Затмевая могущественных - Ралдугин Владимир

Надо сказать, Торлоу знал уйму историй и баек. Он рассказывал их, не повторяясь ни разу, все те дни, что я провел в госпитале. Хотя уверен, половину – если не больше – он выдумывал тут же, как говорится, на ходу. А значит, не такой уж он и тупой верзила, как думает о нем большинство. Питер на самом деле обладает быстрым и пытливым умом, да и в воображении ему не откажешь.

В первые дни моего пребывания в госпитале ко мне заглядывали лейтенант Чард и лейтенант Бромхэд. Но с ними мы перекинулись лишь парой слов. Я узнал от Чарда, что в ближайшее время армия лорда Челмсворда перейдет Буйволиную реку. В Роркс-Дрифт прикрывать переправу останется лишь рота лейтенанта Бромхэда. И это немало пугало Чарда.

– Знаете ли, Евсеичев, – сказал он, – нас ведь будет не более полутора сотен там, в Роркс-Дрифт. Ну, возможно, еще полковник Дарнфорд со своей командой, но вряд ли он усидит на месте долго. Против нас же может обернуться колоссальная мощь проклятых дикарей.

– Вы не верите в победу? – говорить мне было еще больно, а потому я ограничивался короткими фразами.

– Верю, конечно, – фыркнул явно уязвленный моими словами Чард. – Вот только пока армия лорда Челмсворда будет громить зулусов в одном месте, у них вполне достанет сил и хитрости ударить в другом. Например, чтобы отрезать Челмсворду путь обратно в Наталь.

Тут мне и сказать было нечего. Аргумент железный – с ним не поспоришь. Армия зулусов намного превосходила британскую. Даже с учетом тех полков, что не отправятся на войну немедленно.

Когда же войска Челмсворда покидали Питермарицбург, а если быть точным, за день до этого, ко мне в палату заявился сам полковник Дарнфорд. Однорукий офицер обвел взглядом окружающее меня госпитальное благолепие и только головой покачал.

– Вот что значит мирное время, – сказал он. – Коек хватает на всех. Ни стонов раненых, ни криков, ни сушащихся бинтов. Скоро все здесь переменится, мистер Евсеичев. Через пару недель будет просто не узнать этот госпиталь. И это офицерский. А уж про то, что будет твориться в солдатском, я и говорить не стану.

Дарнфорд, одетый в парадный мундир, не стал присаживаться рядом с моей койкой. Хотя Торлоу, находившийся тут же, при его появлении моментально подскочил и вытянулся по стойке «смирно». На счастье Питера, в то утро он еще не успел «причаститься» медицинским спиртом и стоял ровно, а не пошатываясь, по своему обыкновению, как дерево под порывами урагана.

– Завтра наша армия выступает через Роркс-Дрифт и дальше в Зулуленд, – сказал полковник, – и вы отправляетесь с нами. Надеюсь, вам уже надоел скучный госпитальный быт? На ноги встаете?

– Так точно, – браво ответил я и даже сумел встать на ноги. Слабость в теле еще чувствовалась, и врачи запрещали мне длительные прогулки. Но я как раз был уверен, что вне стен госпиталя я скорее приду в себя. – Готов к службе полностью.

– Вот и отлично, – кивнул Дарнфорд. – Нечего вам тут разлеживаться. Сегодня же отправляйтесь на квартиру и собирайтесь. Завтра в полдень – парад войск. Сержант, – короткий кивок Торлоу, – вас это тоже касается, конечно же.

– Есть, сэр, – выпалил заскучавший уже Торлоу.

– Врачей я беру на себя, – усмехнулся Дарнфорд, предупреждая мой вопрос. – Уж с ними-то я поднаторел в общении. Будьте уверены.

И в самом деле, меня отпустили из госпиталя без лишней волокиты. Доктор только не меньше часа рассказывал, что мне еще нужен больничный уход, но раз доблестная армия покидает Питермарицбург, то не стоит задерживать меня.

В тот же день с лица моего окончательно сняли все повязки. Я, наконец, смог увидеть свое лицо.

– Шрам не трогать! – тут же осадил меня врач. А ведь действительно мои пальцы сразу же потянулись его пощупать. – Воспаление пройдет в течение двух– трех дней. Если же ситуация, не дай бог, ухудшится, немедленно возвращайтесь в Питермарицбург. Не доверяйтесь никаким фельдшерам. И особенно мистеру шведскому пастору, запамятовал его фамилию. Он почитает себя знатоком местной медицины и уже успел угробить нескольких солдат в Роркс-Дрифт. За это его надо под суд отдать. Так ведь нет же – духовное лицо!

