Прямо за углом (СИ) - Катлас Эдуард

Волей-неволей через пару часов мне пришлось остановиться и начать думать. Я все время ощупывал стены своего тоннеля, словно сканируя его руками. Это был тоннель, с достаточно гладкими стенами, расширяющийся на уровне моей макушки до максимума и, я мог лишь предполагать, смыкающийся надо мной метрах в четырех, может чуть меньше.

Допрыгнуть до центра потолка я не мог. В темноте все что бы я ни решал о своем окружении — было лишь предположением. Сверху не дуло, вообще ниоткуда не сквозило, хотя воздух был пригоден для дыхания, и какая-то вентиляция в этой пещере была, но совсем незаметная. Волей-неволей приходилось предполагать, что это тоннель, полностью замкнутый по окружности на условном срезе.

Больше всего все это походило на работу какого-то гигантского червя, вырабатывающего породу и пробивающего себе путь куда-то к своей цели. Сначала это предположение пугало.

Достаточно скоро я уже мечтал встретиться с хозяином этих пещер, даже если это и был червь.

В любой новый мир я приходил голым. И вот эта картина — голый человек, в темноте, в какой-то пещере, выхода из которой он не знает, без оружия, без еды, без воды.

Скоро жажда перешла на первое место моих проблем, отодвинув темноту на второе. И тут мне повезло, наверное, единственный раз в этом мире. Температура в тоннеле колебалась, с каким-то весьма коротким циклом буквально в часы. Колебалась недостаточно сильно, чтобы я загнулся от жары или от холода, но достаточно, чтобы в очередной раз, когда воздух начал нагреваться, мелкие капли начала оседать на остывшем камне и даже скатываться вниз. До ручья на дне пещеры не дошло, но утолить жажду я смог.

Для этого пришлось лишь ползти с высунутым языком по дну, собирая всю воду, что была внизу. И я полз, пытаясь отодвинуть жажду, полз до тех пор, пока губы и язык не начали скоблить сухой уже камень.

Так повторялось каждые несколько часов. Счет времени, и даже его ритм я давно потерял. Невозможно было следить за временем в полной темноте.

Голод пришел позже. До этого я успел понять, что тоннель не имеет ответвлений, или они маловероятны — в полной темноте я мог что-то и пропустить. Я перестал спешить вперед, шел медленно и размеренно, в определенном ритме падая на пол и собирая несколько глотков воды каждый цикл.

Голова работала плохо, но, в отсутствие других развлечений, мозг постоянно генерировал новые идеи для побега. Я исследовал стены, пол, пытался допрыгнуть до потолка. Часто-часто моргал, пробуя уловить хоть искру света. Останавливался и прислушивался, стараясь уловить хоть какие-то звуки.

Не было ничего, практически полная сенсорная депривация. Спасали лишь тактильные ощущения. Голые ступни шлепали по камню почти беззвучно. Эха не было. Иногда я стучал кулаком по стене, и та откликалась глухо, доказывая мне, что я еще не оглох.

Мир без звуков и света.

Сначала голод еще больше мешал думать, путал мысли. Затем, наоборот, голова прояснилась. Держась определенного ритма, идя вперед, все время в одну сторону, периодически утоляя жажду, рано поздно я мог куда-то прийти.

Или, мне надо было лишь пройти полчаса в другом направлении от точки, где я проявился в этом мире, и там меня бы ждал выход? Эту мысль я отгонял дальше всех остальных.

Наверное, я продержался бы с неделю, прежде чем ослабеть настолько, что не смог бы больше двигаться. Сидеть на месте или метаться из стороны в сторону точно бы не было вариантом.

Через несколько дней я упал в первый раз. В тот, в первый раз я поднялся сразу, и пошел дальше, заставил себя. После следующего сна в полубреду я долго не смог встать, не мог прояснить сознание настолько, чтобы дать команду собственному телу. Лишь через вечность я поднялся и пошел вперед.

Тем же днем, или чем там считать время в этом тоннеле, в любом случае до следующего сна, я упал, и подняться уже не смог. Просто организм и мой мозг вместе решили, что проще будет, если дальше я поползу.

