Андрей Плеханов - День Дьявола
Отца я почти не замечал. В последние годы он все время лежал в больницах. Повезло моей маме, нечего сказать… Двое мужиков - и оба больные, каждый по-своему. Отец харкал кровью. Его обследовали, но не находили ничего - ни туберкулеза, ни рака легких. «У вас бронхит, - говорили врачи, - бросайте курить». Отец не курил никогда. «Вам показана смена климата». Отец проводил в санатории по три месяца каждый год, я давал ему денег на это. Но все равно он харкал кровью. В нашем доме всегда пахло лекарствами.
– Где отец? - спросил я тогда. - Что-то я давно его не видел. Папа в больнице? Навестить его?
– Он уехал, - сказала мама.
– Куда?
– В Испанию. - Мама смотрела на меня с жалостью и привычным страданием - так смотрят на неизлечимо больного ребенка. - Ты опять все забыл, Миша? В последние месяцы только и было разговоров об этом. Неделю назад мы с тобой отвезли его в аэропорт. Сейчас он у дяди Энрико в Жироне. Он звонил, у него все хорошо.
– В Испании… - Я потер лоб, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Я вдруг вспомнил, что я - наполовину испанец. - Это что, навсегда?
– Не знаю… - Мама грустно вздохнула. - Я не знаю, Миша. В последнее время у него было улучшение. Может быть, он поправится? Тогда он заберет тебя к себе. Он всегда говорил, что как только освоится там, в Испании, то вызовет тебя. Ты ведь даже за границей никогда не был.
– Был. В Карабахе, - неожиданно вспомнил я. - Слушай, мам, а как же ты? Если я уеду, ты что, одна здесь останешься?
– Не знаю… - Мама устало опустилась на диван. - Я уже ничего не знаю, Миша. Иногда мне хочется жить так, как живешь ты - не помнить о прошлом и не думать о будущем. Но я так не умею. Не умею…
В тот день меня стошнило. Вырвало на работе, прямо на труп с огрызком головы и развороченным животом, доставленный к нам труповозкой откуда-то из пригородного лесочка. Неизвестно, сколько времени этот бывший человек валялся там в ожидании транспортного средства, но испортиться он успел изрядно. Впервые я осознал, что то, что я вижу, отвратительно. И мой организм моментально среагировал на это.
– Ты че, Михась? - удивленно вытаращился на меня мой коллега, санитар под названием Вася. - Съел чего, Михась? Или с бодуна?
Я не мог ответить. Потому что мой желудок отвечал за меня. Я не мог разогнуться. Я пулей вылетел из морга и два часа сидел на скамейке. Приходил в себя.
В морг я больше не вернулся - почему-то решил, что мне там не место. Успею еще там побывать - когда привезут.
Я вдруг вспомнил, что когда-то мне хорошо давались иностранные языки. Я принялся за английский. Мама говорила, что я трачу время впустую, что мне нужно сразу учить испанский. Но, думаю, она была страшно рада. Никогда я не видел ее такой счастливой. Ее сын неожиданно начал становиться человеком. Мама порхала вокруг меня. Она выписывала все объявления о курсах иностранных языков, покупала мне учебники тоннами, хотя все это мне было совершенно не нужно. Я просто валялся на диване, пил пиво и читал книжку про хоббита.
«There and back again» - «Туда и обратно». Детская книжонка Толкиена на английском языке - адаптированный текст, для тех, кто только начинает. Она попалась мне на глаза на отцовской полке. Мама сказала мне, что я сам купил ее, еще до армии. Я открыл книгу на первой странице и начал читать. Первое же слово оказалось мне незнакомо, пришлось лезть в словарь. А потом - за вторым словом, за третьим, за четвертым…
Я читал эту книжонку два месяца. Я выучил ее наизусть. Я начал думать по-английски. Но еще не мог произнести ни слова вслух.
Я купил магнитофонную кассету и плейер. Когда я ехал в автобусе, то повторял вполголоса английские слова, и все оглядывались на меня. Я не обращал внимания ни на кого.
Иногда отец писал письма. Иногда звонил. Голос у него был глухой. Подолгу говорить он не мог, заходился в кашле. Сообщал, что у него все хорошо. Но в это не верилось.
Он умер через год после того, как уехал. И я поехал на его похороны - в Испанию, вместе с мамой.
Отец родился в Испании и умер в Испании. Но вырос он в Советском Союзе. Вся жизнь его прошла здесь. По-испански он знал не больше двух десятков слов. И вы еще спрашиваете, почему я называю его гипотетическим испанцем?
К этому времени я уже сносно изъяснялся по-английски - гораздо лучше, чем большинство испанцев, которых мне довелось встретить. И я начал учить испанский.
