Николай Полунин - Цербер
Все же он чувствовал волнение. За годы привыкаешь к заведенному распорядку. А тут еще другая Москва. Все то же самое — и иное.
Тезка-Мишка тоже волновался, но волнения его были более конкретны.
«Надо же, будто всю жизнь теперь поставили раком. «Чероки» накрылся, жаль, но шеф заплатит. Сам еле живой ушел, но ушел ведь. А вот что еще два жмура на мне, пусть и недоказанных… Все равно, не климатит мне этот оборот».
Мишка втайне вел свой счет и даже наметил, дальше какого момента не пойдет ни при каких обстоятельствах. Он никогда ни к кому не примыкал, всегда был сам по себе. Ни разу не засыпался. Это было трудно. С появлением в его жизни шефа Михаила многое стало гораздо легче и проще, хотя и загадочней. Главное, приблизился заветный порог, задуманный капитал, обеспечив который, можно было вязать раз и навсегда.
И вот на тебе!
Теперь Мишка не знал, что и думать. На кого же он работает? Ведь это даже не иностранной разведкой пахнет, как они с покойником Петькой подчас рассуждали, не зовя пока в разговор молодого Алика. Понятны сделались шефа Михаила вопросы с подначкой: а чего это вы никогда не поинтересуетесь, что к чему почему?
Пришельцами из космоса это пахнет, вот чем. Или колдовством, тоже подарок не большой. У кого еще такой Паша Геракл в закадычных друзьях будет ходить?
Видел, Мишка видел, как он тем в лодке шеи переламывал. Двумя пальцами. Щелк — и нету. Курице голову трудней оторвать. Не занимался в это время ни с кем Мишка, не топил неизвестного гражданина. Тот сам готов был — виском в угол шверта, об него же и Мишка себе спину рассадил. Острый.
Павла с того водяного мотоцикла будто по воздуху метров десять пронесло. Его в прыжке еще встретили, не промазали, а ему хоть что. Приземлился — и пошло дело. Последний уж и башку набок, и язык наружу, а автомат все стрелял, видно, спуск зажало. На полике в лодке горсть свинца осталась. Сами они вышли, что ли?
От воспоминаний Мишка даже протрезвел. Он вообще больше прикидывался пьяным. На одном посту ГАИ «Ауди» с четырьмя мужчинами в салоне попытались притормозить. Ушедшие было вперед «Жигули» мигом среагировали.
Тот парень не задний ход дал даже, а рявкнув движком, взвизгнув резиной, развернулся, подскочил и что-то такое менту поганому вдвинул в рыло, что он от тех корочек отскочил, как от гранаты. Потом взбежал по лесенке в «аквариум» и тем козлам тоже дал просраться.
Если до этого поста «Жигули» и следующая за ним «Ауди» шли в общем потоке, особо не вылезая, то теперь поперли. Спидометр часто убегал за 150. Мишка такую езду любил.
Было у него, по молодым годам еще, когда понт выше дела стоял, затаенное. Идешь по участку, допустим, с ограничением. Топишь газ. Он тебе: «стоп», а ты раз — и стоп. А на стекле волына. Прямо так, на виду. Он от твоего стоп уши развесил, но к тебе. Увидал, чего лежит, зубы вперед: «Чье?» Ты ему: «Мое!» Он: «Разрешение? Документы?» А ты ему разрешение — на! Документы — на! И засохни, мусор…
За своими размышлениями тезка-Мишка пропустил Московскую кольцевую дорогу.
Один Михаил ни о чем не думал. Он был далеко.
Под плакучими ивами вода, вода, вода.
За снегами, за зимами луга, луга, луга.
Над ночной тишиной месяц лег золотой.
Месяц…
Проехав по проспекту, где, к разочарованию тезки-Мишки, на светофорах останавливались, как все, они свернули в улицы района, где жил Михаил. Прижались к бровке, чуть не доехав до самого дома.
— К подъезду уж мы не будем, — вновь чуть виновато сказал Жук, подойдя к ним от синих «Жигулей».
— Вот хорошо-то! — завелся Павел. — А то вечно: набегут! цветы, понимаешь! Пресса! Надоело.
— Михаил Александрович, если что не так, извините. Мы старались. Всего доброго.
— Постойте, — сказал Михаил, видя, что Жук собирается садиться в машину. — Вы говорили, меня будут ждать. Кто, где? Что мне делать дальше, брать в расчет ваше существование или прожили-забыли? — Он решил схитрить. — Если мне еще понадобится ваша помощь?
Если ко мне вопросы все же возникнут, на кого мне ссылаться, как найти вас?
— Нас не надо искать, Михаил Александрович, да и мы вас искать не станем. Просто, наверное, в нужный момент окажемся рядом. Если у нас будут соответствующие инструкции. — Жук нешироко развел руками и слегка, по-своему, улыбнулся. — Сами понимаете.
