Макс Острогин - Здравствуй, брат, умри
— Привет, — сказал я.
И тут же из кустов выскочил этот ее друг и встал между нами, принялся тыкать меня пальцем. Я не стал уже его бить, пусть, они тут главные вроде как. Он меня ткнул, а я отодвинулся, не стал эскалацию затевать. А Глазунья на дикого так зыркнула, что он смялся и в сторону убрался.
Глазунья усадила меня перед собой и смотрела на меня целый час, наверное. И улыбалась. Я заметил, что улыбка у нее красивая, все зубы белые и целые. Обычно у диких зубы — гниль, они от вони у них гниют, а у Глазуньи ничего были, даже очень хорошие. Сидела, улыбалась и смотрела. Что это с ней, интересно? Мне даже как-то неловко сделалось, я принялся оглядываться, думал, что у меня за спиной кто-то там стоит такой… Нет, никого.
Так мы и сидели. Пару раз я собирался отойти, но Глазунья с улыбкой брала меня за руку, и мне приходилось оставаться. И так до темноты почти. Другие дикие, между прочим, так и не появились.
Ночью было холодно. Я старался подгрести под себя побольше еловых веток и даже земли, но это плохо помогало, холод все равно втягивался. Диким что, они привычные, а мне плохо. Я пробовал согреться Волком, прижимал его к себе, но толку от него было мало, тепло образовывалось лишь в месте, где Волк прижимался. Помучившись, я вспомнил про старый способ борьбы с холодом. Надо лечь на спину, спрятать руки под задницу и лежать не шевелясь, сначала будет холодно, но надо терпеть и не дрожать, потом постепенно-постепенно тепло станет распространяться, и ты уснешь спокойно. Правда, к утру несколько похудеешь.
Утром я тоже проснулся не сам. Но не от того, что меня лизали в нос. Проснулся от взгляда. Кто-то смотрел на меня. И я проснулся.
Дичата. Трое. Они сидели метрах в двух и разглядывали меня внимательно. А один из них был рыжим. Точно той же масти, что и большой Рыжий. А рожа не знаю, похожа или нет — слишком грязная, точно он всю ночь спал лицом в луже. А тот, что с краю был, еще и дразнил Волка дохлой ящерицей. Были эти дичата тощи и малорослы и угрюмы, как все дичата. Я вот читал, что дети не должны быть такими, они должны все время радоваться и пребывать в хорошем настроении, носиться и подпрыгивать. Наверное, дичата оттого такие, что жизнь у них невеселая, в норе не очень-то повеселишься…
Интересно, что будет, если дать такому конфету? Он, наверное, взорвется от восторга. А может, просто не поймет, что это. Волк ухватил ящерицу, и они с дичонком принялись за нее бороться, смешно, но никто не засмеялся.
Я перевернулся на живот и поднялся на ноги. Спокойно. Не покачиваясь. Подошел к дереву, стукнул кулаком. Присел. Подпрыгнул. Ухватился за ветку, подтянулся.
Ничего. Нормально. Локти только хрустнули. И есть захотелось. Впервые за последние дни я почувствовал, что мне хочется есть. И живот мой тут же замычал громко, просто заревел, мне даже самому смешно стало, дичата не засмеялись.
Не умеют, наверное, подумал я, и огляделся в поисках еды. Только я подумал о еде, как тут же появилась Глазунья. Просто вышагнула из-за ближайшего дерева, дикие, они здорово умеют маскироваться, я говорил. В руках у нее белела кора, свернутая в такой широкий… пандус, и весь этот пандус был заполнен орехами. Фундук. Ну да, беличьи запасы. Дикие отлично разыскивают беличьи запасы, нюхом нюхают.
Глазунья поставила орехи на землю и кивнула. Дичата медленно приблизились, и я тоже, мы уселись вокруг орехов и принялись их грызть. Молча. Только треск стоял. Съели все. Посидели, разошлись в разные стороны. Дичата играли с Волком, я не знал, что делать. Просто сидеть было как-то глупо, бродить туда-сюда тоже не хотелось, к тому же я чувствовал себя голым, а голому всегда не по себе. Чтобы как-то себя занять, я взялся поправлять шалаши, хотя они и без того были сплетены неплохо, дикие оказались искусными ребятами.
Глазунья наблюдала. Она за мной вообще все время наблюдала, старалась, чтобы я из виду не пропадал. Это она зря. Я вполне самостоятельный человек, могу сам о себе позаботиться. Пусть за дичатами присматривает, остальные дикие куда-то запропастились, отправились по своим дикарским делам.
Надо и мне… Тоже уходить. Пойти, отыскать одежду, привести себя в человеческий вид. Ботинки добыть, без ботинок мне туго…
И вообще туго. Вдруг я почувствовал, что что-то не то со мной… Наверное, это от орехов. Орехи — жирная еда, их нельзя много. Я подумал про жирное, мне стало еще хуже.
