Максим Хорсун - Солдаты далекой империи
— От голодухи и тоски… — повторил я, глядя вдаль. На горизонте клубились грязные тучи. В вечернем свете они неторопливо наливались воспаленной краснотой. Так, жди к ночи песчаную бурю…
— Что думаешь, доктор? — толкнул меня в бок боцман.
— Ты, несомненно, прав, дорогой друг, и устремления у тебя самые благородные, — ответил я и почесал голову. Волосы были жесткими, как крысиная шерсть, и шершавыми от пыли. Сколько я уже не мылся? Подумать страшно…
— Северский… — начал говорить, возмущенно повышая голос, Гаврила. Но я не позволил ему высказаться.
— Северский готов идти войной против всей планеты. По-моему, его зовут не Александром Македонским…
— Нет! — Боцман сел, вытянул руку с зажатым в кулаке биноклем. — Вон — Северский! Крадется к «Кречету»!
— Где? — Я прижал ко лбу ладонь козырьком.
Точно! Идет вдоль русла; пригнулся, втянул голову в плечи, светлые волосы его треплет ветер. В нашу сторону, шельма, не смотрит. Будто сам по себе. Боже! Ведь из оружия у него — обломок лезвия кухонного ножа в сапоге! А если за островом — цилиндр? Чем он собирается отбиваться от щупалец стража — грубыми словами?
Я вскинул охотничье ружье — верный трофей с «Дельфина», прижал приклад к плечу. Сердце заухало, как трюмная помпа, а мысли понеслись галопом, опережая друг друга.
Не знаю, смогу ли прикрыть подлеца с такого расстояния. Только бы никто не выскочил из-за загораживающих обзор островков! А у Северского на пути к кораблю таких три. Слева, справа и еще у самого корабля — слева.
Гаврила растормошил отца Савватия. Наш добрый священник залился краской: ему стало так стыдно, будто он заснул на патриаршей службе, во время чтения акафиста. Дабы перебороть смущение, он принялся разминать свое оружие: кожаный ремень, к концу которого был привязан увесистый гранитный обломок. Кажется, эту штуку придумали новозеландские маори, и называлась она «мэр». Голь, как говорится, на выдумку хитра. Матросы за минувшую неделю вооружили «мэрами» и пращами себя и всех желающих.
Северский шел быстро; минута-другая, и он уже у киля «Кречета». Задрал голову вверх, задумался: как, мол, ему подняться на борт. Штормтрап сбросить некому, и присоски, наподобие тех, что позволяют мухам на потолке сидеть, из ладоней не вырастут.
Он был от нас далеко, слишком далеко…
Северского выгнуло дугой. Он вскинул обе руки вверх и дернулся в сторону, будто кто-то невидимый с силой рванул его за пояс. Офицер исчез — скрылся за горбом островка, подпирающего нос «Кречета».
Мы с Гаврилой переглянулись и, не говоря друг другу ни слова, бросились вперед. Отец Савватий поспешил за нами следом, накручивая на запястье ремень мэра. На ходу мы приняли некое подобие боевого построения. Впереди — Гаврила, вооруженный револьвером, я — в четырех шагах позади боцмана и чуть правее. Священник — сразу за моей спиной, охраняет тылы.
Дно марсианской речки было бугристым и твердым, вроде столичной улицы, выложенной брусчаткой. Бежалось по нему легко, громада «Кречета» надвигалась быстро. Ниже ватерлинии корабль был покрашен в красный цвет, а его надводная часть — в черный, две трубы — в желтый. Вот так, вопреки первоначальным планам, мы оказались на расстоянии вытянутой руки от броненосца.
Приближаясь к островку, возле которого пропал Северский, мы непроизвольно замедлили шаг. Наши спины холодил ветер, шелестел песок, где-то на верхотуре монотонно скрипел рангоут «Кречета». Хотелось затаить дыхание и красться. Красться на цыпочках; мне показалось, будто из-за островка доносится унылое мяуканье. Точно за лысым горбом десяток дворовых котов задумали концерт играть.
А потом закричал Северский, закричал во всю глотку… в общем, ни за что бы не поверил, что этот волевой человек способен так кричать.
Мы метнулись вперед. Невидимая преграда, сдерживающая наш шаг на последнем этапе пути, не выдержала натиска. Осторожный страх развеялся, холодная решимость наполнила сердца и… и горе всем тем, кто осмелится встать у нас на дороге!
Спины. Сморщенная пергаментная кожа. Выпирающие кости.
Спины над нашим другом. Щелкают алчные зубы, раздуваются широкие ноздри, горящие глаза прищурены… Стоит сильный запах мускуса и нечистот.
«Старики»! Боже, сколько их здесь! Дюжины три или около того.