— Нам, Миша, самое время сдаваться идти, — сказал Павел, кладя ему руку на плечо. — Не горячись, все разрешится в свое время.
Жук благодарно кивнул ухмыляющейся бороде Павла.
— Вот именно, в свое время. Может быть, даже раньше, чем вы думаете. Нам пора. Всего хорошего.
С явным облегчением нырнул на сиденье рядом с блондином, и «Ауди» сорвалась с места.
— Дипломат, мать его…
— Скользкий, — подтвердил тезка-Мишка.
— Ты-то чего остался? Сказал бы, они тебя до дома подкинули.
— Так они ради меня и расстарались.
— Ну, я сказал бы.
Тезка-Мишка неопределенно повел бровями.
— А. — Михаил понял. — Ну, сейчас, только дождемся, пока домработница ключи подвезет. Мои-то в озере. Вместе с яхтой.
— Яхта непотопляемая, — сказал Павел. — Забыл? У нее под бортами поплавки в корпусе.
Они прошли вдоль дома к парадному Михаила. Едва не столкнулись с мужчиной в серых брюках и дырчатой тенниске возле самых дверей. Тот стоял столбом, с изумлением, как показалось Михаилу, уставясь на дымящийся у ног окурок.
— Тушить сигаретки надо! — громко сообщил ему на ухо тезка-Мишка, развеселившийся в предчувствии денег. — В урну бросать, не сорить на улице! — Пошел! — прошипел Михаил, пропихивая тезку-Мишку перед собой. — Извините, — сказал он мужчине.
Лифт стоял на первом этаже. Из-за Бати им втроем было в нем тесно.
— А ведь у меня кот в квартире третий день голодный. И домработнице не сказал. Ты чего, Паша, такой?
— Домработница, — молвил Павел в пространство. — Квартирный кот. На лифте покататься. Асфальт потрогать, консерву попробовать. Я папуас, Братка. Я приехал со своих Соломоновых островов.
— Тьфу ты, я серьезно…
Мужчина, которого чуть не задел у парадного Михаил, был Зиновий Самуэлевич.
Глава 43
Сегодня он опять приехал к этому дому, когда закончил торговать газетами.
Неодолимое чувство, что влекло сюда, заставило Зиновия Самуэлевича дважды пройтись вдоль дома, всех пяти его подъездов. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание, он принял вид человека просто прогуливающегося. Или поджидающего кого-то.
Ужасно хотелось поджечь что-нибудь. Маленькую бумажку, клочок. Ведь никто же не узнает. Он может встать совсем в сторонке, подальше. Так как Зиновий Самуэлевич никогда не тренировал свой дар, он мог быть уверенным лишь метров за шесть-семь — как в том случае с конкурентом в метро. Дома-то он зажигал плиту вообще с одного метра и ближе.
Желание становилось нестерпимым.
Как назло, ни клочка мусора. При этом доме, наверное, дворником работал старательный человек. В другое время Зиновий Самуэлевич не преминул бы одобрить такой факт, но сейчас он предпочел, чтобы дворник оказался понерадивей.
Наконец ему встретился случайный окурок. Как раз возле того парадного, рядом с которым он испытывал наиболее сильный позыв действовать. Вновь он охватил Зиновия Самуэлевича — мучительный, острый, путающий мысли, заставляющий забыть о приличиях поведения и здравом рассудке.
Затаив дыхание и не видя ничего вокруг, он уставился на длинный бычок.
«Вот ты лежишь тут. Кто тебя бросил? Какой… а, он в помаде, значит — какая. Какая ты, а! Мокрохвостая, небось молоко на губах не обсохло, а мало что куришь, так еще и мусоришь. Что он тут валяется? Чего ему тут делать?
Да чтоб он сгорел!»
Наверное, Зиновий Самуэлевич недостаточно рассердил себя, потому что окурок, вместо того чтобы вспыхнуть разом, потянул от кончика тоненькую струйку дыма, принимая вид только что брошенного.
Это принесло хоть малое, но облегчение, и Зиновий Самуэлевич начал замечать кое-что из окружающего.
Например, сумел в последний момент посторониться с дороги троих, которые входили в подъезд. Они говорили о чем-то своем. Бросились в глаза борода и шрамы огромного, массивного. Другой, очень светловолосый, извинился за молодого в каскетке, прооравшего на ухо Зиновию Самуэлевичу какую-то бестактность. Отчего молодежь всегда норовит схамить? Он в молодости таким не был.
Окурок превратился в палочку пепла. Влекущее чувство быть здесь и испытывать свой дар исчезло. По крайней мере, притупилось. Можно было ехать домой к маме Эсфири Иосифовне и супруге Жене, которые его заждались.
Но Зиновий Самуэлевич знал, что завтра снова придет сюда.
— Папаша, — его похлопали по спине. Как-то по-хозяйски похлопали, неприятно.
