Павел Молитвин - Сумеречный септет
Карабины есть только у Валентина и Батисты, и стреляют они редко. Валентин — потому что привык кормиться лесом и без нужды никакую тварь лишать жизни не будет, а Батиста… Батиста, наверное, помнит еще тяжкий гул бомбардировщиков и атомное зарево, полыхающее во весь горизонт. Он не признается, но кое по каким словечкам я догадался, что он с Севера. И не с другого материка, а с нашего.
— Что там такое? — спрашивает Эрнест, любящий стрельбу не больше моего.
— Так, показалось, — говорит Валентин хмуро. Всматривается в просветы между сине-зелеными хвощами, вскидывает карабин на плечо и снова шагает вперед. И опять под ногами у него чавкает и плещется темная вода.
Один за другим скрываются в серой пелене дождя Валентин, Эрнест, Десто. Я медлю, и тут же раздается окрик Батисты:
— Даниэль, не спи — увязнешь!
Я выдираю ноги из болота и шагаю вперед.
Наверно, Батиста хороший человек: у него ясные глаза. Но с тех пор, как он стал замыкающим, я его почти возненавидел. Он идет следом за мной как тень, как живой укор моей физической неподготовленности к подобного рода похождениям. Ни разу еще он не обругал меня, однако остроумие свое оттачивает на мне постоянно. Вот и сейчас, кажется, говорит что-то про мою нефункциональную долгоногость. Но мне не до него. Бреду как во сне, придерживаясь за высокие, в два человеческих роста, хвощи, переваливаясь с кочки на кочку, как автомобиль с пропоротыми скатами.
— О, черт!
— Что с тобой?
— Ау-ва-ва! — Я извиваюсь, как червяк на углях, — на шее у меня шевелится что-то мокрое и холодное.
— Стой! — Батиста извлекает из моего капюшона большую — размером с грейпфрут — пятнистую лягушку. Желто-зеленая пакость — фу!
— Откуда это?
— С хвоща, — говорит Батиста, сует эту тварь мне под нос и смеется придурковатым смехом. Ему смешно! А мне плакать хочется. В голос рыдать! Несчастный я человек. Обязательно со мной какие-то истории приключаются. Не с кем-нибудь, а именно со мной.
— Выкинь ты ее! — Я отталкиваю руку Батисты.
— Да ты гляди, какая прелесть! И ведь любовь с первого взгляда — всех пропустила, а при виде тебя не удержалась — спрыгнула для знакомства.
— Дрянь древесная! Это потому, что я за хвощи руками хватался. — Я вытираю шею платком и собираюсь пожаловаться Батисте на судьбу — все легче, когда поплачешься, но в этот момент где-то впереди громко ухает. Еще и еще раз.
— Кажется, взрывают что-то?
Улыбка медленно сползает с лица Батисты.
— Ну-ка, догоним остальных.
Валентин, Эрнест и Десто стоят кружком и прислушиваются. Теперь мне совершенно ясно, что это взрывы. Они следуют один за другим, цепочкой идут с востока на запад. Не так уж далеко от нас. Земля под ногами вздрагивает от толчков, с хвощей начинают падать крупные капли воды вперемежку со слизняками, и я поспешно надвигаю на голову капюшон.
— Что бы это могло быть? — растерянно спрашивает Десто, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Странно, я думал, здесь уже взорвали все, что только можно. Да и жилья тут нет, а работы проводить некому и незачем, — говорит Эрнест и лезет в планшет за картой.
Карту эту каждый из нас помнит наизусть. И не только потому, что мы часто рассматриваем ее, чтобы выбрать наикратчайший и наиболее безопасный путь, но и потому, что каждый, за исключением, может быть, Батисты, принимал участие в ее составлении. Ведь первоначально у нас была только топографическая съемка пятидесятилетней давности и более чем туманные выписки из архивных документов республики Пасси.
Эрнест водит пальцем по обернутой в пластик бумаге, хотя и без того известно, что никакого жилья здесь не было и работ в наше время, по имеющимся у нас сведениям, не ведется. Эрнест недоуменно пожимает плечами, и тогда Батиста говорит:
— Это не взрывные работы — это бомбежка.
Наши начинают спорить и делиться своими догадками, а я, как самый молодой и непутевый участник экспедиции, стою в сторонке и помалкиваю, поглядываю на Десто, с которого здешние болота уже успели содрать лоск.
Если бы у меня не было собственного интереса, я бы никогда не отправился с ним на поиски Станции. Он небось думает, что я как самый последний олух так и буду вечно таскать для него каштаны из огня. Неплохо устроился — неизвестный мальчик пишет для него ученые статьи, а он на них, как тесто на дрожжах, пухнет. Но зря мой светский лев обольщается — кормится он моими мозгами лишь до тех пор, пока мне это выгодно. Как только я закончу вычисление временных параметров, нужен он мне будет, как дырявый башмак.