Скалистый бок островка был испещрен сетью темных нор. Из нор друг за другом выползали «старики» и их похожие на слизней, лишенные конечностей личинки. Желтели гроздья продолговатых яиц, приклеенных к нагретым солнцем валунам. Неподалеку сидели особи, обремененные непропорционально большими, просто огромными яйцекладами. Последние бестолково таращились выпученными глазами, не прекращая тужиться и «метать» свою преотвратительную икру.
Мы угодили в гнездовье «хозяйских» легавых!
Гаврила пальнул в воздух, заливисто засвистел, заорал, затопал.
«Старики», нависшие над Северским, нехотя, как бы сомневаясь, стоит ли на нас вообще обращать внимание, отступили. В маленьких глазенках блестела злоба хищников, у которых отнимают законную добычу. Повисла душная тишина, даже неугомонные личинки перестали пищать, ощущая общее напряжение. И не успел я перевести дух и удобнее перехватить ружье, как твари в один миг отбросили сомнения. Ринулись со всех сторон, давясь кашляющим лаем.
Боцман принялся стрелять направо и налево, но не успел его револьвер разразиться холостыми щелчками, как Гаврилу сбили с ног и облепили точно так же, как Северского за минуту до того.
Я выстрелил в мчащегося на меня «старика». Тяжелая пуля угодила уроду в плечо, отделив конечность от тела. Фонтаном брызнула огненно-красная, насыщенная железом кровь… но через завесу рубиновых капель на меня уже неслось следующее существо. Я опять нажал на спусковой крючок, и «старик» словно врезался в стену. Его перевернуло в воздухе и отшвырнуло в диаметрально противоположном направлении.
У меня не было времени перезаряжать ружье. Уроды тянули ко мне лапы, оканчивающиеся скрюченными пальцами. Я саданул прикладом по голове одного, вышиб зубы другому; левой рукой выхватил из-за пояса нож и тут же вонзил под ребра твари, вздумавшей повиснуть на моей шее. Завертелся, раздавая удары. Мельком заметил, что отец Савватий сражается как лев, что и его мэр кружит со скоростью пропеллера аэроплана.
Гаврила вырвался, раскидав навалившихся на него гадов. Безбожно ругаясь, заработал тяжелыми кулаками, некогда отправлявшими на больничную койку нерадивых матросиков.
Через секунду-другую возле нас поредело, и я смог наконец перезарядить ружье. Выстрелил вслед убегающим прочь «старикам», а затем еще раз — по неповоротливым «яйцекладам». И в обоих случаях промахнулся…
Отец Савватий упал на колени рядом с Северским. Поднял раненому голову, торопливо расстегнул на нем изодранный в клочья китель. Артиллерист выглядел плохо. Однако досталось ему куда меньше, чем я опасался.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся наш «Победоносец», кривя от боли рот. Поглядел на меня и с чувством Добавил: — Накаркал, генералиссимус. Теперь давай, штопай меня, господин Ланцет! — И по грязным щекам офицера потекли слезы.
Очевидно, Северский закрывал руками горло. В результате до глотки «старики» не добрались, зато здорово искусали оба запястья. Но не это было самым страшным. Какая-то зверюга разодрала офицеру левое плечо до самой кости; обнажился сустав, из поврежденной артерии толчками била кровь… Вот это — чрезвычайно опасная рана; теперь каждая секунда бездействия отнимала у раненого шансы на спасение жизни.
— Отец Савватий, вы можете помочь? — обратился я к священнику.
— К-конечно, с-сын, — ответил тот, с трудом справляясь с речью.
— Вам нужно будет зажать вот здесь… Только крепко! Сможете?
Я положил руки отца Савватия на плечо Северского. Артиллерист зашипел и зажмурился — его стало знобить. Впрочем, знобило нас всех…
Гаврила пытался перезарядить револьвер, но патроны, неожиданно сделавшиеся скользкими, словно подтаявший лед, то и дело вываливались из дрожащих пальцев. Из-за скал на нас испуганно глядели «яйцеклады». Где-то вдалеке, в глубине русла, зазвучал кашляющий лай. Трутни «стариков» прекратили паническое бегство. Похоже, они вот-вот залижут раны и нагрянут снова. Дорога была каждая минута! Да и Северский потерял уйму крови…
Я тронул боцмана за плечо:
— Гаврила, будь начеку!
Боцман кивнул, поднимая обеими руками револьвер. Я же повесил ружье на шею и кинулся к скалам. «Яйцеклады», увидев, что я приближаюсь, затрусили кто куда — тяжелые и неуклюжие, точно объевшиеся дерти гусаки. При этом они не прекращали мяукать препротивными голосами и извергать из себя осклизлые яйца. Мне было на них наплевать, я принялся взбираться на горб островка. В какой-то момент из непримечательной трещины высунулась личинка и укусила меня за ладонь. Зубки у коварного слизняка оказались отнюдь не молочными. От неожиданности я едва не сорвался вниз, на камни. Но «чуть-чуть», как говорится, в счет не берется.
