Максим Хорсун - Пусть всегда будут танки
Черников покивал, мол, согласен. А потом сказал:
– Это все хорошо, но не то. Не ваши же засекреченные достижения противопоставлять оголтелой западной пропаганде. Придумайте что-то такое, на что бы они взглянули со своего спутника и тут же сели на задницы. Чтобы заткнулись если не навсегда, то надолго. Пораскиньте мозгами, братцы! К сбору «танкового кулака» вы все равно безнадежно опаздываете. Поэтому руководство решило, если вы ненадолго задержитесь в Заливе Радуги, то это серьезно не повлияет на исход кампании.
Естественно, эта просьба заставила нас недоуменно переглянуться.
– Ну вы, начальники, и задания даете, – развел руками Прокофьев.
– Не фигурное катание же устроить перед их камерами, – удрученно проговорил я.
В Ленинскую комнату вошел дежурный по части и передал Черникову приглашение от полковника Бугаева отобедать чем бог послал. Бывший куратор похлопал по брюшку, предвкушая отменную трапезу, – начальник НИП-10 продолжал баловать заезжих спецов.
– И как нам быть? – спросил за всех Апакидзе.
– Покурим, и по местам, – предложил командир. Он поглядел на наручные часы. – Луна восходит через полчаса. Пойди туда, не знаю куда…
– Предлагаю придерживаться утвержденной штабом программы движения, – сказал Дорогов. – Министрам хочется и перехочется. Мы делом занимаемся, а не в бирюльки играем.
Прокофьев с досадой махнул рукой. Мы покурили, наблюдая, как быстро темнеет мартовское небо, пронзенное картечью воробьиных стай. Морозец пощипывал уши, и поднимался штормовой ветер. Северо-восточный, очень холодный, пробудившись, он дует ровно четыре дня, выхолаживая все к чертям, а затем сходит на нет. Мы с мужиками традиционно пошутили насчет приближения Международного женского дня. Мол, так всегда: на 23 февраля – теплынь, солнце сияет, а на 8 Марта – мороз и ледяной ветер. Как оказалось, этот ничего не значащий треп подтолкнул нашего штурмана к любопытной мысли.
В пункте управления Апакидзе собрал нас вокруг подробной карты Залива Радуги.
– Смотрите, мужики: прямо по курсу у нас ровный, как столешница, участок со сторонами примерно два на полтора кэмэ, так?
– Ага. – Прокофьев постучал пальцем по карте. – Лунный аэродром. Заброшенный, само собой. Я планировал, что мы пересечем его одним махом. Дальше рельеф будет более затейливым.
– Так вот! – обрадовался Апакидзе. – Раз эти сволочи наблюдают за нами со спутника, давайте оставим для них послание! Этот «аэродром» – все равно что пыльный комод! Вы когда-нибудь писали пальцем на пыльном комоде?
– Да! «Хозяйка, протри меня», – хихикнул Горобец.
– Вот-вот, – заулыбался Апакидзе.
– Можно написать: «Никсон – дурак», – мрачно предложил Дорогов. – Или: «Не согласны с угнетенным положением темнокожего населения США». Они сфотографируют это со спутника.
– Ну тебя! – отмахнулся от Дорогова штурман. – Я тут подумал: Восьмое марта на носу, а давайте поздравим всех женщин Земли? У кого еще есть такая возможность, как у нас? И на общественное мнение это, уверен, повлияет самым лучшим образом.
Мы переглянулись, похмыкали, почесали затылки.
– Горячий грузинский парень… – сказал, хитро покручивая ус, Горобец.
– Дамский угодник, – дополнил Прокофьев. – Прям всех женщин мира ему подавай.
– Васька, ты как? Сможешь проехать так, чтоб получилась надпись каллиграфическим почерком: «С 8 Марта, дорогие женщины»? – спросил Горобец.
Я только фыркнул, отвечать иначе смысла не было.
– Мне эта идея с поздравлениями – тоже не очень… – Командир вздохнул, уселся в кресло, задумчиво пощелкал тумблерами на обесточенном пульте. – Надо что-то более простое в исполнении, но более масштабное по смыслу.
Горобец озадаченно надул щеки и неодобрительно поглядел на Алиева, который, вместо того чтобы участвовать в обсуждении, решал шахматные задачи, едва заметно улыбаясь и мурлыча что-то себе под нос.
– Х… войне, – сказал вдруг Дорогов, он стоял у окна и смотрел, как над пологими холмами всходит полная луна.
– Чего-чего? – не понял Горобец.
– Х… войне! – заулыбался Прокофьев и вопросительно поглядел на меня.
Ну, конечно. Командир не хуже меня мог оценить осуществимость этой затеи.