Доктор быстро опомнился и прервал сам себя.

– Рана ваша, мистер, заживает хорошо, – сказал он. – Проблем с ней даже в местном климате возникнуть не должно. У вас вообще отменное здоровье.

– Благодарю вас, доктор, – машинально произнес я. Свежий шрам на лице отчаянно чесался. Как будто внутри, под розовеющей кожей, бегали сотни маленьких муравьев, щекочась своими тонкими лапками.

В общем-то, лицо мое пострадало не так и сильно, если разобраться. Длинный рубец пересекал щеку и уходил под основательно отросшие волосы. Самым неприятным было то, что вражеская сабля срубила мне половину уха. Спасти ее не удалось. Именно поэтому я пользовался вольностью, предоставленной черному мундиру, и отказывался коротко стричь волосы. Скоро они накроют уши – и этого не будет видно совсем. Я, по крайней мере, очень надеялся на это.

– Если лицо будет сильно чесаться, – закончил доктор, – обратитесь к моему коллеге в Роркс-Дрифт. У него должен быть хороший запас мази. Но старайтесь не особенно злоупотреблять ею.

Я наконец отвернулся от зеркала и поглядел на стоящего в двух шагах доктора.

– Спасибо вам, – сказал я снова и протянул ему

руку.

– Пожалуйста, – без ложной скромности ответил тот, пожимая ее, и добавил неизменное: – Постарайтесь не попадать ко мне снова.

– Всеми силами, – заверил я его.

Рудольфа Эберхардта с того злосчастного дня никто уже не называл Красавчиком Руди. Да и Светлым тоже. Разве что с издевкой. Но издеваться над ним тоже не спешили. Эберхардт стал особенно вспыльчив и легко бросался выловами направо и налево. А в фехтовальном мастерстве он мало кому уступал.

Однако в тот день, когда сестра милосердия медленными движениями снимала повязки с столица, Рудольф Эберхардт был удивительно спокоен. Он долго глядел в большое зеркало на свое лицо. И что самое неприятное, узнавал себя в этом изменившемся человеке. Именно таким и ощущал себя Руди с тех пор, как пришел в себя на больничной койке. Именно это видел он каким-то другим зрением сквозь бинты, когда гляделся в маленькое зеркальце, принесенное Лоуренсом.

Нос – сломан и теперь торчит почти посередине его безобразная горбинка. Один шрам пересекает почти все лицо. Непонятно каким чудом уцелел правый глаз. Двух или трех зубов Руди недосчитался уже давно. Второй шрам уродует только правую щеку. Но он куда глубже первого. Весь какой-то бугристый и неприятный даже на вид.

– Могло быть и хуже, – слегка сконфуженно произносит за спиной доктор, Наверное, только для того, чтобы нарушить неловкое молчание. – Глаза-то на месте.

– Могло быть и хуже, – меланхолически повторяет вслед за ним Руди. Будто не человек сейчас сидит перед зеркалом, а диковинный попугай, только и умеющий, что бездумно вторить. – Глаза целы – уже хорошо.

В паре шагов за его спиной переминаются дюжие санитары. Их вызвали сюда из отделения для буйнопомешанных – на всякий случай. Они перебрасывались короткими взглядами. Оба слишком хорошо были наслышаны о бешеном нраве Рудольфа – и им не хватало здоровяка Торлоу. Но тот третьего дня покинул госпиталь вместе со своим русским подопечным.

– Жаль, что я не успеваю к войне с зулусами, – протянул Эберхардт, поднимаясь. – Кто-то должен ответить мне за мое новое лицо.

– Простите врагам своим, – с интонациями лютеранского пастора произнес доктор.

– И не подумаю, – усмехнулся Рудольф Эберхардт.

Тогда еще никто не знал, насколько знаменитой станет эта его улыбка во всем мире.

Парад – это всегда красиво!

Надо сказать, что я по долгу службы ни разу не участвовал в настоящем военном параде. Как-то не принято в империи, чтобы жандармы на серых лошадях, в синих мундирах и сверкающих касках гарцевали при полном параде на улицах Питера и Москвы. Говорят, что-то такое было при деде нынешнего государя, который лично возглавлял парадирующих жандармов. Но как-то эта традиция не прижилась.