Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие
– Послушай, – снова заговорил Сэм, – я… ладно, чего-то не помню. У меня амнезия… Но у меня есть воля, это я принимаю решения, я не марионетка! Не кукла из тряпок! Я себя ощущаю человеком, значит, я и есть человек!
– Конечно.
– Я полюбил тебя не потому, что меня… запрограммировали! Это вранье!
– Я знаю.
Сэм помолчал. Потянулся рукой к переносице.
– Или нет, – сказал вдруг охрипшим голосом. – Или это тоже часть программы… Я машу рукой – потому что я так решил? Или мне приказали?
Некоторое время он сосредоточенно водил ладонью перед лицом. Я вспомнила свои детские опыты: лет в двенадцать я пыталась обмануть предопределенность судьбы, внезапно меняя решения, и проверяла, не исчезнет ли мир за спиной, если резко обернуться.
– Расскажи обо мне, Даша, – прошептал Сэм. – Что со мной не так?
– Все так.
– Ты не поняла… Есть какая-то нелогичность, неправильность… Должна быть, если я запрограммированный робот…
– Ты не робот!
– Но ты поняла, о чем я спрашиваю?
Я задумалась.
– Как ты оказался на филфаке?
– Поступил… наверное. Я не помню.
– А почему ты не ходишь на лекции?
– Я пробовал, но мне скучно. Вся эта морфология, лингвистика…
– А как ты думал сдавать сессию?
– Я не думал, – он потер переносицу. – Я никогда не думал о будущем, Даша. Каждый день вставал… и даже не знал, чем буду заниматься вечером. Все у меня было: еда в холодильнике, деньги на карточке… Значит, все-таки робот?
– Что ты читал из Сент-Экзюпери? – спросила я неожиданно для себя.
– «Ночной полет»… «Планета людей»… Книга была такая толстая, старая, с самолетом на обложке…
Он снова с яростью потер лоб:
– А где она стояла, не помню!
Я взяла его за руку:
– Тебя ведет не программа. Была бы программа – ты бы ответил «Маленький принц».
– Почему?!
– Некогда объяснять… Слушай, Сэм. Я не знаю, что может этот человек… этот колдун, или кто он там. Но я знаю совершенно точно: то, что было на крыше Главного здания, – наше, там был ты. Старые самолеты в тумане – это твоя идея, это настоящий ты! Я вижу.
Он заморгал, пытаясь скрыть, что в глазах его больше влаги, чем обычно бывает у мужчин:
– Я тебе верю.
Гриша отжимался, с его лба на пол падали капли пота. Руки его уже сводило судорогой, но он рычал – и отжимался дальше. Я сидела, привалившись к Сэму и ни о чем не думая, несколько легких отрешенных минут. А потом мои мысли снова понеслись по кругу, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки головоломки: мой кулон, мой отец, человек из Лондона, Сэм…
– Колдун не мог быть другом моего отца, – пробормотала я вслух. – Это тоже вранье. И уж конечно, после всего, что он творит, – никаких переговоров, только война…
Обессиленный Гриша рухнул на пол бревном.
В этот момент я снова почувствовала чужой взгляд. На меня смотрели сверху – сквозь все перегородки, тонны земли и песка, сквозь бетон и битум, внимательно и хищно. Рука моя потянулась к шее, туда, где прежде висел амулет…
Это чувство, знакомое с отрочества. Оно посещало меня, когда я снимала кулон. Кто-то ищет, высматривает меня, кому-то я нужна, и не для хорошего дела. Кто-то ищет меня…
Впрочем, уже нашел.
Глава двадцатая
Лондон
Мы могли ориентироваться только по часам наших мобильников, но батареи в этом подземелье садились как-то ненормально быстро. Под утро мне удалось ненадолго задремать на одеяле, в обнимку с Сэмом. Фонарь потускнел и почти погас, Гриша долго вертел ручку, но света прибавилось ненамного. Одинокая голая лампочка, питавшаяся от непонятно какого аккумулятора, тоже померкла и начала мигать.
Стены бомбоубежища еле заметно вздрагивали. Больше не слышалось ни звука. Это были самые страшные часы – мы все не спали, тишина и глубина давили на нас, душили и вызывали панику.
– Давайте петь по очереди, – сказал Гриша.
– Я не умею петь, – пробормотал Сэм.
– Даша, ты должна знать много стихов на память, – не унимался Гриша. – Почитай нам.
– «Ко мне он кинулся на грудь, но я успел в него воткнуть и там два раза повернуть свое оружье…»
– А повеселее?
– Это веселое.
– Давай тогда в города играть? Я говорю «Москва», а ты, Сэм?
– Лондон.
– Ты не понял. Надо сказать город на «а».
– Я все понял.
Звук его голоса мне не понравился; я быстро освободилась из рук Сэма. Заглянула в глаза… и отпрянула. Спрыгнула на пол, попятилась к стене.
Тот, кто только что был Сэмом, вальяжно уселся на одеяле:
– Ну что, посвященные? Готовы к разговору?
