Алексей Филиппенков - Воронка
Французская форма времен Первой мировой войны сильно бросалась в глаза противнику на поле боя — от всех других униформ ее отличал сине-голубой цвет, который сразу выдавал в солдатах бойцов французской армии. Двое молоденьких немцев, не знающих даже толком, как заряжается винтовка, в силу отсутствия опыта не узнали в сидящем рядом с ними солдате врага. Находясь первый день на фронте, они даже понятия не имели, какая форма у французов, а все разговоры в учебке о «голубых мундирах» вылетели из головы. Неожиданно француз произнес:
— Да, я французский сержант и в данной ситуации считаю бессмысленным лить кровь друг друга. Мы сегодня уже изрядно повоевали, хватит. Убив друг друга, мы ничего не добьемся этим. От вашей или моей смерти не зависит исход войны.
— Д-да, — опять заикаясь от страха, пролепетал немец.
— Все мы когда-то умрем, это только вопрос времени, — слабо протянул Руди.
— А ты молчи лучше, не разговаривай, а то живот напрягаешь. Возможности отправить тебя в госпиталь нету, поэтому лучше не усугубляй положение лишний раз, — приказал француз.
Беседу прервала пулеметная очередь со стороны немецких окопов. В этот момент на другом конце поля разыгралось целое представление. Французский солдат, во время прошлой атаки прыгнувший в одну из сотен воронок, пытался вернуться на свои позиции. Со стороны французской линии обороны ему кричали, подбадривая возгласами, и время от времени прикрывали винтовочным огнем, прицельно стреляя в щиток пулемета. Каждый такой прикрывающий выстрел давал возможность бойцу перебежать из одной воронки в другую, но очередная пуля настигла его.
— Отсюда невозможно выбраться, — проговорил француз, — следят за каждым движением.
В этот момент Руди Байер начал бледнеть, он лежал на скате воронки со стеклянным взглядом. Его дыхание было слабым, а губы двигались медленно, глаза смотрели неподвижно и прямо перед собой. Руди уже не реагировал ни на слова, ни на окружающую обстановку, в глазах всё мутнело.
— Он умирает, — произнес француз, — через минуту все будет кончено.
Немец и француз смотрели на Руди и ничем не могли ему помочь. Он умирал прямо у них на глазах; было заметно, как смерть медленно забирает его. Спустя несколько минут его глаза еле-еле повернулись в сторону сидевших, и он пристально глянул на них с приоткрытым ртом, полностью ослабленный. Дыхание его замедлялось, а выражение лица принимало все более и более расслабленный вид, глаза медленно, чуть подрагивая, закрывались, и он уже был не в состоянии фокусировать взгляд. Он смотрел на них; через секунду его зрачки резко расширились, а руки перестали дрожать. Это был конец.
Вдруг тело второго немца резко встряхнуло судорогой, словно его ударило током. Француз наблюдал за этим процессом абсолютно равнодушно и цинично.
— Как тебя зовут, солдат? — произнес он.
— Гольц, р-ряд-д-дов-вой Гольц, — испуганно пробормотал немец, осознавая, что он остался с врагом один на один и никого нет рядом. Он жутко боялся, что француз убьет его в любую секунду.
— Я так понимаю это фамилия, а имя? — повторил тот.
— В-вернер, В-в-вернер Г-гольц. А вас как з-з-зовут? — заикаясь, переспросил немец, пытаясь инстинктивно нащупать контакт и опасаясь, что пришел черед и ему быть убитым.
— Сержант Франсуа Дюфур, — расстегивая верхнюю пуговицу кителя, ответил француз. — Новобранец?
— Я? нет, т-то есть да, п-п-первый день на п-п-передовой, — боязливо ответил Вернер.
— Господи, немцы уже детей сюда присылают…
— Мне 18, месье, — ответил Вернер, вспомнив мысленно книгу «Три мушкетера» и как надо обращаться к французам.
— Понятно, что не 40.
— А почему В-вы так х-х-хорошо знаете немецкий язык?
— Знаю и все. Значит, были на то причины, чтобы выучить его, — ответил француз с абсолютным спокойствием. Его состояние можно было описать только так — будто он сидел с другом у себя на заднем дворе. Его не волновало, что с минуту назад перед ним умер человек, что он находится в воронке, и выхода отсюда нет. Вернера пугало это, и он не понимал подобного поведения. Он не знал, что делать.
— У твоего друга должна быть в рюкзаке еда или вода, достань, — попросил Франсуа.
— Но ведь это его рюкзак, нельзя брать чужое.
— Эй, парень, ты не в суде, ты на войне, и нужно к этому привыкнуть. С таким настроем ты здесь подохнешь завтра же с голоду. Давай снимем его рюкзак, пока окоченение не наступило.
Через некоторое время они вдвоем перевернули мертвого немца и сняли с него портфель, после чего оставили его лежать в том самом положении, в котором он умер.