Мы были там недолго. Я хорошо помню кладбище - желтую скалу с выбитыми нишами для урн с прахом, бесконечными табличками и католическими крестами - миниатюрными по сравнению с основательными православными. Здесь слишком мало места, чтобы отводить покойнику апартаменты в полный рост, да еще и с оградой, и со скамеечкой, и с запасным местом для подселения тех, кто загнется позже. Дырка в стене - экономия места и средств. Если я умру здесь, то меня похоронят так же. Я не против. Мне будет уже все равно.
Все, что осталось от моего отца - это красивая коробочка с пеплом. И надпись: «Q.E.P.D. JUAN GOMEZ [Да упокоится с миром]».
Там я впервые увидел своих заграничных родственников. И впервые услышал живой испанский язык.
Мама чувствовала себя очень неуютно - как на чужой планете. Она не понимала, что происходит. Отца больше не было. Погода была отвратительной. Шел бесконечный мартовский дождь, дул холодный ветер. Какие-то люди подходили к маме, брали ее за руку, говорили какие-то слова. Все они были старыми унылыми людьми, одетыми в некрасивую черную одежду. Над головой они держали черные зонтики. Я приблизительно понимал, что они говорили. Мама не понимала ничего, она отвечала невпопад. Даже до неприличия невпопад. Я научил ее нескольким испанским фразам, но она все время говорила «De nada» [Не за что] вместо «Muchas gra-cias» [Большое спрасибо]. Так вообще-то не принято отвечать на сочувствия о покойном. Но люди только снисходительно качали головами. Они улыбались моей маме, но это были улыбки египетских мумий. Я чувствовал пренебрежительное отношение к ней. Я слышал фразы вполголоса: «…Es la viuda de nuestro pobre Juan…» [Это вдова нашего несчастного Хуана] И сразу было ясно, что бедный Хуан потому и был несчастен, что женился на этой русской, вместо того чтобы найти себе достойную испанскую девушку-католичку.
Можно подумать, что в те годы, когда женился мой папаня, испанские девушки набожного поведения рядами стояли в СССР вдоль дорог и размахивали флажками с надписями: «Casase conmigo, рог Dios!» [Женитесь на мне, ради Бога!]
Я думаю, что тогда мама и решила, что никуда не поедет, останется в России. Хотя все как один говорили ей, что надо уезжать из этой ужасной России, где, как они слышали, нечего есть и невероятная преступность. Ей обещали помочь устроиться здесь, в Испании. И я думаю, они не врали. Они хотели сделать ей добро. Они жаждали заполучить ее душу в свои руки.
Но мама умирала от желания вернуться скорее в свою родную ужасную Россию. Ее не радовало ничто - ни магазины, ни архитектура древних городов, ни мрачное мартовское море, ни даже подарки, которыми нас завалили.
Она вернулась домой и была совершенно права. Мои испанские католики свели бы ее в могилу так же быстро, как и отца.
Со мной они не справились. Со мной сам Дьявол не справился, куда уж там каким-то старым тетям и дядям.
А мне Испания понравилась. Я все-таки увидел настоящую Испанию, несмотря на бесконечные похороны и бесконечный дождь.
– Дорогой мальчик, - сказал мне однажды вечером дядя Энрико. Он сидел в кресле и держал меня за руку, кисть его была покрыта желтой пергаментной кожей в коричневых старческих пятнах. - Ты можешь приехать в Испанию. Можешь жить здесь, даже получить гражданство. Я помогу тебе в этом. Твой покойный двоюродный дед Освальдо Эскобар Гомес много сделал для этой страны. К тебе отнесутся благосклонно. Ты можешь написать в документах, что ты испанец и католик?
– Там и так написано, что я испанец и католик, дядя Энрико, - ответил я. Я боялся дышать, чтобы не спугнуть удачу. В тот момент я был готов быть евреем и мусульманином одновременно, лишь бы не сорвалось.
– Ты можешь жить в нашем доме, пока не определишься. Ты знаешь, мы с тетей Кларитой одиноки… Бог не дал нам детей.
Я качал головой, и благодарил, и говорил на ломаном испанском языке о том, что все в руке Божьей. Пожалуй, я даже не слишком лицемерил. Я вдруг резко ощутил свою испанскую половинку. В первый раз. И мне не хотелось терять ее снова.
Пожалуй, судьбу мою решил даже не дядя Энрико. Ее решил один из моих хрен-знает-скольки-юродных испанских братьев. Зовут его Эмилио.
Он старше меня всего лет на пять. Он был самым молодым из родни, присутствующей на похоронах, и, конечно, сразу мне понравился: Такой невысокий, на полголовы ниже меня, худощавый, черненький. В модерновом пиджачке - то ли от Армани, то ли из секондхэнд - понять трудно по причине помятости. Лицо красивое, типичное испанское. Интеллигентное лицо. Очки в тонкой металлической оправе. Иногда Эмилио носит контактные линзы, но обычно недолго - он теряет их или портит по пьянке.
