Андрей Попов - Солнечное затмение
-- Толстая свинья, одуревшая от запаха собственного дерьма! Следи за своим вонючим языком! Если я и пролил на твою тушу вино, то наверное, ... твою мать, сделал это нечаянно!
Альтинор мысленно присвистнул. Все рты тотчас замолкли, а взгляды прилипли к этой сцене. Даже в театре настенных теней черные актеры на миг замерли изумленные происходящим в мире живых. Экзарх открыл было рот, но вместо выразительных слов лишь спазматически глотнул воздуха -- беззвучно, словно рыба. Его лицо сначала покраснело, затем мертвецки побледнело, потом пыталось от ярости снова сделаться красным, но в итоге приобрело какой-то неопределенный мутный оттенок. Экзарх тихо, почти шепотом, обращаясь к окружающим, произнес:
-- Вы слышали... Нет, вы слышали, что он сказал?.. -- еще одно обезумевшее мгновение и в правой руке у него оказалась длинная отточенная рапира, до этого, надо полагать, скрываемая под сутаной и жировыми складками. -- Вавилонский червь! Ты наверное не знаешь, что за такие слова я обычно наматываю людям ни их головы их собственные кишки! Ты даже не представляешь, что я могу сделать с твоими землями и с твоим народом! -- голос экзарха дрожал, дрожала и рука, подрагивали даже желтые сосульки настенного пламени: все в округе готово было сотрясаться от неистовства и ярости, клокочущих в тучном теле разгневанного священнослужителя.
Но не все так просто. Разрезанный надвое воздух вдруг отчаянно взвизгнул, и над головами у собравшихся мелькнула кривая сталь ятагана.
-- Попробуй! -- Эль Саннам совершил своим оружием несколько замысловатых виражей. Ятаган, казалось, был размазан по пространству многогранными зигзагами чьей-то неминуемой смерти. При этом в гостиной стоял такой свист, словно за ее стенами разбушевался ураганный ветер.
Служителя же Непознаваемого подобного рода эпатажи не только не устрашали, но приводили в еще большее бешенство. Он рванул на себя скатерть стола, послышался дружный звон битого стекла фужеров и сквернословие позади стоящего магистра Дайвелса, которому скатерть хлестнула по лицу. А Хаккалий, более не утруждая себя длинной напыщенной речью, заорал во всю глотку всего одно слово:
-- У-убью!!
Враждебные марки сталей соприкоснулись друг с другом, послышался столь отрадный для слуха собравшихся звук поединка, все в мире зашевелилось, тени запрыгали от неприсущих им эмоций -- короче, началось... Служитель возвышенных идей, эта аморфная, неопределенная в своих контурах масса жира с воткнутой в нее рапирой, сшибая столы и кресла, пытался догнать жилистого и верткого Эль Саннама. Тот же каким-то образом умудрялся оказываться одновременно и спереди и сзади экзарха, и с правого его бока, и с левого -- перемещался подстать вихрю. Туча протухшего мяса была бы давно уже мертва, если б Эль Саннам не сохранил своего хладнокровия и трезвость ума. Какой-то придурок из угла гостиной вдруг заорал:
-- Давайте делать ставки, господа! Я ставлю на толстого! Десять евралей!
Но сюжет стал раскручиваться по другому сценарию. Циклон безумия мигом охватил всю гостиную. Граф Клауни вцепился в еще не отошедшую от красноты глотку сэра Раулина и, потрясая его легкое тельце между небом и землей, воодушевленно заорал:
-- Тайкленские земли принадлежат мне! Мне! Я загоню всех твоих головорезов в болота, если ты не отдашь мне их по доброй воле! Ты понял?! -- после этих слов граф тряханул Раулина так, что душа бедняги вместе с отстегнувшимися штанами едва не отделилась от тела.
Лорд Диммас запустил фужером мимо головы синькьера Граччо и, наверное уж в десятый раз напомнил, что его дочь шлюха. Негус Альфтук, которому этот фужер угодил прямо промеж глаз, вдруг громко расхохотался, выхватил меч и вызвал на бой двоих одновременно. Когда на полу появились первые багровые капли, никто уже не стоял без обнаженного оружия. Звон голодной стали, не признающей иной пищи, кроме человечьей крови, звон битых фужеров и звон в ушах создавали меж собой какую-то дикую гармонию, сложновразумимый консонанс хаоса.
Дрались все против всех, вспоминая старые обиды, когда-то неосторожно брошенные слова, кем-то у кого-то да еще и невесть сколько эпох назад украденные земли. Фейерверк крови, сопровождавший эту вакханалию, брызнул на стены, где с той же силой неистовствовали черные от злобы тени. Два настенных канделябра рухнули на пол, в мире стало в два раза темней и в два раза мертвей. Тогда уже стало невозможным понять, где дерутся люди, а где бесятся их уродливые тени, и чем вообще одни отличаются от других. Голоса стали похожими на собственное эхо, возгласы победы перестали отличаться от воплей отчаяния, свет перемешался с тьмой, как и разум с безумием.