— Нам повезет, если мы тут пробудем всего ночь, а иначе, через некоторое время, твой друг и остальные начнут гнить и вонять, — снова цинично сказал француз.
Вернер смотрел на него и не находил слов, чтобы сказать что-то. Он просто никогда не был в такой ситуации и даже не мог представить себе, как ведут себя люди в такой обстановке. Его психика не могла переварить все это.
— Как мы отсюда будем выбираться? — спросил он с небольшой дрожью в голосе.
— Я предлагаю два варианта. Когда будет немецкая атака, я притворяюсь мертвым, а ты вливаешься в свою толпу и атакуешь с ними, а дальше бог тебе в помощь. После чего во время атаки французов я сделаю то же самое. Или наоборот, в зависимости от того, чья атака будет первой, — быстро и чуть задыхаясь сказал Франсуа, заряжая винтовку. — Или второй вариант, — шмыгая носом, добавил он, — когда будет перемирие, чтобы убрать трупы, и обе стороны выйдут из окопов, стрельбы не будет, и мы сможем встать и разойтись, каждый в свою сторону. Посмотрим, какой из этих вариантов произойдет быстрее.
Запыхавшийся голос француза пугал Вернера; глаза его погрустнели, и он опустил их к коленям, осознавая всю ситуацию, в которую он попал впервые в жизни. Он совершенно не знал, что ему делать, и эта безысходность проникала в каждую клеточку его тела…
Глава 1
Тени прошлого
Еще полгода назад Вернер Гольц был обычным студентом университета в Йене, маленьком городишке, который нашел свое пристанище на реке Заала в Германии. Он жил с отцом и матерью в тесной квартире на окраине города. Мать его была преподавателем в Йенском университете имени Фридриха Шиллера, где и учился сам Вернер. Отец был кондитером в местной кондитерской лавке. Он уволился из полиции по прошествии долгой службы для осуществления своей мечты — открытия собственного магазина с различными сладостями и выпечкой. Много лет назад, когда отец Вернера еще был ребенком, у семьи Гольцов была собственная кондитерская лавка на соседней улице, она принадлежала дедушке Вернера — Рольфу, принося неплохой доход. Но в 1885 году лавка сгорела при невыясненных обстоятельствах. По улицам города поползли слухи, что это дело рук конкурентов, но они не оправдались. Отец Вернера, Гельмут вернулся к делу своего отца. Только проблема все-таки оставалась — Гельмут мечтал иметь собственную кондитерскую, а не работать в чужой, — как он говорил, «на чужого дядю». Его утешало только одно: он получал моральное удовлетворение от выпекания тортов и пирожных, как дома, так и на работе. На сегодняшний день жизнь не радовала их роскошью. Они были обычной семьей, но, безусловно, как и всем остальным, Гольцам тоже хотелось жить в достатке.
Учился Вернер, мягко говоря, неважно, потому что основными его мыслями были мечты, мечты и еще раз мечты. Он очень хотел стать великим, богатым, знаменитым, добиться всех высот, покорить все вершины. Но он об этом только мечтал, жил в собственном мире, который сам себе придумал, и не старался увидеть истинную реальность, окружавшую его. Мечтам юноши всегда приходил конец, когда он заваливал очередной экзамен в университете, и только в такие моменты реальность окутывала его своими объятиями. Он ничего не хотел делать для своего будущего, отчего, возможно, и страдал время от времени, только не понимал сего факта. Когда Вернер оставался наедине с собой, то начинал погружаться в свои румяные мечты, в которых он мог быть кем угодно, даже королем, где все его уважали, поклонялись, вставали в очередь на поклон. Отчасти эти мечты были полной противоположностью его реальности, от которой он хотел избавиться и которую ненавидел. Вернер понимал свое отличие ото всех, но он думал, что это нормально, он понимал, но не осознавал. Его психика вот так отражала действительность, — «у всех по-разному», как говорил он сам себе, оправдываясь.
Внешность Вернера Гольца была с виду очень проста и непримечательна. С первого взгляда ему не дали бы и восемнадцати. Перед вами бы стоял обыкновенный юноша. В походке и движениях видна была вечная замкнутость, которая приводила его в замешательство, когда он встречал девушек, не зная, как перед ними ходить, как общаться и вовсе терялся, отчего всегда в итоге выглядел дураком. По его лицу можно было сказать, что он нерешительный и растерянный; уголки острых губ устремлялись вниз, придавая лицу некую театральную грусть. Но основной характеристикой Вернера Гольца были его глаза, которые всегда выдавали тоску, разочарование, грусть и потерянность в этом бренном мире. Даже когда он улыбался и надевал веселую, смеющуюся маску, всегда можно было заметить его унылые глаза, которые вот-вот готовы были заплакать. Его улыбка вызывала к нему добрую и заботливую жалость, хоть и улыбался он очень редко.
