Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной (авторская редакция 2008 г.)
— Ну? — спросила она.
— Воюем! — радостно ответила Ива.
— Хреново, — сказала Линда. — А я еще надеялась когда-нибудь родить. Теперь уж точно не успею.
— Ты чего? — удивилась Ива. — Все будет ОК. Это же Рашен.
— Дурочка, — вздохнула Линда сочувственно. — Тебе бы только летать и стрелять. Мало тебе одного Пурпурного Сердца, захотелось еще и урну с крышкой.
— Это как понимать? — Ива агрессивно уперла руки в бока. — А кто меня агитировал выводить патрона из депрессии?
— Я думала, он умный и сдаваться пойдет, — ответила Линда. — Все к тому и шло. А ты, подруга, выходит, перестаралась. Ну куда мы со своими двадцатью скороварками против целых трех планет?
— Может, «Тушканчик» и скороварка, но у него лучший в Солнечной экипаж, — парировала Ива. — А за остальных ты не беспокойся. Наше дело — выжить для начала, а потом восстановить справедливость. И шла бы ты подальше со своими пораженческими настроениями.
— Сама ты иди, — вяло сказала Линда. — Трахайся, пока дают.
Ива присела на корточки, взяла Линду обеими руками за горячие щеки и повернула лицом к себе.
— Что-то случилось? — спросила она мягко.
— Да нет, — вздохнула Линда. — Кажется, в моей жизни уже никогда не случится ничего. Знаешь, подруга, мне все до такой степени надоело… Пятнадцать лет я на флоте, а все ради чего?
— Может, ради того, что тебя здесь все любят, — предположила Ива. — Ради того, что весь «Тушканчик» прошел через твой кабинет, и всем ты помогла, всем стало легче. Думаешь, это хоть кто-то забыл?
— Он в моем кабинете не был, — прошептала Линда. — А когда ему стало плохо, я не смогла к нему прийти… Вот тебя уговорила.
— Он уже был в порядке, — возразила Ива, а сама подумала: «Вот это да! Я просто слепая…»
— Ты даже не понимаешь, как ему это было нужно, — слабо улыбнулась Линда. — Чтобы пришла женщина и ничего не говорила. А только слушала. Ты все сделала отлично. — Ты бы справилась в сто раз лучше меня.
— Да нет же! — Линда отвернулась к стене, и Ива заметила, что у нее дрожит щека. — Мне нельзя, понимаешь? То есть, я могла бы, но… Нам профессиональная этика запрещает работать с близкими людьми. Только в крайних случаях. Но мне бы потом нельзя было остаться с ним рядом. Трудно объяснить, но это так. Это правильно.
— Слушай, ты извини, но… А ты что, не пыталась ему ничего сказать? Ну, в смысле…
— Милая Кенди, что ты обо мне знаешь… — сказала Линда шепотом. — Хотя, наверное, теперь это не важно. Нас все равно скоро не станет, так пусть хоть кто-то… Я ведь десантник, Кенди. Связист десантно-штурмового батальона.
— Что? — не поверила Ива.
— Мы как раз приехали из училища в Орли, — голос Линды стал звонок и сух, она выговаривала слова, будто не слыша их, как автомат. — Готовились к погрузке. А там же город, мы ходили в увольнение. И я поцапалась с одной из наших центровых из-за мужика. И мужик-то был дерьмо, вот что обидно… В казарме скандал разросся, вспомнили, что я вообще слишком умная, и так далее. Честно говоря, давно я нарывалась. И самооценка у меня была тогда ого-го. Я ведь могла пробить человеку висок одним пальцем. И зубов я тогда накрошила целое ведро. Руки-ноги поломала. Но когда против тебя целый взвод… Короче говоря, они меня изнасиловали всей казармой. Дождутся, пока я в себя приду, — и снова… Знаешь, как это, когда женщины?.. Наша подружка Марго хорошо знала. Ее в последнее время даже гипноз не спасал. Каждую ночь во сне видела, как отказывается лизать, а в нее за это ножку от стула…
Ива крепко зажмурилась, изо всех сил пытаясь не представить себе, как это может быть.
— Алекс в ту ночь стоял дежурным по базе, — продолжала Линда. — Пошел в обход и вынул меня из петли. Сделал так, что весь наш взвод загремел на каторгу. А сам приходил ко мне в больницу. И говорил со мной, говорил, как грамотный психотерапевт. Талант у него. Это сейчас ему не нужно, а раньше он, ты же помнишь, влюблял в себя людей за секунду, одним взглядом…
Ива согласно кивнула. Рашен сильно изменился за последние годы, но до сих пор ему все прощалось за то, что когда-то он был лучше всех.
— Знаешь, — сказала Линда, — мне ведь по всем раскладам положено было его возненавидеть, он же видел, что со мной сделали… А я глядела на него, как собачонка, и все хотела, чтобы он меня погладил. У него глаза такие были… Если бы не он, я бы точно с ума сошла. Или все-таки убила бы себя. Но он меня вытащил. Вот сюда. Вот такую, какая я есть. А теперь все рушится… Ни малейшей надежды. Они ведь угробят нас, Кенди! — простонала Линда и наконец разрыдалась.
