Дэйв Волвертон - На пути в рай
Некоторое время я следил за моей пациенткой: нет ли признаков судорог, которые иногда вызываются гормональными инъекциями. Она пошатывалась, и иногда ей приходилось придерживаться за Флако. Что ж, физическая нагрузка пойдет ей на пользу. Я вспомнил о пакете со средствами для выработки антител, и велел ей посидеть на крыльце, чтобы ввести антитела в катетер.
— Думаю, вы хотите продать кристалл, — сказал я, закончив. — Нет ли у вас на него удостоверения?
Тамара удивленно взглянула на меня, потом рассмеялась так, что на глазах у нее выступили слезы. Флако тоже начал смеяться. Я почувствовал себя очень глупо. Зато теперь был уверен, что кристалл похищен. Успокоившись, Тамара пожала плечами и пошла в дом отдыхать.
Потом мы сидели с Флако на крыльце. Он обнял меня за плечи:
— Ах, Анжело, ты мне нравишься. Обещай, что никогда не изменишься.
И что же мне теперь делать? Нельзя продавать краденое, сколько бы я ни получил от этого. Снова мне пришлось пожалеть, что я согласился лечить Тамару. Не отправить ли все — таки ее в больницу? Пусть полиция занимается ею, если она преступница.
— Как она?
— Почти все утро проспала, — ответил Флако, — и я постарался, чтобы хорошо позавтракала. После этого она почти все время провела в твоей спальне — подключилась к твоему монитору для сновидений. Ей он не понравился. Она сообщила, что у него не хватает памяти, чтобы мир казался реальным, и поэтому стерла все твои старые записи. Надеюсь, ты не рассердишься.
— Нет, я им никогда не пользовался.
— Тебе нужен новый. У меня есть друг, который крадет только у воров. Может достать тебе хороший аппарат, недорого. И не такой, какой можно украсть у падре.
— Да нет, зачем?
Флако встал, пошел в дом и принес пива. Мы еще посидели на крыльце и пили пиво, пока не село солнце. Когда стемнело, мы услышали отдаленный взрыв — похоже, бомба. Обезьяны — ревуны в лесу на южном берегу озера закричали от страха.
— Социалисты? — я решил, что социалисты обстреливают беженцев по нашу сторону границы. Премьер — министр Монтойя всю неделю произносил речи — говорил о том, что «прогрессивные идеалы» никитийского идеального социализма никогда не будут достигнуты, пока капиталистические догмы с севера продолжают отравлять его «новое общество»; все это просто означало, что он не хочет, чтобы его люди слушали наши радиостанции и подключались к нашей сети сновидений. После подтверждения его клятвы либо поглотить, либо уничтожить все остальные латиноамериканские государства я всю неделю ждал нового нападения. Флако покачал головой и сплюнул.
— Партизанская артиллерия. Синхронический барраж, пытаются уничтожить новую колумбийскую нейтронную пушку. У них будет и своя такая. Эти химеры доставляют много неприятностей колумбийцам, — он поднялся, словно собираясь уйти в дом.
— Подожди, — пообещал я. — Увидишь кое-что необычное.
Флако снова сел и приготовился ждать. Скоро на улице показалась старая седая паучья обезьяна, она вышла из джунглей на южном берегу озера и направилась на север. Самец очень нервничал вдали от деревьев, часто останавливался и поднимал голову, чтобы поглядеть на perros sarnosos — бродячих собак, бегавших по улице. Флако заметил его и рассмеялся.
— Ха! Никогда не видел, чтобы паучьи обезьяны так выходили из джунглей!
— Стрельба и люди в лесу пугают их. Я вижу обезьян теперь каждый вечер. Обычно одна — две, иногда целая стая. И всегда идут на север.
— Возможно, этот старый самец умнее тебя и меня. Может, это знак для нас, — сказал Флако и нагнулся, чтобы подобрать камень. Бросив его, он попал обезьяне в грудь. — Уходи, иди в Коста-Рику, там кто-нибудь из тебя сделает хорошее жаркое!
Самец отскочил на несколько метров, схватившись за больное место, потом помчался по кругу и в конце концов пробежал мимо моего дома. Мне было жаль обезьяну.
— Не стоило так…
Флако сердито уставился в землю, и я знал, что он думает сейчас об угрозе колумбийцев с юга и костариканцев с севера. Вскоре эти две страны вторгнутся сюда и постараются закрыть наш канал для капиталистов.
— Наср… на него, если он не понимает шуток, — сказал Флако. Потом рассмеялся и ушел в дом.
Я еще немного посидел на крыльце. Конечно, бегство обезьян — дурной знак, но всю мою жизнь люди видят дурные знаки. Моя собственная родина Гватемала была захвачена никарагуанцами, потом там установилась диктатура, затем произошла революция, а кончилось тем же, с чего и началось, — свободной демократией, и все это меньше чем за пятьдесят лет. Я всегда верил, что, как бы плохо ни было, в какой-то момент положение со временем выровняется. И проблема с социалистами, думаю, не составит исключение.
