.
– Извини, братан, что я наорал на тебя, – шепотом произнес я, не глядя на Болтуна. – Нервы ни к черту. Просто когда я бежал по причалу, то мне показалось, что в том месте, где ты завалил второго турка, много крови, вот я и подумал, что это тебя пулеметчик достал. Вот и психанул, да накатило что-то, последние дни выдались какими-то суматошными и дикими. Одна стрельба, взрывы и горы трупов. Не злись, бро! – сказал я, протягивая руку Ваньку для рукопожатия.
– Проехали, – улыбнулся Ванек, пожимая мне руку. – Да, деньки выдались нервными, – согласился он и неожиданно громко засмеялся.
Я посмотрел на него и тоже заржал в ответ. Тугая волна боли скрутила мышцы живота, но я продолжал смеяться. Этот нервный, какой-то опустошающий гогот приносил с собой боль, но она смывала всю ту черную ярость и жестокость, которая переполняла меня в этот момент. Я сполз на колени и, уткнувшись лбом в забрызганную кровью палубу, ржал как сумасшедший. Ванек тоже смеялся, но у него от смеха лились крупные слезы по щекам. Так что было не понятно, он смеется сквозь слезы или, наоборот, плачет от смеха.
– В очередной раз убеждаюсь, что вы на хрен все сумасшедшие и ненормальные, – раздался спокойный голос Петровича. – Над чем смеетесь?
Я поднял голову и увидел стоящего на причале Петровича. У него были перемотаны окровавленными тряпками рука и голова. В здоровой руке он держал открытую банку с кошачьими консервами и периодически запрокидывал ее содержимое себе в рот.
– Петрович, ты, как птица Феникс, все время живой и жрешь тушенку, – подавляя очередной приступ нервного смеха, произнес я.
– Ну дык кто-то же должен, – непонятно ответил Петрович.
– В общем так, пацаны, такое дело. Керчь – это не просто город, а, не побоюсь этого слова, это колыбель цивилизации, – загадочным голосом бубнил Ванек. – Еще древние греки упоминали его как некое царство мертвых, где зародилась жизнь. И чтобы вы знали, граница между Азией и Европой проходит не только по Уральским горам, но и по Керченскому проливу. Так что жители Керчи – просвещенные европейцы, а все, кто живет по ту сторону пролива, – дикие азиаты! – выпалил керчанин в сторону Петровича, который был родом с Кубани.
– Слышь, ты бы попридержал метлу, а то я, как дикий азиат, ща как тресну тебе по кумполу! – шутливо пригрозил Хохол.
– Вот! – Керчанин в торжественном жесте ткнул указательным пальцем в потолок. – Я же говорил, что вы дикие, чуть что, сразу в драку лезете. А между прочим, еще великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, который посетил Керчь в августе одна тысяча восемьсот не помню уже точно какого года, писал следующие строки в «Путешествиях Онегина»: «С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат…»
Я мешал едва булькающую кашу и тихо ржал про себя, слушая очередную порцию баек керчанина. Он опять переврал мои слова, добавив отсебятины и сильно изменив истину, хотя какая может быть истина в мифах? Но надо отдать должное, рассказывал свои байки керчанин очень вдохновенно и одухотворенно, окружающие слушали его раскрыв рот, а самый прожженный и опытный из нас, Петрович, заслушивался до такой степени, что даже переставал есть тушенку. А все, кто знает кубанца, понимают, что заставить Петровича перестать есть тушенку может только что-нибудь серьезное, вроде близкого взрыва в полтонны в тротиловом эквиваленте.
– Ванек, что-то ты брешешь, – вяло подал голос Винт, – был я в вашей дыре, нет там ничего эпичного.
– Вай мэ, – отмахнулся, как от назойливой мухи, Ванек, – вы, товарищ спецназовец, кто по образованию? Военный? У вас одна извилина, и та – след от фуражки. А меня консультировал дипломированный историк, доцент! – Болтун кивнул в мою сторону, но в ответ от меня получил дулю. – А ты, Винт, как военный, должен знать, что осенью сорок третьего года началась одна из самых крупных десантных операций Великой Отечественной войны – Керченско-Эльтигенская десантная операция, и именно за эту операцию и за бои за Керчь сто двадцать девять человек стали Героями Советского Союза. А это, между прочим, самое большое количество одновременно награжденных Золотыми Звездами воинов, нигде не было одновременно столько Героев СССР за столько короткий промежуток. Ну че, выкусил?
Или, к примеру, взять оборону Больших и Малых Аджимушкайских каменоломен. Кроме военных в каменоломнях находились мирные жители Керчи – старики, женщины, дети. Там они укрывались от фашистских карателей. Провизии было мало, и она выдавалась по строжайшим нормам. Глоток воды был настоящей драгоценностью, а за колодцы, находившиеся снаружи, велись бои с оккупантами. Враг травил колодцы. Защитники долбили камень в поисках живительной влаги. В таких чудовищных условиях бойцы провели много месяцев. При этом они не просто выживали, а предпринимали весьма чувствительные для немцев вылазки, уничтожая их танки и живую силу. Несколько раз каратели пытались проникнуть в каменоломни, но всякий раз защитники встречали их огнем. Враги бросали внутрь гранаты, устраивали обвалы, заваливали выходы. Особо тяжело стало людям в подземельях после того, как фашисты начали против них газовые атаки. «Умираем, но не сдаемся!» – передал на Большую землю радиограмму командир Ягунов. И это, чтобы ты знал, Винт, был первый доказанный случай применения немцами БОВ во время Великой Отечественной войны. Именно он и был доказательством во время Нюрнбергского процесса. Ты хоть знаешь, что такое БОВ, или объяснить?
Ванька понесло, и пора было это останавливать, а то еще чуть-чуть, и он тут опять накрутит с три короба, а потом сам же обижаться будет, что его вывели на чистую воду.
– Хватит трепаться, Керчь, хватай казан и тащи к столу, а я пока лепешки вытащу, – урезонил я оратора. – Хохол, а ты разлей по сто граммов самогону, сегодня можно по чуть-чуть.
После моих слов за столом раздался радостный хор одобрения. Последние три дня выдались напряженными и трудными, все работали, как папы Карло и мамы Марло – не разгибая спин, без перерыва на отдых и практически без сна. За это время удалось немного модернизировать и переделать турецкий сейнер – на борта наварили дополнительные ограждения и пулезащитные экраны, установили два дополнительных станка для пулеметов, перекрасили рубку, надстройку и часть бортов, перебрали пиратский схрон, стащив все ценное в трюм сейнера. Причем нам еще повезло, что Петрович и бывшие пленники Митяй и Валера оказались весьма рукастыми и работящими мужиками, они были и сварщиками, и плотниками, и ремонтниками, и слесарями. Остальные тоже помогали, но без этих троих мы бы не управились и за месяц. Все-таки трудные времена в виде Конца Света показали, что хороший слесарь-ремонтник стоит дороже ста менеджеров, юристов и прочих филологов-историков. В свое оправдание могу сказать, что все три дня я куховарил на всю компанию.
