Анна Калинкина - Метро 2033. Хозяин Яузы
Таганская-кольцевая прямо-таки ослепляла своим великолепием, блеском и чистотой. Не зря, ох не зря так тщательно охраняли вход пограничники Ганзы. На пилонах светлого мрамора выложены целые картины – на голубом поле в круглых рамках портреты героев древности, украшенные цветочками, листочками и еще какими-то штучками. Таганская славилась своим госпиталем, но была здесь и еще одна достопримечательность, привлекавшая посетителей – большую часть станции занимал знаменитый гостиничный комплекс в северной части зала. Два длинных блока, разделенных проходом в центре, состояли из множества одноместных и двухместных кабинок, собранных из разноцветных пластиковых панелей. Были даже четырехместные номера – для тех, кто мог себе это позволить.
– Случалось здесь жить? – спросил Серый.
– Да останавливался как-то, – небрежно бросил Федор.
– Вот охота была, – буркнул Серый. – Пять патронов в сутки – а за что? Стенки-то пластиковые, все слышно. Койки узкие, жесткие, матрасы тонкие. По мне, так баловство одно, только патроны переводить.
– Чудак-человек, – покачал головой Федор. – Ты ж тут платишь не только за койку.
– А за что? – хмыкнул Серый.
– За безопасность, вот за что. Можешь хабар свой в номере бросить и уйти хоть на полдня – никто не тронет. Видал, сколько охранников? Если вора поймают – нужники чистить отправят. Потому что это – Ганза. Тут для тебя расстараются – только плати. Вот на Китае попробуй, оставь шмотки хоть ненадолго – фиг найдешь потом. Ну, если, конечно, братков знакомых на станции у тебя не имеется – тогда дело другое.
– Это да, – согласился Серый.
«Может, на обратном пути заночую здесь, если устану, – подумал Федор. – Хоть отдохну от Веркиного нытья».
– Теперь на дрезину сядем. Кузьма обещал на Курской нас ждать, – пояснил он Серому. Тот что-то буркнул – видно, до сих пор обижался. Ну и пусть его.
Подъехала дрезина с прицепом, сделанным из обычного вагона, только со снятой крышей, пассажиры начали занимать места.
Сидя в вагоне, Федор снова вспомнил Веру и подумал, что она молодец все-таки. И решил, когда получит свою долю от сделки, купить ей на Ганзе подарок какой-нибудь, мелочь из тех, что бабы любят, – бусики там какие-нибудь, платочек. Принесешь ей какую-нибудь ерунду, а она так радуется. И ведь знает, что дрянь, дешевка, что сама себе может получше купить, но внимание дороже всего – ведь подарок означает, что любимый про нее помнит. Да, и надо будет сказать, чтоб наконец решилась показаться врачам – хотя бы здесь, в госпитале на кольцевой. Федор знал, что она боится – и не только за торговлю свою, за шмотки, будь они неладны. Боится услышать от врачей приговор, что болезнь неизлечима или что придется лечь в госпиталь надолго. А жизнь ведь сейчас такая – стоит только показать слабину, мигом займут твое место те, кто здоровее и сильнее. И его, Федора, боится она оставить без присмотра надолго – знает, что не любит он ее всерьез, что может ее возвращения из госпиталя и не дождаться. Как будто не понимает – мужик, если захочет уйти, так не удержишь его, все равно уйдет – хоть от больной, хоть от здоровой…
Федор одновременно жалел ее и испытывал раздражение. Почему вот сам он не цепляется ни за кого, а она виснет на нем, пытается опутать всякими бабскими штучками, делает вид, что пропадет без его помощи? Даже раз-другой про ребенка заикнулась – этого еще не хватало. Не хочет он ребенка, тем более от нее. Да и какой ребенок, если она вон больная вся? Еще родится мутант какой-нибудь. Ведь даже если не высовываешься на поверхность, нет гарантий, что убережешься от радиации. Многие продукты, что приносят из верхнего города сталкеры, лучше даже не проверять счетчиком Гейгера, чтоб не портить себе нервы. А вода, которую они здесь пьют? Конечно, фильтры очистки стоят, но опять же, скорее, для очистки совести. Вон, говорят, на Киевской шестипалые дети давно не редкость. Вспомнить ту же Кошку – тоже шесть пальцев было на руке, пока лишний не отрубили. Да ладно еще – лишний палец. А может родиться какой-нибудь и вовсе на человека не похожий. Нет уж, надо Верке сказать – пока врачам не покажется, о ребенке и думать нечего.
И Федор облегченно вздохнул, придумав такой удачный выход из положения. Тем более слышал он стороной от кого-то из старух – вроде через пару лет после Катастрофы родился у Верки, тогда еще совсем молоденькой, младенец неизвестно от кого и тут же умер. Может, у нее теперь и вовсе детей быть не может.
Пожалуй, нынешняя жизнь почти всем бы Федора устраивала, если бы не этот гвалт на станции, не стихавший совсем ни днем, ни ночью. Вот жизнь идет, крутишься, все чего-то суетишься – и оглянуться не успеешь, как все кончится. Зачем живет человек? Ради того, чтоб каждый день искать себе еду, беспокоиться о пропитании? Впрочем, у Федора, благодаря Вере, проблем с едой не было, а у тех, кому действительно приходилось каждый день думать, как добыть себе кусок хлеба или мяса, не было времени размышлять о смысле жизни.
