Роман Глушков - Эпоха стального креста
Аврелий слегка оторопел от такой беззастенчивой простоты, но он уже настроился на любимое занятие и сходить с этой тропы был не намерен.
– Однако вы посмотрите на него! Каков хитрец, а? – Он подошел и лично проверил закрепленные Джеромом зажимы. – Нет, это твоими устами говорит сидящий в тебе Сатана! Он, конечно же, страшится Очищения, а потому согласен на любой компромисс. Но он лжив и живуч, Жан-Пьер! Посуди, ну разве так на самом деле возвращаются к Богу? Ты ведь просто хочешь обхитрить своего судью и ввести его во грех искушения. И лишь в полной мере пройдя через боль и страдания...
– Вы сами-то верите во всю эту чушь? – оборвал его Иуда. – Я слишком долго вращался в ваших кругах, чтобы понять, как действительно вы почитаете своего Бога! Вы хоть помните его заповеди? Да, конкретно вы, магистр Аврелий? Я не буду далеко ходить за примером: не ваше ли дело рассматривал Апостол Инквизиции незадолго до моей, назовем ее так, отставки? Вы в пьяном виде изнасиловали дочь дьякона Оружейной Академии! И каков же был вердикт Пророка? Человек, совершивший смертный грех, оказался слишком ценен для него, а потому несчастную девушку признали совратившей Господнего Слугу ведьмой, и сожгли вместе с так и не согласившимся с этим приговором отцом! Ну, а что же ваш Господь? А он отвернулся и промолчал как всегда!..
Стоявший за спиной инквизитора Бернард усмехнулся – похоже, он знал эту историю, хотя ни я, ни Карлос, судя по его реакции, никогда не слышали о подобном. Аврелий же взвился и сорвался на крик:
– Ложь!!! Наглое очернение члена Ордена!!! Очередная твоя ересь, прихлебатель Дьявола!!! Ну ничего, сейчас ты запоешь по-другому!..
И он схватился за рукоятку на пульте, после чего принялся увеличивать напряжение электричества на Троне. Вопль Иуды огласил Комнату Правды, звоном отражаясь от ее железных стен. Тело его забилось в зажимах, а на шее вздулись лиловые вены.
– Ну как, ощущаешь прилив божьей благодати? – злорадствовал Аврелий, возвращая рукоятку на «ноль«. – К обеду будешь петь псалмы не хуже юного семинариста!
Иуда же отдышался и с трудом вымолвил:
– Что ж, каков Бог, такая и благодать. На большее я и не рассчитывал.
Процедура повторилась. Я не любитель подобных зрелищ, но сегодня служба заставляла неотлучно находиться в этом пропитанном страхом и болью помещении.
На этот раз Жан-Пьер приходил в себя дольше. Пот градом катил ему на лицо из-под так называемой «короны» – опоясывающего голову верхнего контактного зажима. Дыхание его стало чаще и тяжелее, ногти побелели.
– Крепко засел в тебе Сатана, – говорил Аврелий, раскладывая перед собой служебные бумаги. – Очень крепко. Представляешь: беру я у тебя подписи под всеми документами, а в Ватикане ты возьми да и отрекись от них! Да еще и ляпнешь что-нибудь этакое об Отце нашем Небесном, как сейчас, например! И кто я буду после такой твоей выходки, а? Нет, Жан-Пьер, магистр Аврелий себя опозорить не даст и только ему дозволено судить, воистину ли ты готов предстать перед Создателем или просто прикидываешься.
– Клянусь вам... – Иуда все еще не мог отдышаться. – Клянусь, что ничего такого не скажу! Перестаньте, прошу вас!
– А знаешь, как я определяю, когда человек искренне желает возвращения? – продолжал инквизитор, пропуская просьбу отступника мимо ушей. – Тебе интересно? Я расскажу: по глазам! Глаза, Жан-Пьер, – самый точный, самый проверенный индикатор души. На данный момент они у тебя испуганные, но за страхом я вижу то, чего Господь никогда не одобрял в своих подданных – непокорность! Настоящую, хорошо сокрытую тобой непокорность души! И эту непокорность нам и предстоит теперь искоренять.
– Не думаю, ваша честь, что есть такая сила, что способна заставить мою душу вернуться обратно к этому Богу, – Иуда, кажется, начинал понимать, что так просто ему от Аврелия не отделаться. – Я видел, какие мерзости он позволяет творить своим ближайшим слугам. Моя душа не вернется, а вы просто-напросто сломаете и унизите меня, но не более того. И я ничуть не сомневаюсь в том, что вам это удастся. Очень скоро я начну ползать по полу и лизать вашу обувь, только чтобы вы прекратили причинять мне боль. Вот тогда-то в моих глазах вы и прочтете желаемое раболепие и так ценимую вами овечью кротость. Но до души, ваша честь, вы никогда не доберетесь, ибо никому во веки веков не узнать, что же она собой представляет.
