Андрей Николаев - Трилогия об Игоре Корсакове
– Вот когда я в одна тыща седьмом годе, – гулко откашлявшись, начал Евсеич, – пришел в Киркинес муку продавать…
Назаров опомнился первым: он выпустил руку девушки, покраснел и отступил назад, едва не сорвавшись с трапа.
– Прошу прощения, Лада Алексеевна. Я…, я…, позвольте, я помогу вам спуститься.
– Ничего, я тоже…, спасибо. У меня просто закружилась голова, – стараясь не встречаться с ним глазами, сказала Лада.
– А теперь прошу всех в кают-компанию, – провозгласил Евсеич, разряжая обстановку, – угощу вас со всем североморским радушием!
Если на палубе запах рыбы только слегка чувствовался, то в помещениях он просто висел в воздухе. Заметив, как Кривокрасов поморщился, покрутив носом, Евсеич поднял вверх указательный палец.
– Заслуженное судно, наш «Самсон», товарищи. Еще до революции рыбку на нем ловили. Он, хоть и помоложе меня будет, а тоже хлебнул лиха.
– Старше тебя только Ноев ковчег, – сказал невесть откуда появившийся пожилой моряк в замасленной тельняшке, широченных брюках-клеш и заломленной на затылок грязной фуражке.
– Наш механик, – представил его Евсеич, – язва необыкновенная. Откликается на прозвище «Михеич», если трезвый. А ежели под градусом – требует, чтобы величали по имени-отчеству: Гордей Михеевич. Мы, вот решили по флотской традиции, угостить дорогих гостей. Идешь, Михеич?
– А в машине кто будет? – сварливо спросил его механик.
– Так Степан, поди, отоспался за целые сутки, что стояли. Вот его и пошлем.
– Он вал от манометра не отличит. Потопит тебя вместе с «дорогими гостями», – передразнил капитана Михеич, – и булькнуть не успеешь.
– Ничего, авось за час-другой не потопит. Ну, прошу, – он распахнул дверь, – наша кают-компания!
Молодой парень, развалясь сидевший во главе стола, вскочил и вытянулся, торопливо что-то дожевывая.
– Все готово, Никита Евсеевич, – невнятно отрапортовал он, кивнув на накрытый стол.
– Вижу, – сказал Евсеич, – а ты, значит, уже строганинкой закусываешь?
– Дык…
– Ладно. Иди пока в машину, Михеича сменишь на час-другой.
– Смотри там, не трогай ничего, – добавил механик.
Парень выскочил из кают-компании, забухал сапогами, скатываясь по трапу.
– Молодой, глаз да глаз за ним, – проворчал Евсеич, – помощник механика списался осенью – ребенок родился, говорит: к дому поближе устроюсь. Мы ж всю навигацию вокруг Новой Земли крутимся.
В каюте было тепло. Сняв шинель, Назаров помог освободиться от пальто Ладе. Евсеич рассадил всех, командуя по праву старшего. Как-то так получилось, что Лада оказалась рядом с Назаровым. Евсеич, естественно, сидел во главе стола, рядом механик и, возле двери Кривокрасов. Капитан ухватил стоявшую на столе литровую бутыль с зеленоватой жидкостью.
– Наша, фирменная, – похвастал он, – на целебной водоросли настоена.
– Минутку, – остановил его Кривокрасов, – надо бы старшего инспектора позвать, а то не по-русски как-то получается.
– Ну, так сбегай, позови, – недовольно сказал Евсеич, – только быстро – семеро одного не ждут.
Михаил поднялся на палубу. Дымка рассеялась, облака, гонимые свежим ветром, поредели, и в просветах показалось непривычно бледное солнце. Освещая море в просветы туч, оно сделало его пятнистым. Там, куда падали солнечные лучи вода казалась зеленой, как уральский малахит, с прозрачными сверкающими гребнями, в тени облаков волны были серыми, неприветливо-холодными. Дверь в каюту была закрыта, Кривокрасов без стука отворил ее и резко остановился: в каюте витал запах коньяка и табачного дыма, Шамшулов, стоя на коленях, копался в его чемоданчике.
– А я это…, того…, – пробормотал старший инспектор, – доверяй, но проверяй, – он нервно хихикнул. – Едем далеко, от земли отрезаны будем. Как в песне: зимовать в дале-о-ко море посылала нас страна, – попытался он спеть дребезжащим тенорком.
– Ах ты, крыса, – чувствуя, что бешенство захлестывает его, Михаил шагнул в каюту и прикрыл за собой дверь.
– Но-но, – Шамшулов отскочил к иллюминатору и Кривокрасов увидел зажатый в его руке «Вальтер», – стой, где стоишь, сержант. Откуда у тебя не табельное оружие?
– Не твое дело.
– А если я лейтенанту доложу? – криво улыбнулся инспектор. – Давай так: я молчу про пистолет, а ты мне освещаешь, кто чем дышит, кто с кем о чем говорит. Мы ж одно дело делаем, Миша, – в голосе Шамшулова прозвучали задушевные нотки, – лейтенант, скажу тебе по секрету, сам вроде как ссыльный. Уж я-то знаю. Вот и считай: личный состав в лагере разложился от безделья, зеки – сам понимаешь, чуждый нам элемент. Раздавят нас поодиночке, Миша.
– У меня встречное предложение: ты сейчас кладешь пистолет на стол, приносишь извинения и тогда, может быть, я забуду о твоих словах.
Лицо инспектора исказилось от злости, глаза сузились.
– Не ту сторону выбираете, товарищ Кривокрасов, – сказал он, покачивая оружием.
– Клади ствол и выметайся.
– Ну, как знаешь, – процедил Шамшулов.
Бросив «Вальтер» на столик он бочком выбрался из каюты.
– Стой. Там в кают-компании все собрались, тебя только ждали.
– Зачем?
– Моряки угощают. С тобой за одним столом сидеть противно, да выносить сор из избы не хочется. Но если что замечу – пеняй на себя.
Кривокрасов убрал вещи в чемодан, положив пистолет на самое дно, и вернулся в кают-компанию.
Евсеич встретил их приветственным взмахом руки.
– Ну, наконец-то. За смертью тебя посылать. У всех налито?
– У всех, у всех, – пробурчал механик.
– Ну, тогда, – Евсеич поднялся из-за стола, – за…
– За товарища Сталина, – провозгласил Шамшулов, вставая с места.
Лада замерла, глядя в тарелку, механик, пробурчав что-то, залпом опрокинул рюмку. Назаров поднялся, чокнулся рюмками с инспектором и, глядя ему в глаза, медленно выпил настойку. Пожевав губами, Евсеич кивнул.
– Ну, будем здоровы.
На столе преобладали блюда из рыбы: золотился копченый палтус, лежала прозрачной горкой в миске строганина из нельмы, заливное из трески подрагивало в большом противне. Евсеич, утерев усы, предложил всем отведать салат из водорослей на капустном рассоле.
– Это значит, косят ее, водоросль, как траву и сушат на камнях, ага. Так после целый год хранить можно. А понадобилась – рассолу добавил: хошь из-под капустки, а хошь из-под огурцов и вот те нате, будьте любезны. Витаминов – больше чем в цитрусе, точно говорю. Предки наши, поморы, которые далеко ходили, завсегда старались ее с собой брать – от цинги первое средство.
– А это что такое? – Шамшулов, потянув носом, подтащил к себе блюдо с жареным мясом. Прожевав, одобрительно кивнул, – неплохо живете, товарищи моряки – свинина, понимаешь.