Бумага с только что подписанным мирным договором совершила вираж в пропахшем кровью воздухе, наткнулась на чей-то буянящий меч и, чуть не перерубленная напополам, отлетела в сторону -- прямо в руки Дауру Альтинору...
* * *
Жерас Ольвинг, старший сын короля, в одно печальное для себя мгновение понял, что полуобнаженные смеющиеся девицы, за которыми он так долго гонялся по каким-то дурацким оврагам из сахара, между дикими деревьями с растущими на них человеческими ушами вместо плодов, -- всего лишь романтический сон. Вот черт, он даже успел схватить одну из них -- златокудрую, с дурманящим взглядом настоящей колдуньи. Хотел повалить на траву, купить у нее всю имеющуюся на ней одежду, но в один миг все растаяло...
И девицы с журчащим смехом, и овраги из сахара, и даже тот пахучий лоскуток, который он успел оторвать от чьей-то юбки, -- исчез прямо между пальцев. Он проснулся и почувствовал, что лежит на чем-то жестком. Дыхание ощущало сырой спертый воздух, полусонная интуиция подсказывала, что его занесло либо в очередной вертеп, либо он свалился на пол с собственной кровати. Из этих двух вариантов более предпочтителен третий: пусть бы это оказались покои принцессы Фиассы. Но что происходило с ним до романтического сна, в мире, который некоторые называют скучной реальностью, Жерас не помнил да и не хотел помнить. Какая, к черту, разница? Может, открыть глаза и посмотреть?..
Лень.
Крикнуть слугу, чтоб принес что-нибудь съедобное?
Еще раз лень.
Пойти, от безделья заняться государственными делами?
Ну... это уж ленивее ленивого. Так хотелось снова окунуться в сладкую истому сна... Побегать меж деревьев с человеческими ушами... Догнать ту, златокудрую...
Веки были словно склеены, ни одна мышца не желала пошевелиться первой и разбудить все остальные. Спать... спать... спать... -- бормотал ничего не соображающий рассудок. Но дыхание почему-то становилось все тяжелей и тяжелей. Вот проклятье, неужели все-таки вертеп? Вокруг витало какое-то смрадное зловоние -- как оказалось, хорошее отрезвляющее средство.
-- Треуль! На какую помойку, изверг, ты меня затащил?!
Молчание... И странно, Жерас почувствовал ударную волну собственного голоса, будто сам себе кричал в уши.
-- Эй, придурок в человеческом облике!
Дышать становилось совсем невмоготу. Треуль либо умер, либо подох, -- иначе бы давно примчался. Это немудрено -- вечно ввязывался во всякие пьяные разборки. Черт с ним. Жерас наконец решил открыть глаза и посмотреть где находится. И...
Словно не открывал...
По телу пробежала горячая волна отрезвляющего кипятка, лишь мгновения два спустя он понял, что это эмпирическое восприятие ужаса. Он попытался подняться, но тут же ударился головой о что-то твердое и абсолютно невидимое.
-- Нет... Нет!.. НЕТ!!! Этого не может... Это просто продолжение сна... -- язык, не подчиняясь шокированному рассудку, сам собой бормотал эти неосмысленные слова.
Жерас лихорадочно зашарил руками вокруг себя, из глаз как у младенца, брызнули слезы. Он со всех сторон был окружен досками. Тьма стояла как до сотворения мира. Глаза не видели даже собственной неминуемой смерти. Ибо смерть яму, как святому, явилась в черном облике абсолютного безмолвия. Он все же смог нащупать погребальный саван, сквозь ревущее в голове отчаяние все же смог уловить запах траурных лент. Все как полагается королевскому сыну: и подушку под голову подстелили из нежного атласа. Вот она и позолоченная тесьма с мелкими кисточками. Когда в детстве хоронили его деда, эти проклятые кисточки, символика смерти, врезались в память как ядовитые черные занозы.
-- Не-е-т!!! Нет!! -- изо рта вместо крика выползло лишь беспомощное шипение. Набор никому уже не нужных гласных и согласных звуков. Скорее всего -- последних в его жизни.
Жерас отчаянно колотил по нависшей над ним крышке собственного гроба. Мир, находившийся за толстым слоем грунта, мир, в котором жили могучие тени и мерцали едва заметные люди, был теперь бесконечно недосягаем для него...Словно его и не было никогда. Да... тени, так похожие на живых, и люди, едва отличимые от собственных теней... Жерас нередко слышал экстравагантные байки о том, как люди спокойно засыпали и просыпались в своей могиле. Даже раньше он с ужасом пытался вообразить себя на их месте. Но что может сравниться с ЭТИМ НАСТОЯЩИМ ужасом?! Он чувствовал что задыхается. Воздуха хватит лишь для того, чтобы попрощаться самому с собой и вспомнить... Хотя бы вспомнить: что же произошло? Дуэль? Убийство? Отрава? Может, шла какая-нибудь война? Почему он не умер до конца как все нормальные люди? По...
