Дэвид Эннендейл - Яррик: Святой висельник
— Да. Твоя казнь прижжёт рану от убийства. Если же мы расскажем всем, что сын губернатора устроил его убийство, желая скрыть собственное предательство, то раны будут гноиться.
Всё, что я сказал, было абсолютной правдой. Я не оспаривал необходимости мученичества Хольтена. Но тогда это было самым тяжёлым решением, которое я когда-либо принимал, самыми тяжёлыми словами. Я справился с отвращением к себе и исполнил свой долг. Да, в моей душе останется новый шрам, но я не дрогнул. Я не гордился тем, что делал, но и не медлил. Иногда достаточно помнить о долге.
— Тогда я умру ради высшего блага Империума, — сказал Хольтен.
— Да, — мне не понравился выбор слов. Эта фраза стала проклятьем на Абидосе. Но писец был прав.
— Хорошо, — блаженно улыбнулся Хольтен.
Но его готовность исполнить свой долг не делала легче мой.
Виселица была возведена в центре площади Его Истребляющего Милосердия. Вновь жители Абидоса и спасшие их полки были призваны стать свидетелями зрелищ. Это станет печальным завершением прервавшихся торжеств. Но это всё равно будут славить, как победу. Предателя покарают. Это сильнее очистит душу Абидоса. Очередной шаг к искуплению планеты…
Бренкен и я вновь сидели на мраморных скамьях.
— Так тебе было легко принять решение? Комиссар, я не думала, что вы так цените целесообразность.
— Нет. Но я понимаю необходимость. Я видел на Мистрале то, к чему могут привести беспорядки. Мы не для того спасали Абидос от тау, чтобы его разорвали изнутри.
Она что-то проворчала. Я не мог понять, согласна она или нет.
На площади Хольтен поднимался по ступеням навстречу петле. Виселица находилась выше постамента. Его смерть увидят все собравшиеся граждане. Приговорённого сопровождали двое рядовых Адептус Арбитрес. Его запястья и колени были скованы цепями, но походка казалось мне лёгкой.
— Вот человек, знающий, что в его смерти есть смысл, — сказал я Бренкен. — И это важно.
Безымянный писец станет символом. Его смерть станет новым началом для Абидоса. Когда он поднялся по ступеням, то без сомнений направился к петле. Там он встретился с исповедником-палачом, потребовавшим покаяния.
Хольтен отказался.
— Удивительно, — прошептал я. Хольтен играл свою роль. Он добровольно стал козлом отпущения. Он выбрал бесчестье, чтобы лучше послужить Императору.
Они повесили его, и толпа заревела от ненависти к предателю — громче, отчаянней, чем несколько дней назад на торжествах. Над кричащими от гнева верующими раскачивался труп.
Я смотрел то на него, то на обезглавленную статую Каррина, видя перед собой мир, возрождающийся на костях убитых святых.