Хотелось есть. Но Флако и Тамара съели все свежие фрукты, а без них как-то не так, поэтому мы решили поужинать в ближайшем ресторанчике на Ла Арболеда. Я пошел к Тамаре.
Она лежала на моей кровати, включив монитор сновидений в розетку у основания своего черепа. Лицо ее было закрыто, колени касались подбородка. Руки она держала у рта, кусая пальцы. Лицо напряжено, словно от боли.
— Она всегда так делает? — спросил я.
— Что делает?
— Сворачивается в позу зародыша, когда подключается к консоли?
— Да, ей это нравится.
— Не трогай ее, — сказал я Флако, потом побежал в соседний дом, к Родриго Де Хойосу, чтобы одолжить запасной монитор. Вернувшись, я установил монитор и подключился к аппарату сновидений…
… На берегу ветра нет, по краю воды бежит кулик, он уворачивается от волн, погружая в песок свой черный клюв. Раковины моллюсков, ракушки, скорлупа раков блестят на песке, словно обглоданные кости. В прохладном воздухе стоит запах гниющих моллюсков и водорослей. Пурпурное солнце висит над горизонтом и окрашивает берег, небо, птицу, обрывки целлофана в красное и синее. Аметистовый песок режет мои босые ноги, а ниже по берегу рыжеволосая девушка в белом платье кормит чаек; чайки кричат и висят в воздухе, подхватывая куски, которые она им бросает.
Я остановился и, набрав полную грудь воздуха, вслушался в шум волн и всмотрелся в цвета. Я так давно видел мир своими искусственными глазами всего в трех красках, что теперь, наслаждаясь многоцветьем радуги, почувствовал себя так, словно вернулся домой.
А есть ли недостатки в ее сновидении? Мир этот включал все пять чувств. Можно было ощутить морские брызги кожей и попробовать их на вкус, и чувство это было совершенным. Я видел одинаковую резкость и четкость линий и в камнях, и в пенных волнах на горизонте, и в уносимых ветром птицах. Множество оттенков разнообразили общую пурпурную гамму. Сновидение было почти профессионального качества.
Но, обернувшись, я заметил промах: у берега в воде лежал дохлый черный бык; огромный, он как будто всплыл из ее подсознания. Горизонт, береговая линия, песчаный склон — все это словно нарочно подчеркивало фигуру быка. Он лежал на боку, головой ко мне и ногами в море. Огромное брюхо раздулось, хотя признаков разложения не было. Узловатые ноги не были подогнуты, а торчали, застывшие в трупном окоченении; вся туша время от времени покачивалась на воде. Волны плескались у его брюха, приподнимая большие яички и пенис, которые опадали, когда волна отходила. Сосредоточив все свое внимание на быке, я скомандовал: «Убрать». В ответ на мониторе вспыхнула надпись: «ИЗМЕНЯТЬ СНОВИДЕНИЕ ВО ВРЕМЯ ПРОСМОТРА НЕЛЬЗЯ».
Подойдя к рыжеволосой девушке на берегу, я заметил ее прирожденную красоту: вряд ли такую элегантную линию подбородка может создать пластический хирург. В чертах лица — та же трагическая смертная неподвижность, что и в лицах беженцев — рефуджиадос, и я удивился, почему Тамара выбрала эту рыжую девушку своим альтер эго. Может, ее эмоции не подчиняются ей?
— Что тебе нужно? — спросила она, не поворачиваясь ко мне, бросая кусок хлеба чайкам.
Я не знал, что сказать.
— Пора ужинать, — ответил я, оглядываясь на быка.
— Он разговаривает со мной, — пояснила девушка, словно сообщая мне тайну. Она по-прежнему не оборачивалась, и я понял, что она не хочет видеть быка. — Хоть он и сдох, все равно болтает. Болтает со мной, говорит, что хочет, чтобы я поехала у него на спине. Но я знаю — если сяду ему на спину, он унесет меня в темные воды, туда, где я не хочу быть.
Пришлось обратиться к ней, словно к ребенку:
— Может, тебе вернуться ко мне и Флако? Сходим в ресторан. Тебе понравится.
Девушка застыла, разгневанная моим тоном.
— Уходи. Я закончу тут. — Оторвав большой кусок хлеба, она бросила его чайке. Та с криком нырнула и подхватила кусок, прежде чем он ударился о землю. Я взглянул на чайку. Изодранные крылья, тощее тельце. В глазах — безумие голода.
Осталось только уйти прочь и подняться на песчаный холм, где сидела одинокая чайка. По другую сторону холма мир сновидения заканчивался уходящими вдаль дюнами. Я оглянулся в сторону девушки и быка. Она отдала чайкам последний кусок хлеба и подняла руки. Птица подлетела и клюнула ее в палец. Из раны показалась кровь, и чайки с криками закружились над ней, клювами разрывая ее тело.
