Андрей Круз - Ветер над островами
Странно это все. Очень странно. Хоть и не стану утверждать, что странно – это плохо. Пока не поймешь, зачем что-то происходит и что тому причина, – не следует рваться судить: рискуешь оказаться в дураках. И это еще оптимистичный вариант. Какого-нибудь случайного визитера в Мекке тоже могло бы удивить, почему там до сих пор пивом не торгуют: и людей много, и в очередь уже построились заранее – торгуй, не хочу. И выскажи он свой проект вслух… как бы он закончил? Поэтому всегда полезно давать возможность сначала работать ушам с глазами, затем мозгу и лишь в самую последнюю очередь – языку. Это как для имиджа бывает полезно, так и для здоровья.
Интересная картина, кстати: по периметру террасы пальмы растут, с мохнатыми стволами и ярко-зелеными листьями, самого тропического вида, а под ними самовар раздувают, и тоже вида стандартного – тульский гостинец эдакий. Забавное сочетание.
Когда колокол пробил двенадцать раз, Вера поднялась из-за стола, одернув сбившуюся под ремнем с кобурой куртку.
– К преподобному можно идти, – сказала она. – Пошли?
– Пошли, – согласился я, поднимаясь и подхватывая от перил чехол с ее ружьем.
Протолкались через ряды, где торговали фруктами и овощами, где я узрел все знакомое, но не слишком ассоциирующееся с рынком, где продавцы по-русски говорят. Бананы, ананасы, киви, но вместе с ними вполне привычная малина с клубникой, яблоки и груши. Цитрусовые тоже были в наличии в полном объеме: и апельсины большие ярко-желтые и маленькие оранжевые, и мандарины размером с апельсин, и грейпфруты нескольких видов. Грейпфруты, кстати, продавали еще и в разрезанном виде, с надсеченной корочкой и засыпанные по густо-розовой плоти белым сахаром. Так понимаю, тут это вместо мороженого предлагают.
В овощном ряду тоже царила сплошная эклектика, но все же доминировало все знакомое – огурцы с помидорами да капуста с морковкой. Картошки тоже хватало, разных видов. Если на Большом Скате ассортимент такой же будет – с голоду точно не помру.
Рынок закончился, дома, ограничивавшие площадь, расступились, и я увидел впереди уже знакомое белое здание церкви с конической крышей, увенчанной простым крестом. Здесь сразу стало тихо – праздношатающихся не видно, а остальные делом заняты, недосуг им по улицам шляться. Прокатила двукольная тележка, в которую был запряжен серый ослик и которой правил мальчишка лет двенадцати. В тележке лежала груда бумажных пакетов, каждый надписан. Похоже, посыльный развозит заказы.
Вчера я особо не присматривался, а сегодня заметил, что территория церкви огромна по местным масштабам. За высоким деревянным забором, выкрашенным масляной краской в веселый голубенький цвет, с прибитыми к нему деревянными крестами, к каждому из звеньев – по одному, была не только церковь. Зайдя в гостеприимно распахнутые ворота, правда, с будкой сторожа, в которой сидел, оглядывая входящих из-под полей низко надвинутой шляпы, крепкий дед со следами сведенной татуировки, я увидел несколько длинных одноэтажных пристроек, каждая со своим небольшим двориком, огороженным невысоким штакетником.
А еще обратил внимание на звуки – детские крики, смех, визг и весь прочий их стандартный набор, обычно доносящийся из детских садов или школьных дворов во время перемены. Разглядеть, откуда шел весь этот шум, не удавалось – обзор закрывала одна из пристроек, но через открытые окна были видны маленькие парты, рисунки на стенах и полки с игрушками.
– Это школа? – спросил я у Веры.
– Школа, – кивнула она. – С четырех лет и до десяти здесь учат. Но сейчас старших домой отпустили, а здесь только самые маленькие.
Понятно: в детских садах каникул нет, видать. Дом справа был похож на школу как две капли воды, но там было тихо, а в окно можно было разглядеть деревянные кровати.
– А это?
– Больница. Здесь хорошая – говорят, преподобный Симон сперва сам врачом был, потом уже духовный сан принял. Он даже сам операции делает до сих пор.
– Он здесь и за врача еще?
– Не главного, – ответила Вера. – Скорее, помогает. Главный здесь Юрий Иванович, но он просто врач.
– А сам преподобный Симон где? В церкви? – спросил я.
– Почему в церкви? – удивилась девочка. – Сегодня ни собраний нет, преподобный у себя должен быть.
– А с утра у него службы нет?
– Службы? – не поняла она. – Какой службы?
Я даже остановился. Так, что-то я не могу правильно объяснить. Надо сформулировать…
– Молитвы ты знаешь? – спросил я, подумав.
– Конечно!
– А преподобный с ними к Господу не обращается? Чтобы люди в церкви собрались, а он…
– По субботам, – перехватила разговор Вера. – Все приходят в церковь, преподобный служит, затем читает проповедь и ведет собрание. Слово я знаю, я не поняла, о чем ты. И еще можно попросить его отслужить заупокойную, или во здравие, или обвенчать. А так что ему каждый день служить?
– У нас каждый день трижды служат, – напряг я свои не слишком обширные знания про церковный уклад.
Надеюсь, что не соврал.
– А когда в таком случае преподобному работать? – удивилась она. – Он же детей учит, за больницей следит, для обращенных негров школа у него по вечерам, он судит, в городском совете заседает, а преподобный Симон еще и людей лечит. Когда все это делать, если три раза в день служить?
– И верно! – согласился я, тем самым прерывая поток явных глупостей, которые успел высказать, а заодно мысленно одобрив подобный уклад. Ну и сама личность преподобного стала вызывать больше уважения.
Преподобный квартировал в свободное от остальных нелегких обязанностей время в небольшом белом флигельке, прижавшемся к могучей стене храма. Невысокая дверь из толстой доски, подслеповатые окна в толстых стенах, простой, но крепкий и массивный стол, которому не меньше ста лет, наверное, если судить по потемневшему дереву. Ни икон, ни украшений, вообще ничего, лишь все тот же простой крест без перекладины на стене, над простеньким бюро с откидной крышкой. И не за спиной священника, что было бы логично на мой взгляд – вроде как от имени его вещает, – а просто сбоку.
Преподобный сидел за столом и, когда мы вошли, сделал приглашающий жест, заодно предлагая садиться.
– Здравствуйте, – хором сказали мы.
– Храни вас Господь, – ответил он. – И вам здравствовать.
Стулья, на которые мы уселись, тоже с виду были возрастом не меньше чем в полвека, отполированные до скользкости льда бесконечными поколениями посетителей.
– Вера, – обратился к девочке священник, – скорблю вместе с тобой об утрате твоей. Славным и добрым человеком был твой отец. Отслужу в субботу литанию по нем и спутниках его, невинно убиенных. Господь тебе в помощь, да дарует он крепость тебе в делах и помыслах. Теперь на тебе отцов груз, неси его честно, с ответственностью.
