Павел Корнев - Пятно
—Держи. — Кузнецов кинул мне запечатанный в полиэтиленовую пленку ломтик хлеба и указал на наган: — Понял теперь, какой это геморрой?
—Зато он надежный, — возразил я, вставив последний патрон и прокрутив барабан. — А вот твой паек у меня как-то доверия не вызывает.
—Ты попробуй сначала, потом говорить будешь.
Я убрал заряженный револьвер в кобуру и надорвал упаковку. К моему удивлению, хлеб моментально нагрелся, и нос защекотали запахи свежей выпечки, сыра и ветчины.
—Это ж сколько химии в него запихали?
—Не больше чем обычно.
Тост и в самом деле оказался хорош. Одного ломтика вполне хватило, чтобы наесться, и на вызванную химикатами обманку возникшее чувство сытости совсем не походило. Ничего так, в общем. А с пивом и вовсе замечательно. Сто лет пиво не пил. Одно плохо: курить охота, просто сил никаких нет.
Я вновь хлебнул, откинулся на спинку кресла и отставил бутылку на соседний стол. Здорово, конечно, что отдохнуть получилось, но особо расслабляться не стоит — дождь скоро кончится, а мне хмельной напиток как-то очень уж сильно по мозгам ударил.
—Слушай, все же хочу спросить, — неожиданно произнес сидевший лицом к дверному проему федерал, — а почему ты на самом деле до сих пор тут живешь?
—В смысле? — удивился я. — А где мне еще жить?
—Почему не перебрался в Сибирь? Смысл торчать в «пятне» без элементарных удобств? Без какого-либо медицинского обслуживания и социального обеспечения?
—Я не живу, я существую. — Пиво развязало язык, но это было в общем-то неважно. — Сам посуди, к чему мертвецу удобства?
—Мертвецу?
—Ну да. Человек — существо социальное. Убей его окружение, убей возможности — убьешь его самого. Студент умер, а помоечнику и здесь хорошо.
—Чушь! — возразил Кузнецов. — Человек — это в первую очередь личность.
—Личность — лишь иллюзия, большей частью зависящая от внешних факторов. — Отхлебнув пива, я приготовился к долгому спору. Люблю поспорить, есть грех. И неважно, о чем и какую позицию отстаивать в общем-то. Хотя сейчас федералу все же удалось задеть меня за живое. — Человек существует в определенном социуме, который и определяет его возможности.
—Почему бы тебе не сменить социум? — предложил опер.
—А зачем? — хмыкнул я. — У меня был определенный круг общения, теперь его нет. Зачем делать вид, будто все можно исправить? Зачем, а? Ничего нельзя вернуть. А те, кто так думают, обычно плохо заканчивают. Одни подсаживаются на наркоту, другие ведут себя настолько неадекватно, что лучше бы просто подсели на наркоту и тихо сдохли.
—Жизнь продолжается.
—Фигня! Нет, я бы мог, конечно, найти себе занятие по душе, да только это была бы лишь форма саморазрушения. Отложенное самоубийство, так сказать. Оно мне надо? А так я существую в мире с самим собой. У меня нет иллюзий. Я остался прежним и не хочу меняться.
—Должна же быть у человека мечта.
—Мечта — это когда есть возможность желаемое осуществить. А когда такой возможности нет — это скорее сродни онанизму.
—И что в этом плохого? — ухмыльнулся Кузнецов.
—Я это перерос, — упрямо заявил я, — когда понял, что, кроме крови, осуществление моей мечты ничего не принесет. Но в принципе понимаю и тех, кто начал убивать, да так и не смог остановиться. Прекрасно понимаю…
—Понимаешь или оправдываешь?
—Некоторых оправдываю, некоторых нет. Все зависит от ситуации.
—Когда человек делает смыслом своей жизни уничтожение других разумных существ — это… — опер замялся, — нездорово.
—Геноцид как признак расстройства психики? — Я допил пиво и покачал головой. — Не стоит обобщать. Если загнать человека в угол и сделать ксенофобию формой его существования, какие могут быть потом к нему претензии? Это закон природы: если чужак несет угрозу, убей его или умри сам.
—Почему-то большинство не пошло на поводу у предрассудков. Нормальным людям хватило ума начать строить новую жизнь, а не пытаться разрушить все, до чего они могут дотянуться.
—Знаешь, — невесело улыбнулся я, — большинству нет никакой разницы, что строить — школы или концлагеря. Тому самому большинству не до политики, ему надо семьи кормить. А уж оправдание можно любому созидательному труду найти.
—Ты оправдываешь нацизм? — внимательно глянул на меня Кузнецов.
—Мы вроде о ксенофобии говорили? — уточнил я.
—А есть разница?
—Ну так! Ксенофобия — это защитный процесс. Отторжение инородного. Ответная реакция, когда начинают ломиться со своим уставом в чужой монастырь.
