Дмитрий Матяш - Изоляция
Когда я вышел, даже показалось, что он удивился этому.
— Ты… с нами? — спросил так, словно я собрался идти неприглашенным на вечеринку.
— Нет, моджахед хренов, это вы со мной. Банда в прежнем составе?
— Угу, — невесело кивнул Ряба.
Я поправляю ремень закинутого за спину автомата. Подхватываю складную тележку — как ее у нас называют, «кравчучку», — незаменимую подругу последних лет, и двигаю с Рябой к выходу со двора. По привычке оглядываю окна своего дома, в который раз благодаря прежнего хозяина, что поставил решетки даже на втором этаже.
Тележки у всех троих уже за плечами — атрибутика практичного выживальщика. Расчетливость изживает стиль и удобство. Закидываю ее и сам, как рюкзак, за спину, ремень автомата привычно жмет в плечо.
— Я рад, что вы решились, — скупо улыбнулся Демьяныч, когда мы вышли на тротуар.
— Да бросьте вы, а то растаю еще, — отвечаю без улыбки. Пересекаюсь с влажными глазами водилы. Ох и взгляд! Убил бы, если б мог. Ну ничего, милок, перетерпишь. — С пушками ситуация прежняя? — поворачиваюсь к старику.
— Да были б рады, если б изменилось что.
— Нал-летчики, блин, — шепотом процеживаю сквозь зубы. — Из своих знает кто, на какое дело идете?
Тут надо понимать, что матерый тягач никогда не расскажет жене, откуда взяток или куда за ним идти собрался. Эти пару лет жизни в изоляции нас, мужиков, много чему научили. Женщины — они ведь в большинстве своем не особо понимают ценность умения держать язык за зубами. Привыкли делиться бедами с другими, себе подобными, хвастать, жаловаться, побиваться, заодно и расспрашивать, что там да как. А другие привыкли все перед сном рассказывать мужу: с кем виделась, о чем узнала. Упрекнуть, мол, вот, дескать, какой у нее мужик — настоящий добытчик! А намотавший на ус муж, не исключено, назавтра к «догам» подастся, стуканет и получит своих законных пару килограммов пшеницы. Или же вовсе соберет дружков и вечерком навестит фартового тягача вместе с его болтливой женой. Такое сплошь и рядом было. Сам знаю, поэтому и надеюсь, что мои новоиспеченные соучастники перед уходом не осчастливили тех, кто у них там остался, скорой возможностью заиметь муку.
Ответ, как и полагалось, у двоих был отрицателен. Только водила, поворачиваясь, многозначно протянул: «Я один».
Ладно. Двигаемся.
Мой дом стоял почти что в самом конце улицы, названной в честь известнейшего винницкого хирурга — Н. И. Пирогова, прославившегося, помимо всего прочего, еще и изобретением чудо-бальзама, в котором по сей день плещется вождь мирового пролетариата. Как и сам Пирогов в своей усадьбе. Раньше в нее, усадьбу эту, можно было попасть, проехав по этой же улице по направлению на выезд из города, но это все в прошлом. Дом великого хирурга сейчас мало кого интересует. А других достопримечательностей на этом отрезке улицы почти нет — тихий райончик, отшиб юго-западной части Винницы, здесь до реки рукой подать и мало кто промышляет, а это главное.
Наискось пересекаем дорогу, огибая замершие, покрывшиеся изрядным слоем пыли легковушки. Они стоят здесь уже давно, и давно без капли горючего в баке. По большей части, это я слил с них вожделенную жидкость, но были и другие, кто мне мешал. Или помогал, сам того не зная.
Отсюда до «Урожая» километра полтора будет, с теперешним темпом передвижения как раз минут за тридцать доберемся.
Перейдя на ту сторону улицы, идем тихо, разделяемся на две части. Ряба идет со мной, физик с водилой впереди, тот оборачивается часто, будто ожидает, что я ему в спину стрельнуть могу. Мы же за всю дорогу перемолвились всего-то парой слов, поспрошав один другого лишь за некоторых общих знакомых. О деле — ни слова. Научены.
Когда до рынка осталось несколько кварталов, сворачиваем во дворы. По дороге не повстречали ни одной живой души, но в заросших дворах унылых трехэтажек, заурядной чредой тянущихся вдоль дороги, чувствуешь себя спокойнее. Шастать тут никто не будет, особо ценного в этих общежитных хатах никогда не сыскивалось. Жили-то тут, преимущественно, пенсионеры. Вот хрен его знает, как такое могло быть, но, что ни вскроешь было квартиру, наберешь разве мешок чертовых просроченных пилюль. Ни сахара, ни круп, только рой мух на кухне и пара тлеющих трупов в спальне. Будто сговорились старики перед смертью.
Продвигаемся еще немного — и вот он, рынок «Урожай». Громадина павильона, в темноте кажущаяся приземлившимся тысячу лет назад космическим кораблем, и рябь мелких металлических контейнеров, что букахи замерших вместе с гигантом-предводителем.