Гриша молча отодвинулся от него. Я стояла на полу в одних носках. От бетонных плит несло диким холодом. А может, не бетон был причиной.
– Мы будем разговаривать, – я старалась, чтобы голос звучал твердо, – только после того, как ты отпустишь Сэма, откроешь нам выход из подземелья…
– Что еще? – он издевательски улыбнулся. – Дарья, в моей власти выпустить тебя в помещение, где есть сортир. Нехорошо говорить о любви, доверии, верности, а самой только и думать, что о переполненном мочевом пузыре.
– Заткнись, – Гриша ощерился.
– Или что?
– Или я тебе нос сломаю!
– Ты сломаешь нос Сэму, – прошептала я. – Колдун в Лондоне.
Тот, что сидел на одеяле, довольно кивнул:
– Да, именно так. А хочешь знать, что происходит снаружи? Гриша, ты хочешь знать, что с Лизой, жива ли она?
Гриша вскочил, вне себя от ярости и страха:
– Чего тебе надо от нас?!
– Повиновения, – сказал он другим голосом, грубо и повелительно. – Игры закончились. Сейчас ты, Григорий, нарисуешь рамку…
– Куда?!
– Куда хочешь. Откроется, куда желаю я. Дарья войдет одна, и мы продолжим разговор в непринужденной обстановке.
– Нет, – сказала я. – Мы выйдем отсюда только все вместе.
– Ты заставляешь меня делать кое-что, чего я бы не хотел.
Тот, что был Сэмом, дернулся, как человек, засыпающий сидя, или марионетка, у которой резко ослабли веревочки. Удержал равновесие, поднял голову, коснулся виска:
– Опять?!
Это был Сэм.
– Опять это случилось, да? Он был здесь?
Слов не нашлось, я просто кивнула.
Сэм зажмурился. У него на лице было написано такое отчаяние, что мне захотелось обнять его и утешить – но я боялась. Боялась, что в моих объятьях вдруг окажется тот… другой. Жуткий.
Это что – навсегда? Я больше не смогу касаться Сэма, быть с Сэмом, потому что всегда буду помнить, как из его глаз на меня глядел чужой неприятный человек?!
– Надо было… приглашать его, когда у меня был семинар по философии, – Сэм вдруг широко улыбнулся. – Он бы отвечал… за меня… Чего-нибудь наврал бы про поэтику Аристотеля. Кстати, хороший способ сдавать экзамены…
Это было отчаянное мужество – пытаться шутить сейчас, в его положении. Я поняла, что горжусь сквозь слезы.
– Даша, не верь ему, пожалуйста. Я не кукла, у меня есть…
Улыбка застыла на его лице. Он вскрикнул, как от внезапной сильной боли. Правой рукой подхватил левую. Поднес ладонь к лицу…
И зашипел, забился, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать крик. Я бросилась к нему, пытаясь понять, что случилось, но Сэм прятал руку. Ему было невыносимо больно и с каждой секундой больнее.
– Оставь его в покое! – закричала я, обращаясь к бетонному потолку в сырых потеках. – Отстань от него! Не трогай! Я пойду!
У Гриши тряслись руки, когда он рисовал на стене кривое, кособокое граффити.
* * *После спертого воздуха подземелья здесь дышалось легко, как в лесу, а после темноты и тусклой лампочки свет резал глаза. Где-то пели птицы. Канарейки. Экзотическое дерево росло из гигантской кадки, рядом вкрадчиво журчал фонтан, и красные рыбы, каждая размером с лапоть, плавали в прозрачной воде над темным зеленоватым дном.
Мои глаза привыкли к свету. На самом деле он мог показаться ярким только после подземной тьмы: огромные окна были наполовину прикрыты мягкими шторами, а снаружи к стеклам льнули оранжерейные растения.
На обшитой деревом панели за моей спиной испарялось очертание Гришиного граффити. А впереди, посреди комнаты с деревом и фонтаном, стоял письменный стол – вычурный и древний, он мог принадлежать какому угодно французскому королю, но я не стала рассматривать завитушки. Мой взгляд остановился на предмете, помещенном в центр стола.
Это была пластиковая кукла, в точности похожая на Сэма. Так называемая «портретная кукла» – я знаю, их делают мастера на заказ. На кукле была одежда, совсем как настоящая, и я даже смутно помнила, что видела на Сэме эти брюки и эту рубашку. Стеклянные глаза смотрели в потолок. Лоб, щеки, скулы были расписаны сложными письменами – их наносили тонким черным фломастером, а потом стирали, и снова наносили, так что кукла-Сэм стал похож на австралийского аборигена в татуировке.
Но хуже всего была коробка с инструментами, стоявшая здесь же, на столе. Набор кукольного палача: крюки и пилы. Иглы и щипцы. На левой руке игрушечного Сэма не хватало безымянного и мизинца, на их месте белел скол. То, что осталось от пальцев – пластиковая крошка, – валялось рядом.