—А нацизм?
—А нацизм уже форма агрессии.
—Кто бы мог подумать!
—Ну, мне так кажется, — ухмыльнулся я и невольно вздрогнул, когда сгустившийся за окном сумрак прорезала яркая вспышка молнии. В следующий миг окна задрожали от докатившегося до здания грохота, и вскочивший на ноги федерал поспешил оттащить кресло в глубь помещения.
—Это еще что такое? — ошарашенно уставился он на здание напротив, в окнах которого заискрились непонятные огни.
—Молния ударила, — поежился я.
—А с домом что?
—Возмущение энергетического поля или что-то типа того… — Пелена внезапно усилившегося дождя не помешала разглядеть, как посреди проезжей части начало разгораться непонятное свечение, а потом к небу протянулась ослепительная нить электрического разряда. — Теперь понимаешь, почему не стоит в дождь по улицам шляться?
—Теперь понимаю.
—Пойдем, в коридоре переждем. — Я распахнул дверь, но тут же подался обратно. — Не двигайся!
—Что…
—Тихо! — Послышалось едва различимое пощелкивание, а потом мимо кабинета медленно проплыла шаровая молния. — Пронесло…
Беззвучно открывавший и закрывавший рот Кузнецов мотнул головой, в несколько глотков осушил бутылку пива и шепотом спросил:
—И часто тут такое?
—А как думаешь, почему все по подвалам ныкаются? — Я осторожно закрыл дверь и присел на краешек стола. — Неспроста, факт.
—Да уж, неудивительно…
—Дождь вроде стихает, — выглянул я в окно. — Ждем, не дергаемся. Нога у тебя как?
—Уже в порядке, — вновь уселся Кузнецов в кожаное кресло.
—Сгущенку дай, — попросил я и обнажил кинжал.
—Ты есть хочешь? — не на шутку удивился федерал. — Того, что ты съел, на сутки нормальному человеку хватает!
—Не принимает у меня организм ваши химикаты. — Я кинжалом вскрыл банку, отогнул крышку и вытащил из рюкзака ложку. — Вот это другое дело. Натур продукт!
—Вареная, что ли?
—Да нет вроде, — глянул я на этикетку. — Обычная.
—А чего темная такая?
—Долго хранилась, — предположил я. — Да не, нормальная. Не испортилась.
—Слушай, Володя, — Кузнецов как-то непонятно глянул на меня и задумчиво потер подбородок, — а что ты еще про скупщиков рассказать можешь?
—Тебе зачем?
—Да странно просто…
—Обоснуй, — облизнув ложку, попросил я. — Давай колись. Вижу ведь, что есть какой-то интерес в этом.
—Сначала твое мнение услышать хочу.
—Ты мне стучать предлагаешь, ничего не путаю?
—Предлагаю обменяться информацией, — невозмутимо заявил опер.
—А оно мне интересно?
—А разве нет? Мне-то ничего не стоит нужную информацию по своим каналам пробить, а у тебя таких источников нет.
—Ладно, — кивнул я и махнул рукой. — Только скупщик у нас в округе один. Старинов Сергей Данилович. И никаким компроматом на него я не располагаю. Платит не так что бы очень хорошо, но на жизнь хватает.
—Конкурентов у него совсем нет?
—Я же говорю — нет. Кто-то уехал, кого-то подстрелили. До остальных идти далеко.
—А он почему остался?
—Да сам удивляюсь, — признался я. — Денег ему до конца жизни хватить должно, да и по вашей линии ни в чем таком не замешан вроде.
—Как давно он информационными носителями интересоваться начал?
—Да сколько помню, они всегда в цене были. А что?
—Так, ничего, — отмахнулся федерал, о чем-то крепко задумавшись.
—Вот и поговорили, — хмыкнул я.
—Не бери в голову, — отмахнулся Кузнецов. — Лучше скажи: ему неповрежденные носители нужны или носители с сохранившейся информацией?
—Второе. Вся фишка в том, что ячейки памяти при отрицательных температурах через какое-то время обнуляются.
—Насчет этого в курсе, — кивнул опер. — А как думаешь, зачем ему эта информация? Кому он ее перепродает?
—Кому — без понятия. А зачем?.. — Я пожал плечами. — Раз платят, значит, можно как-то использовать. Мало ли какие схемы извлекают…
—Все эти схемы, — с явной иронией выделил последнее слово Кузнецов, — давно известны. И сам подумай, что такого может быть залито в ячейку памяти того же «карапуза»?
—Ну… не знаю.
—А я тебе скажу: данные о времени и месте изготовления, погрузке на корабль-носитель, условиях хранения и обслуживания. Сугубо служебная информация для контролирующих органов в случае ревизий и прочих проверок.