* * *Когда случилась Катастрофа, Федор был еще мал. Он вроде бы смутно помнил просторную полутемную квартиру, где стены были обклеены выцветшей пестрой бумагой, понемногу отстававшей, хмурую высокую темноволосую женщину, которая часто сердилась на него, ругалась, кричала. Иногда к ней присоединялась пожилая – бабка. Мужчин, кроме Федора, в доме не было. В метро, на Соколе, он оказался с бабкой и не в состоянии был понять весь ужас происшедшего. Бабка ему все твердила, что теперь ей и жить незачем, только ради него. Ну вот, ради него она еще и продержалась немного, а потом и бабки не стало, и его взяла к себе одна семья. У них был еще один мальчик, помладше, и Федор вскоре догадался, что взяли его вместо няньки. Кормили скудно, зато заставляли приглядывать за маленьким, помогать готовить, даже стирать. За неповиновение – подзатыльники и урезание и без того мизерного пайка. И когда Федор немного подрос, он предпочел убежать от приемных родителей – надоело быть у них мальчиком на побегушках.
К тому времени Сокол, как и Войковская, переименованная в Гуляй-Поле, оказался под властью анархистов. Не то чтоб Федору так уж не нравились анархисты, скорее, надоело торчать на одном месте, хотелось посмотреть, как в других местах люди живут. Он скитался по разным станциям, мелкими услугами зарабатывая себе на еду. Когда подрос, смазливого парня начали привечать женщины – так он и жил то с одной, то с другой, ни к кому особо не привязываясь. Где он только ни побывал, а в итоге осел на бандитской станции. Федор сначала и здесь не собирался надолго задерживаться, но Вера очень старалась его удержать, и, в общем, ему удобно было с ней жить. Да и дела на Китае можно было делать, хотя иногда он и подумывал, что засиделся здесь. В иные моменты ему даже казалось, что и сам он немногим лучше сутенера. Но Федор старался такие мысли от себя гнать – каждый устраивается как может.
Он и теперь затруднялся бы сказать, чем зарабатывает на жизнь. В принципе мог бы вообще ничего не делать – Венера готова была его кормить и обеспечивать все его потребности, следила за его одеждой, но он предпочитал иметь и свои доходы. Благодаря тому, что на разных станциях успел пожить, были у него в разных местах знакомые, и нередко выступал он посредником в сделках. Допустим, хочет кто-либо приобрести вещь, которую так просто у торговцев не купишь, – оружие или инструмент какой-нибудь редкий, или еще что. А Федор знает человека, у которого такое можно найти. Вот и сводит людей друг с другом, получая за это свою долю. И сам он во время сделки следит, чтобы все прошло как надо.
Вот и Серому нужен был какой-то редкий пистолет. Федор особо не вникал даже – отправил записку с челноками оружейнику Кузьме на Бауманскую. Тот написал, что вещь такую сможет найти, и назначил встречу на Курской через три дня. Ответ его попал к Федору аккурат накануне назначенной встречи – Федор еле успел предупредить заказчика. И вот они в дороге.
* * *Курская-кольцевая встретила их ярким светом. На взгляд Федора, она отличалась именно тем, что почти ничем не выделялась – другие станции кольца были гораздо красивее. А эта станция была выдержана в бежевых тонах, не было здесь ни затейливых украшений, как на Новокузнецкой, ни цветной мозаики во всю стену или витражей, как на Новослободской. Хотя Федор смутно ощущал, что простота здесь была более продуманная, чем, к примеру, на Китай-городе, да и камень, которым была отделана станция, – куда интереснее. Колонны, подпиравшие потолок, блестели бесчисленными гранями, дочиста отмытыми.
Кузьма, как и обещал, ждал их в местной закусочной. Это был кряжистый мужик с пронзительным взглядом, с морщинами на лбу, с намечавшейся лысиной, с окладистой бородой, в неброской, но добротной куртке защитного цвета с кожаными заплатами на локтях, поставленными явно умелой женской рукой. Штаны были заправлены в кирзовые сапоги, тоже относительно новые. Другой обуви Кузьма не признавал – разве что менял иногда сапоги на пластиковые тапки. Кузьма с кем-то беседовал, перебрасывался приветствиями – его тут многие знали. Ради знакомства заказали по кружке грибного чая – Кузьма позволял себе брагу только после завершения сделки. Усевшись за исцарапанный белый пластиковый столик, потолковали об обстановке; увидев оружейника, к ним присоединился кто-то из местных. Узнав, что Ганза принимает беженцев с ВДНХ, Федор подосадовал про себя – вот где селиться-то надо было, сейчас, глядишь, на кольцевую бы попал с другими беженцами, а там уж зацепился бы как-нибудь. Да разве заранее угадаешь, как лучше? Углубленный в свои мысли, он чуть не прослушал, о чем Кузьма говорит с ганзейцем. А ведь любая информация может пригодиться.
