Илья Стальнов - Удар иглы
– Ох, сын мой, вы просто не представляете, чем только не бывает занята голова лица духовного, какие только вопросы не мучат нас. Иногда – на какие деньги отремонтировать купол храма или как устроить церковное хозяйство? А иногда, гораздо реже, это вопросы вселенские, важные. Например, что такое черное и белое? Свет и Тьма! Луна и солнце!
– Луна и солнце… – задумчиво протянул офицер. – Вы, святые отцы, горазды все усложнять, А ответ прост, он лежит на поверхности.
– Так дайте мне его.
– Дам. Не сейчас. Может, позднее. Я устал и должен оставить вас. Спокойной ночи.
Разговор, особенно его окончание, весьма озадачил меня. Он был полон намеков и недоговоренностей, в которых я ничего не понял. Насколько я уяснил, эти двое познакомились только здесь. Неужели какие-то сложные отношения, даже некоторая скрываемая неприязнь, возникла за один вечер? Как-то все это загадочно.
– Странный человек, – покачал я головой, пытаясь вызвать священника на разговор. Меня разбирало любопытство. – Он будто хотел сказать что-то… – Разве? По-моему, что хотел – он сказал. Эти люди вообще любят поговорить. Они опутывают словами как паутиной.
– Свет и Тьма. Луна и солнце. В этом есть что-то поэтическое. Кстати, на руке гусара я увидел необычный браслет. На нем изображены луна и змея.
Священник улыбнулся.
– Не луна, а солнце… Наверное, мой взгляд упал на его руку, и я невольно подобрал противопоставление в пылу спора. Вы правы, оно довольно поэтично и красиво. По-моему, подошло к теме.
– В этом видится нечто забавное, – сказал я, пытаясь продлить, разжечь затухающий разговор, но мне это не удалось.
– Даже чересчур забавное, – произнес батюшка, прикрывая зевок ладонью…
Ворочаясь в постели, я никак не мог заснуть. Справедливости ради надо отметить, что священник казался мне личностью не менее странной, чем гусар. Неожиданно меня осенило, я понял, что мне напоминает состоявшийся, безобидный на первый взгляд разговор. Он походил на сложную карточную партию, а повисшее напряжение говорило об одном: ставки высоки!
Ближе к полуночи, когда я уже стал подремывать, мне послышался шум в соседней комнате. Вскоре неясный силуэт промелькнул в проеме окна. Приподнявшись на локте, я стал пристально вглядываться в ночную темень. Тучи, несшиеся по небу, время от времени приоткрывали луну, так что можно было что-то увидеть. Постепенно, не сразу, я сумел рассмотреть еще один силуэт.
Глаза мои слипались, поэтому я не склонен был к каким-то размышлениям. Лишь подумал: может, моим соседям не спится, решили погулять по свежему воздуху. Ну что ж, вполне естественно после неумеренных возлияний, которым они с увлечением предавались весь вечер. Ну и Бог с ними, со всеми! Я повернулся на другой бок и закрыл глаза.
Утро выдалось таким же ненастным, как и вчера. Серое, дождливое небо, мерный перестук капель отнюдь не пробуждали стремления вскочить с постели и окунуться в заботы нового дня. Разлепив глаза, я провалялся еще с полчаса. Нежился бы в постели и дальше, не принуди меня подняться неучтивый стук кулаком в дверь.
– Какого черта? – недовольно буркнул я.
– Подымайтесь, барин! – прокричал хозяин постоялого двора. – Господина гусара зарезали…
Труп поручика Никитина лежал в конюшне на земляном полу. Вокруг тела растеклись и впитались в землю бурые пятна крови.
– А что это у него на груди, барин? – боязливо спросил хозяин, отворачивая ворот рубахи. – Здесь какой-то круг, полоса. Батюшки, да это ж ножом вырезано!
«Убили беднягу, – подумал я. – Кто же это сделал? Неужто… Вот так святой отец…»
Из-за всех этих скорбных дел я вовремя не прибыл на службу, так как оказался временно задействованным здешним полицмейстером в роли свидетеля. Убийцу найти не удалось, он как сквозь землю провалился. Ищи теперь ветра в поле. Зато я, по возращении на службу, получил строгий выговор от начальства – мол, платят мне деньги не за выведение на чистую воду окаянных лиходеев, а за изыскания в области пиротехники. На том вроде бы и кончилось…"
* * *Он молчал. Из него ничего нельзя было выдавить. Наши слова и увещевания отскакивали от него, как комки жеваной бумаги от слоновьей шкуры. Мы не в силах были пробить броню отчуждения.