И я полз вперед на четвереньках. Удобно — не надо было опускаться во время цикла за очередной порцией воды.

Я жалел, судорожно жалел о том, что не умею умирать по собственной воле. Если бы здесь была скала, в тот момент я бы прыгнул с нее не раздумывая. Я не герой — я лишь тот, кто знает, что не умрет здесь окончательно. Оборвать мучения и перенестись в какой-нибудь милый теплый мир казалось выходом.

Интересная зарубка на память — научиться умирать. Не каждый поймет.

Судя по всему, в какой-то момент я потерял сознание. И очнулся лишь от призыва.

Никогда раньше призыв не приходил так быстро. Прошло явно меньше недели, хорошо, пусть даже чуть больше — в темноте тоннеля оценить время было невозможно. Но этот призыв пришел слишком скоро.

В тот момент я обрадовался. И сделал все возможное, чтобы ускорить свой переход. Даже не слизнул последние капли воды на камне, которые почувствовал своими губами, когда мой разум немного прояснился.

Раньше я думал, что вселенная ко мне добра.

После того, как она отправил меня сюда, я начал считать, что вселенной нет до меня никакого дела.

Когда меня перебросило из мира темной червоточины в один из знакомым миров, и я понял, что я так и не умер в том тоннеле…

… Тогда я уверился наверняка, что вселенная просто надо мной издевается.

Теперь, при каждом призыве я мог вернуться в этот тоннель, закончить начатое. Умереть.

Одна только мысль об этом здорово отравила мое существование.

Ненавижу тоннели, темноту, и вселенную.

I. Глава 2. Туман под холмами

Ненавижу темноту и пещеры.

Но мне нужно было уединение, а пещер на склонах холма было множество. Я всего лишь занял одну из них.

И холм, и город над ним были не такими уж и большими, чтобы выдумывать много тайников для перемещения. Холм был и так самым крупным из всех ближайших, и, что важнее, самым высоким.

А размер города, как и везде в этом мире, жестко контролировал туман.

Оделся я наощупь, быстро. Не в первый раз. Ножи были благоразумно отложены немного в сторону, и не врезались рукоятками мне в бок, как когда-то. Выходя из пещеры, надо было прикинуть, в какое примерно время года я попал. Правильней было сказать — в какой сезон. Но, как всегда, вряд ли я преуспею в этом занятии.

Сезоны в этом мире хоть и поддавались некоторой закономерности, но она была отнюдь не такая простая, как смена времен года на Земле. Цикл здесь длился больше пяти лет, и внутри него царила такая чехарда из разных сезонов, межсезоний, исключений и условий наступления следующего сезона, что только местные синоптики — шаманы, могли достаточно уверенно предсказать, как поведет себя туман на следующий день.

Да, сезоны в этом мире мерялись туманом. И только им. Температура на холме всегда была примерно одна, ночью прохладно, днем тепло. Дождь всегда шел вечером, сразу после заката основного солнца. Все было постоянно, кроме тумана, который то поднимался вверх по склонам холма, то опускался ниже.

Этот туман решал, какой будет урожай. Каких богов будут воспевать в храмах. Сколько новых воинов призовут. Он влиял на людей в этом мире также как вода на жителей пустыни. Как ранние заморозки до первого снега. Как ураганы в прибрежных районах.

Часто, только туман решал, выживут ли они, или нет.

Никто не смел ходить в глубоком тумане. Это была как другая страна, в которой прятались чудовища. Откуда простые смертные никогда не возвращались. Связь между городами-холмами была возможна лишь в сезон ветров, в сезон низкого тумана. Редкий сезон, наступающий не каждый год в пересчете на мое время.

Странный мир, но это был второй мир, в который я попал. Даже первый, если не считать Землю, поэтому я его любил. Мой первый переход, мой первый призыв. Этот город–холм был для меня как будто живая история, место моих любимых воспоминаний. Место, где меня научили владеть клинками.

Место, где меня научили любить. Не просто лишили девственности, а именно научили любить. Многие здешние подходы к вожделению авторам Камасутры и не снились. Эмоции, которые я получал здесь, я редко чувствовал где-то еще.