Большая часть рынка сгорела еще тогда. Ну как сгорела, сдымилась, что твоя сигарета. Шмотняк, запертый в контейнерах, коптил с середины лета и вплоть до морозов — тушить-то было некому, да и не до того было. Горело в те дни до хрена чего и поважнее. Черные «ракушки», где поржавевшие, а где с отвисшей лоскутами краской, все еще служат напоминанием о том времени.
Остановившись за живой изгородью из разросшихся кустов, молча надеваем маски. Мы с Рябой, как всегда одетые в камуфлированную армейскую одежду (с «догами» не сливаемся, у них форма черная), смотримся как два незадачливых террориста с одним АКСУ на двоих. Демьяныч же в серой, тюремной какой-то фуфайке и водила в теплых спортивных штанах и спортивной куртке «одидос» — вовсе как два провинциальных лоха, по пьяни решивших бомбануть обменный пункт. Ну да это, в сущности, чепуха. Сейчас все выглядят одинаково, что мужики, что бабы. Конспирация, ема. Главное — не выделяться из толпы.
Я снимаю с себя автомат — в такие минуты предпочитаю держать оружие в руках. Уверенности прибавляет. Демьяныч тоже вытащил обрез, но смутился как-то — несоответствие в выборе оружия резало глаз. Перемигнувшись, пересекаем дорогу, не спеша, тихо, по одному. Убеждаемся, что рядом никого, и, придерживаясь темных, не тронутых лунным светом мест, проникаем на территорию рынка. Тянемся вдоль рядов к восточной части монолита павильона.
Тихо тут. Ветер только по старинке раскатывает на рядах меж контейнерами пустые пластиковые бутылки, шелестит целлофаном и опалыми листьями. А впечатление такое, будто ни души на ближайших километров сто. А то и все тысячу. Ни бличка случайного в окнах павильона, ни голосов, ни малейшего признака пребывания внутри человека. И если бы не едва-едва уловимый запах дыма, просачивающийся сквозь щели в оконных рамах, можно было подумать, что мы идем грабить завод какой-нибудь труболитейный. Где ни тогда, ни уж тем более сейчас нет ничего годящегося в быт выжившему.
Миновав несколько рядов, мы, следуя за нашим Сусаниным, приблизились к громадине павильона вплотную. Тут была лишь пара высоких окон, начинавшихся на уровне примерно трех метров. А немного далее, аккурат между двумя «ракушками», обнаруживался узкий проход к небольшой пристройке с уходящими вниз ступенями.
— Нам сюда, — указал водила на ступени.
Повертев головами и прислушавшись к шуму ветра и далекому собачьему бреху, рывками проскальзываем внутрь аппендикса. Узкие двустворчатые двери прочно заколочены, поверх косо прибиты четыре широких доски. Не видать толком, но что-то еще и накарябано на них белой краской. Наверняка отпугивающее, в «дожьем» стиле: «не лезь, голову отпилим» или еще что-нибудь эдакое.
Первая мысль, вспыхнувшая в голове после обнаружения тупика, заставила меня резко оглянуться, крепко сжав автомат в руках. Подумалось, что они специально загнали меня в этот тупик, чтоб забрать оружие. Глупая мысль, конечно, и я это понимаю как только оборачиваюсь. Их сгорбленные фигуры излучают не больше угрозы, чем старый ламповый телевизор. Но что поделать — в такие минуты мозг работает как-то сам по себе, выкидывая на гора порой совсем бессмысленные домыслы.
Невзирая на всю серьезность заграждения, доски водила вытащил с легкостью — торчащие по шву дверных створок шляпки гвоздей оказались обманками. Видать, он проделал тут целую операцию по обезвреживанию преграды.
Внутри было просторно и сыро, в воздухе витал запах застоялой воды, замшелости с примесью машинного масла и пыли. Последней теперь везде хватало. Котельная не использовалась давным-давно. Наверное, с тех времен, как добываемый в Уренгое газ стал импортным, а котлы, спроектированные в годы молодости наших отцов, оказались просто чугунными демонами, безотчетно пожирающими дорогостоящее топливо. Потому и котельная использовалась больше как подсобка для хранения хозинвентаря, чем по назначению. Мы осветили помещение несколькими фонариками. Ряды метелок, как истесанных до черенка, так и совсем новых, висящие на крючках оранжевые жилеты, несколько пар сапог, замызганный пластиковый стол со стульями, валяющиеся на полу бутылки с-под водки. Обиталище коммунальных подметал во всей красе.
У Демьяныча был старый советский «Гелиос» — когда-то не особо хвастающий силой свечения, сейчас он давал столько света, что старику пришлось намотать на стекло кусок ткани, дабы не привлечь постороннего внимания. По сравнению с ним моя китайская зажигалка, испускающая синий диодный свет, казалась просто жалкой пародией, и мне пришлось убрать ее вовсе.