В принципе работа почти завершена, и я мог бы уже сейчас послать Десто подальше. Именно это я и собирался сделать, когда он предложил мне отправиться на Станцию. Нил Иверлюн, мой университетский наставник, настойчиво и уже не в первый раз приглашал меня в Столицу, а женитьба на Меллине позволила бы на первых порах хотя бы устроиться там с комфортом. Сама девчонка давно ждет, да и родители ее намекают… Однако у меня, к счастью, хватило ума согласиться выслушать Эрнеста, и речь его сразу изменила мои планы. Шутка ли — представился уникальный случай ознакомиться с последней практической работой Анны Теодора Клозея Унга — моего учителя, правда заочного, и кумира.
Унг одним из первых занялся проблемами создания искусственного мозга и разработкой программ для супермозга. Ему принадлежала гениальная мысль об инерционности Истории, выраженная языком математических формул и ставшая теоретической базой для всех последующих изысканий в этой области. Иногда мне кажется, что, продолжай Унг работать в прежнем направлении, мы бы уже могли совершать хронопроколы, упоминания о возможности осуществления которых имеются в его работах того периода. Но он неожиданно увлекся теорией Николая Козырева. Того самого астронома, который в середине прошлого века выдвинул гипотезу о возможности вулканической деятельности на Луне, поскольку Луна и Земля представляют собой причинно-следственную пару и последняя подкачивает свой естественный спутник энергией через время.
Исследования Унга блестяще подтвердили предположения Козырева о четырехмерности материального мира, доказав, что время действительно является необходимой составной частью всех процессов во Вселенной, более того, главной движущей силой всего происходящего, так как все процессы в природе идут либо с выделением, либо с поглощением времени. С хроно-пространственными постулатами Унга знаком каждый мало-мальски грамотный физик, однако до беседы с Эрнестом я и не предполагал, что положение его об искривлении пространственно-временного континуума, возникающем вокруг причинно-следственной пары, нашли свое практическое воплощение в Большом Ковше. Этим-то Большим Ковшом, энергетическим насосом, и является, судя по документам, представленным Эрнестом, строго засекреченная в свое время правительством Масенды Станция, к которой мы направляемся.
— Даниэль! Даниэль, ты спишь, что ли?
Батиста тряхнул меня за плечо, и я с раскаянием обнаружил, что, кажется, опять не к месту задумался.
ВалентинБольше всего меня, пожалуй, раздражает дождь: он то перестает, то снова начинает накрапывать, и так по десять раз на дню. От него не спасает ни плащ, ни якобы водоотталкивающий комбинезон. Влага всюду. Мы мокрые с головы до пят: капюшоны, высокие сапоги — все бесполезно. Это не лес — это ад, сюда надо ссылать преступников и военных. А ведь когда-то здесь росли пальмы, цвели орхидеи, между переплетениями лиан порхали большие пестрые бабочки. Как могло все это превратиться в болота? Видал я сельву, изуродованную ядерными взрывами, сожженную, перепаханную снарядами, видал радиоактивные пустыни и солончаковые пустоши, но такой мерзости видеть не доводилось. Разве что в Мертвых городах, да и то нечасто…
Я вскинул карабин и нажал на спуск. Жирно колышущийся, похожий на медузу паук словно взорвался — брызнул гнойной жижей во все стороны. А белесая паутина так и осталась сиротливо качаться между черных корявых стволов. Будто гигантская снежинка.
Недостойно охотника без необходимости стрелять по живому, однако после случая с лягушкой приходится быть начеку. У Даниэля шея вздулась — не повернуть — и такого малинового цвета стала, что смотреть страшно. А Батиста с рукой мучается. Такая вот здесь живность водится — обычная древесная лягушка, а слизь у нее какая-то ядовитая, оказывается.
Деревца вокруг тянутся кверху, как живые, и кочки за собой тянут. Жарко, душно. Влажный воздух, кажется, можно ножом, как желе, резать, как кисель, по кружкам разливать.
Да… Знал бы, трижды подумал, прежде чем идти сюда. Мокрицы, лягушки ядовитые, змеи, мошкара проклятая, мхи ненормальные — а все почему? Ну, предположим, плотины на Таноэ — Светлой реке во время войны разрушили, затопило здесь все. Но ведь живность-то такой уродливой от воды стать не может! А здесь прямо-таки заповедник уродов и аномалий — одни туджаны чего стоят. Хорошо хоть мы на их гнездовище ни разу не вышли.