Я опустился на колени. Глазунья тут же подскочила ко мне, принялась хлопотать, шептать на ухо, то есть не шептать, то есть дышать, дышала-дышала, и мне постепенно становилось лучше и спокойнее. И уже тошнило не так, а совсем по-другому, полегче.
Дичата смотрели на меня. Тут все на меня смотрят. И Волк, даже Волк на меня пялится, хотя раньше внимания не обращал. Одичал, что ли…
— Ничего интересного, — сказал я.
Нет, диким плохо жить, даже огня нет. Жри орехи, вот и все веселье. А тот же фундук, если его пожарить, становится гораздо вкуснее. Можно даже его не на сковородке, можно на углях. С жареных орехов не тошнит.
Я добрался до своего места, лег лежать. Глазунья держалась в отдалении, но на меня поглядывала. Огня развести бы… Но огня без кремня и железки не развести, а у диких вряд ли эти припасы есть…
Думать не хотелось. Нет, подвели меня орехи, надо их в меру, не стоит объедаться, это может быть опасно. А диким хоть бы что…
Глазунья приблизилась, но дышать на мои повреждения не стала, видимо, лечение подошло к концу, теперь осталось отъедаться. Пару дней на орехах я продержусь, потом отправлюсь на охоту. Попробую отправиться, лес пустой, твари распугали всех, вряд ли что-нибудь получится добыть. А мяса хочется. Сколько я тут провалялся, дней десять, никак не меньше. И все тихо было. То есть все эти десять дней со мной ничего не случилось, лежал, отдыхал, никакой вредной неудачливости. Может, моя лестница закончилась? По той, по которой я с большим успехом скатывался, стукаясь лбом?
Пора бы. Пора. Мне совсем не хотелось ни о чем беспокоиться — ни о жизни своей, ни о тварях, какое-то умиротворение со мной приключилось. Наверное, из-за орехов. Хотелось закопаться в листья, втиснуться между корягами, одним словом, успокоиться. И я успокоился. Подманил к себе Волка и снова стал дремать. А Волк все время, пока я спал, перемещался вдоль моего бока, тыкался холодным носом в ребра, поскуливал и вообще всячески шевелился, но это мне как-то не мешало. Вокруг был покой, но, несмотря на это, я иногда просыпался чуть сильнее и на всякий случай оглядывал окрестности.
Диких опять не видно, то есть была одна Глазунья, и все, а Рыжий и другой вонючка опять куда-то делись. Дичата еще. Я просыпался и видел одну и ту же картину — дичата играют в странную и непонятную игру — молча сидят друг напротив друга и стараются треснуть противника по голове кулаком. Сразу видно — дикие…
Больше ничего не происходило, только ветер шумел далеко в верхушках деревьев да мысли заплетались одна за другую. Так хорошо заплетались…
Вечером явился Рыжий со своим дружком. Они забубнили что-то, принялись размахивать руками. Дичата сбежались к ним и принялись радостно подпрыгивать и выть, после чего все дикие устроились кружком и стали что-то есть, громко чавкая и по-совиному ухая.
То ли от голода, то ли от этих звуков мой живот застонал, причем так громко, что дикие разом на меня посмотрели. Уставились, дураки.
А потом вдруг Рыжий махнул мне рукой.
Сначала я не понял, что это он сделал, но Рыжий махнул еще раз, и я догадался, что он меня зовет. Присоединиться к ужину.
Конечно, это было немного унизительно. И непонятно. Сначала мы вроде как воевали, пытались друг друга убить, а теперь…
Но, с другой стороны, чего мне стесняться? Я человек, они дикие. Все правильно, дикие и должны человеку служить. Как мы с Хромым раньше про это не догадались? Они должны все делать, а мы ими управлять. Это закон природы. Так что ничего плохого в том, что я немного поем.
Дикие ели мед. В сотах. Такие небольшие ячейки от лесных пчел. Бывало, что мы тоже натыкались на пчелиные семьи, грабили запасы, жевали соты, но это редко, выследить пчелу нелегко. А дикие пчел хорошо тропили, меду много. Соты лежали горкой на таком большом лотке из сосновой коры, мед из них не вытекал, он был осенний, густой и тянучий, я взял соты с краешку и стал жевать.
Это было кстати. Во-первых, мед — чрезвычайно питательная штука, можно пожевать с утра соты — и до вечера уже ничего не есть. Во-вторых, он мне весьма сейчас на пользу. В том смысле, что силы восстанавливает. И мозги начинают лучше думать. А мне сейчас думать как раз.
Поэтому я не стал стесняться. Я прожевал соты, выплюнул на ладонь комок воска. Из воска можно свечи делать, но тут нет огня, поэтому я не знал, куда этот воск девать. Хотел залепить за ухо, но Глазунья у меня этот воск отобрала. Она прилепила его к своему куску и передала следующему по кругу, маленькому дичонку, и он сделал то же самое. Воск пошел по рукам, и последним в кругу оказался Рыжий, поскольку так получилось, что он сидел справа от меня.