– Посмотрим, Жан-Пьер, – магистр снова взялся за рычаги пульта. – Времени у нас не так и много, но будь уверен – когда ты узришь Пророка, то без лишних напоминаний и уж точно безо всяких сюрпризов, а исключительно по велению сердца падешь перед Его Наисвятейшеством на колени и будешь слезно умолять его простить твою, как ты правильно выразился – неизведанную, – а посему, значит, темную душу. Однако продолжим проливать на нее через страдания познавательный свет...
После третьего электрического удара Иуде уже потребовалась помощь Джерома, давшего ему понюхать нашатыря. Жан-Пьер очнулся, но пребывал в полубредовом состоянии: глаза закрыты; губы сжаты; правая щека подергивается. И несмотря на это, первым заговорил все же он, заговорил с горькой иронией:
– А что же вы, ваша честь, не спрашиваете о том, на каких условиях Дьявол заключил со мной контракт; почему я не поменял свой лобовой крест на пентаграмму и где стоит на привязи мое помело?
В ответ на это Аврелий взял исписанный лист гербовой бумаги, встал из-за стола и, тыча указательным пальцем в строки документа, подошел к Жан-Пьеру:
– Потому и не спрашиваю, богоненавистник, что в списке твоих грехов колдовство отсутствует. Но зато есть вещи гораздо серьезнее, а именно – цитирую: «...Измена Господу при нахождении у него на службе; прилюдное богохульство; совращение законопослушных граждан протестантскими взглядами; еретические проповеди в общественных местах...», ну и как было доказано вчера, «...измена Святой Европе путем сговора с ее потенциальным противником, а также незаконная добыча и торговля оружием». И хоть по последним пунктам окончательно разбираться будут Защитники Веры, но тем не менее это тот же грех, а грехи твои, Жан-Пьер – наша юрисдикция. Ну а сегодня перед завтраком на десерт я вписал сюда еще и «сопротивление аресту, повлекшее многочисленные жертвы среди Слуг Божиих и гражданских лиц». Очищению Огнем подлежит каждое из твоих мерзких деяний, однако заметь: насколько же милосерден Пророк, коли так печется о твоей ничтожной душе.
– Я не изменял Святой Европе как своему государству! – В голосе Иуды зазвенели стальные нотки негодования. – Я просто спасал жизни своих детей и мою в том числе! И если эта страна пожелала уничтожить нас, я вправе поискать себе другую, разве не так? А поскольку по-доброму вы бы меня все равно не выпустили, пришлось бежать и нанимать пирата, и так уж получилось, что, кроме оружия, заплатить нам ему было нечем!
– И ты не называешь это предательством! – вскричал магистр. – Да тут и доказывать ничего не надо!
– Думайте как хотите, – Жан-Пьер опять вернулся к своему спокойно-безнадежному тону и закрыл глаза, отгородившись тем самым от всех присутствующих в Комнате Правды. – Мне пришлось выбирать – либо жизни моих близких, либо это. На тот момент я выбрал верно. И, ваша честь... я не буду ни спорить с вами, ни оправдываться в чем бы то ни было. Вы привели меня на этот стул с проводами не беседы вести, а наказывать. Так давайте же поскорее завершим вашу работу!
– С превеликим удовольствием, Жан-Пьер! – ответил Аврелий. – Однако, как я вижу, «поскорее» навряд ли получится...
И магистр вернулся за пульт...
Проклятый Иуда пробыл на Троне Еретика до обеда. Он безудержно вопил, метался в зажимах от нечеловеческой боли. Он стонал и плакал, умоляя магистра прекратить дознание, но тот, довольно ерзая, только прибавлял напряжение. Джером несколько раз выводил отступника из бессознательного состояния, делая это все с большим и большим трудом. При последнем включении Трона у Жан-Пьера пошла изо рта пена, и Аврелий, поняв, что перегнул палку, вырубил питание, после чего, довольный собой как никогда, потянулся в своем кресле, разминая затекшие суставы:
– На сегодня достаточно. После обеда займемся этими двумя. Опыт подсказывает мне, что они будут малость посговорчивее...
И, пронаблюдав, как недвижимого Иуду отволокли обратно в клетку, Аврелий отправился мыть вспотевшие от напряженной работы руки...
Вацлав пришел менять меня сразу же, как только все присутствующие на процедуре удалились. Видимо, окончательно смирившись со смертью старого боевого товарища, он находился в нормальном для себя настроении меланхолично-спокойной задумчивости.
– Идите перекусите, брат Эрик, – сказал поляк, усаживаясь на мое место. – Добровольцы прикатили полевую кухню и привели неплохого повара. Единственная радость за прошедшие пару суток...