Тусклая лампочка в комнате для допросов изолятора временного содержания слабо светила на него, и он, будто спасаясь от луча мощного прожектора, щурил глаза с подрагивающими, в красных прожилках веками Казалось, на его плечи давит неподъемная тяжесть, которая сомнет-таки его, как сминает атмосферный столб тело глубоководной рыбы, выброшенной на берег. Он как будто вел неимоверно тяжелую борьбу с земным притяжением.
– Как тебя зовут?.. За что ты убил человека?.. Как тебя зовут?.. – вновь и вновь долдонил Володька Савельев, старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры, барабаня холеными пальцами по белоснежному манжету своей рубашки. Сколько я его знал, даже в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте, он появлялся в темном отутюженном костюме и в белоснежной рубашке, а ботинки всегда сверкали. На его худом красивом (а ля Ален Делон) лице трудно было что-то прочесть, но я видел, что он теряет терпение.
А убийца молчал…
Два часа назад, в ноль-тридцать, дежурный по городу получил сигнал от работяг, выехавших ночью на ремонт линии газопровода, что со стороны «бульни-ка» слышны крики. Машина АП-7 прибыла на место через восемь минут. Патрульные немного покрутились на «уазике», ничего подозрительного не увидели, выехали на пригорок, а когда уже собрались двинуть обратно, свет упал на «бульник» (так называли его горожане) – огромный древний валун с выбитыми в граните доисторическими символами. Убийца в синей робе лежал, уткнувшись лицом в траву. Одна его рука с обломанными ногтями, скребла сухую землю, в другой был зажат нож с острым длинным лезвием. На самом «бульнике» лежал истерзанный труп.
Его кромсали с какой-то запредельной яростью. На убиенном была монашеская ряса.
– Будешь ты говорить или нет? – взорвался-таки Володька, хлопнув ладонью по столу.
– По-моему, у него крыша поехала, – предположил я.
– Возможно, и так… Желтый дом по нему горькими слезами плачет – это уж точно. Такое устроить…
Неожиданно, будто преодолевая огромное сопротивление, убийца разогнулся и уставился на меня. Этот человек, по виду типичный бродяга с явно нарушенной психикой, имени которого мы не знали, сейчас смотрел на меня совершенно ясным взором. В глазах его не было и тени безумия, а были глубина, проницательность, да еще что-то такое, чему и слов нет. Сдавленно, едва шевеля губами, он произнес:
– Я узнал тебя, воин… Торопись, у тебя мало времени… Уже снята вторая печать… Через пять дней ты умрешь, Виктор… В моем жилище… Твоя надежда… Возьми гри…
Он поднял руку, то ли пытаясь указать на что-то, то ли намериваясь вцепиться в меня костлявыми пальцами, но силы оставили его, и он сполз на пол. Не упал, а именно сполз, будто из него вытащили скелет, и тело теперь расползалось бесформенной массой по кафельному полу.
– Отрубился, мать его! – Володька вскочил, нагнулся над убийцей, провел рукой над ртом, пощупал пульс на шее. – Живехонек… Во артист!
– Артист.
Мне доводилось видеть и не таких клоунов. Единственно, что озадачивало, – откуда он мог знать мое имя? Вроде при нем никто не называл меня по имени…
– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами врач, когда бродягу на носилках затаскивали в «скорую»,
Приткнувшуюся во дворе УВД. – На припадок, каталепсию, реактивное состояние не похоже. Пульс, мышечные реакции в норме. Но мозг не работает. Будто от электросети отрубили… Кто он хоть?
– Неясно, – ответил Володька. – Но скоро он будет самым известным человеком в городе.
Он прав. Шум завтра поднимется на всю Россию. Только что мои оперативники установили личность погибшего. В монастыре, что в десяти километрах от города, пропал монах Иоанн. Можно представить, как вцепятся в такую новость стаи стервятников, именуемых газетчиками и телевизионщиками. Ох, беда.,
– Глаз чтоб не спускали, – проинструктировал я старшину и сержанта. – Вы бы видели, что он с монахом сделал. Ножом раздробил кости. Медик сказал, что для этого нужна чудовищная сила… если врачи его откачают – пристегнуть наручниками к кровати. Пусть потом что угодно кричат о нарушении прав человека. Мой приказ. Ясно?
– Так точно, – поморщился сержант, которого не вдохновляла перспектива провести ночь рядом с маньяком.
* * *Вернулся я домой поздно. Наскоро перекусил и сразу взялся за старую рукопись – не терпелось опять перенестись на два века назад.
"Несмотря на то что еще в самом начале русско-турецкой кампании 1787 года я проявил настойчивое желание оказаться в действующей армии, меня, откровенно сказать, просто поставили на место, пояснив, что в армии и без меня обойдутся, а вот без пороха и прочих боевых припасов никакого врага не одолеть, А поскольку я инженер, да еще специалист по пионерным вооружениям, то и надлежит мне заниматься своими делами.