Две женщины сидели на полу у стены, обнявшись, и горько плакали. Мимо них, воровато озираясь, пробежал на цыпочках флаг-адъютант Мозер, прижимая к груди десятилитровую канистру с самогоном.
* * *Кресла в салоне адмиральского катера были глубокие и мягкие, как на прогулочном судне. Усевшись, Рашен положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и принял неприступный вид. Эссекс и Боровский за его спиной о чем-то переговаривались громким шепотом.
— Жду команду на старт, — доложил Мозер.
— Poyehali, — бросил Рашен.
Мозер с небрежностью опытного пилота хлопнул ладонью по «доске». Стартовые электромагниты оттолкнули катер от стыковочного узла, и суденышко выпрыгнуло из глубокой пазухи на борту «Тушканчика». Мозер дал тягу, перегрузка возросла.
— Не гони, — попросил Рашен.
— Да, сэр.
— Слушайте, патрон, — сказал Боровский. — Я понимаю, что это не мое дело, но если бы меня спросили…
— Да что ты заладил «не мое дело, не мое дело…». Ну?
— Зачем нам этот референдум? Только время теряем.
— Не референдум, а рабочее совещание, — поправил Эссекс.
Рашен высунулся из-за высокого подголовника и внимательно оглядел подчиненных.
— Бунт на корабле? — спросил он ласково.
— Никак нет, сэр! — поспешно гавкнул Боровский.
— Молодец, — кивнул Рашен и отвернулся.
Позади снова зашушукались. Слышно было, как старпом возмущается, а Эссекс его успокаивает. Впереди на обзорном экране компьютер прорисовал силуэт «Гордона». Среди далеких звезд медленно проступали очертания невидимого глазу мегадестроера.
Рашен вдруг вспомнил: еще четверть века назад на семинаре по общей психологии он доказывал, что бессознательно астронавты должны воспринимать бой в пространстве как игру в виртуальной реальности. Сложно воевать с бесплотным и неосязаемым противником всерьез. Конечно, до того момента, пока не заработаешь первую в своей жизни сквозную пробоину в борту.
Но вот парадокс: если тебя подстрелили, а ты выжил и смог понять, что же, собственно, произошло, война в космосе не станет от этого реальнее. Ты просто начинаешь ее бояться. Обижаешься на то, что за ошибку в игре тебя всерьез ударили. А дальше только два пути. Либо ты навеки испугаешься — как Мозер, например, — либо весь остаток боевой жизни пройдешь рука об руку с нервными расстройствами.
В колледже Рашен читал воспоминания морских офицеров времен Заварухи и запомнил, как отзывались бравые мореманы о бесстрашии сухопутных войск. «Мы работаем за компьютерами и решаем некую почти абстрактную задачу, — писал опытный флотоводец. — Никаких сверхъестественных личных качеств для этого не требуется. А вот чтобы, сидя в окопе под огнем, крикнуть «Ура!» и броситься вперед, нужно большое мужество. Это совсем не похоже на то, что испытываем мы. Конечно, в случае ошибки, если в нас попадут… Последствия могут быть не из приятных. Но все равно, вздумай я у себя на мостике заорать: «Ура! В атаку!» — на меня посмотрят с глубоким удивлением. Наша война — это работа, в первую очередь работа интеллекта, где эмоциям нет места, потому что они могут исказить решение задачи и оказаться гибельны для корабля».
Уже лейтенантом Рашен осознал правоту этих слов на собственном опыте. Но в море было хотя бы само море, осязаемая в своей опасности враждебная среда вокруг. А космос, ничуть не менее смертельный, чем вода, казался бесплотным и пустым. Корабль, скрывающийся под водой, можно было обнаружить тремя-четырьмя довольно простыми способами. На поиск черного, как пустота, и отлично заэкранированного боевого космического судна работали десятки сложнейших методик. И если от утопленной субмарины всплывало на поверхность хотя бы масляное пятно, то межпланетный дестроер с пробитым реактором погибал беззвучно, и после взрыва искать было нечего.
Романтики в космической войне не оказалось ни на грош. Ничего общего с земными реалиями тоже. И удовольствие от победы было чересчур абстрактным. Но со временем его выдумали люди. Каждый находил для себя в безумных гонках среди тьмы что-то особенное, свое. И каждый знал, что, если после боя не хлопнешь товарища по плечу, в следующий раз он может сплоховать. Из этого взаимного одобрения, постоянного внимания к успехам других и выросли отношения в экипажах. Своеобразные, но подчеркнуто теплые, родственные. Возможно, поэтому среди астронавтов не было семейных пар, а сексуальным контактам, случавшимся на отдыхе внизу, никто не придавал значения. Навигаторы, «пушкари», техники, проводя большую часть времени в иллюзорном мире полетов меж планетами, занимались самообманом. Они вынужденно уговаривали себя, что их постоянная игра со смертью и есть настоящая жизнь. В противном случае они бы слишком часто ошибались и пренебрегали опасностью.