– Слишком длинно, – сказал я мрачно и, поддавшись внезапному порыву, предложил: – Просто – х…!
– Просто х…?! – опешили ребята.
Я был непреклонен.
– Просто х…! Черников хотел, чтоб наши западные коллеги выкусили? Пусть фотографируют и смакуют. Х… им!
Прокофьев помассировал виски. У него был такой вид, словно от его решения зависит судьба человечества.
– Так и быть, – согласился он, прикрыв глаза ладонью. – Давайте работать.
Хорошая была область, годная. Ровная-ровная. «Оса» бодро шла по этой космической целине, вспахивая грунт гусеницами. Связь была отличной благодаря гладкому ходу танка и открытой местности, на которой остронаправленная антенна не теряла Землю из виду.
– Какой-то нетипичный рельеф для Луны, – проговорил, хмуря брови, Апакидзе; он заглядывал в мой экран, нависая над плечом. – Ни одного кратера… Как будто грунт взрыхлили и перемешали.
– Какой рельеф ты нам выбрал, по такому и идем, – ответил я.
Мужики, затаив дыхание, всматривались в экраны. Луна редко баловала нас такой качественной картинкой. Временами можно было рассмотреть даже отдельные песчинки. Поэтому, когда на пути «Осы» появилось нечто вроде карданного вала от трактора «Кировец», продавившего своей тяжестью в перине грунта вытянутое углубление, то все сразу заметили объект.
– Странно… – пробурчал Прокофьев. – И не скажешь, что это потерял какой-нибудь «Хаунд»: ни одного следа вокруг.
– С неба свалилось, – брякнул Горобец.
– Сделаем на всякий пожарный пару фото, – предложил командир. – Пусть академики чешут плеши. Может, это просто каменюка странной формы.
Щелкнув «карданный вал», мы покатили дальше и метров через сто пятьдесят натолкнулись на торчащий из пыли цилиндр, похожий на баллон для жидкого азота. Снова пришлось делать гипотезы – одна фантастичнее другой – и фотографировать.
Быстрый и эффективный ход «Осы», нетривиальная творческая задача, интересные находки – нужно ли говорить, что это все захватило нас с головой. Мы проехали туда и обратно, выведя гусеницами гигантскую литеру «Х», лихо вырулили на букву «У» и отпечатали ее в девственном грунте…
А вот дальше произошла форменная чертовщина.
Наши экраны плавно потемнели, словно кто-то аккуратно вывел регулятор яркости на ноль. Я застопорил движки, а Алиев сообщил, что мы перестали заряжаться энергией. В аккумуляторах в принципе ее было достаточно для того, чтобы начать работу над следующей буквой… но все-таки – почему темнота? Пока не разберемся – ничего предпринимать не станем, чтобы не угробить танк. Прокофьев распорядился включить фары, и экраны тут же ожили. На них была все та же ровная, словно отутюженная, пустошь. Вот только лунный день, который длится дольше двух недель, неожиданно, в самый разгар обернулся ночью. Солнце как будто выключили из розетки!
– Температура падает, – сообщил Алиев. – За минуту снизилась с плюс сто два до плюс сто.
И это уже было серьезно. На Луне мы еще ни разу не ночевали, и, согласно регламенту, танк нельзя было бросить просто так. «Осу» полагалось убрать с открытого места, затем утеплить, закрыв работавшие днем радиаторы, запустить радиоизотопный термоэлектрический генератор, который не даст тонкой аппаратуре замерзнуть, ведь ночью температура может упасть до минус ста пятидесяти градусов Цельсия. Ничего из этого мы сделать не успели, «Оса» как шла по курсу, так и застыла.
– Потуши фары! – распорядился командир.
Алиев щелкнул тумблером, но танк уже не отозвался на сигнал. Мы по-прежнему видели участок пустоши, освещенной фарами.
– Основной контур управления… – Алиев цокнул языком и печально развел руками.
Следом на пультах стали зажигаться красные огни, системы танка отказывали одна за другой. Отключился передатчик, мы «ослепли» – на экранах замерцали помехи, без перебоев шла только основная телеметрия.
– Зачем ты хотел вырубить свет? – проворчал Горобец.
– Зачем-зачем! Чтобы хватило энергии оживить танк, когда выясним, что произошло! – ответил, как отрезал, Прокофьев и тут же затребовал связь со штабом.
В моей голове роился десяток драматичных предположений: секретное оружие американцев, покрытие Солнца другим небесным телом – например, приближающимся к Луне гигантским астероидом. Ну и так далее.
– Температура – все ниже и ниже, – наводил жути Алиев. – Уже плюс пятьдесят три…
Командир доложил сухо и сжато. Во время преодоления квадрата такого-то – потемнение из-за неустановленной причины и отказ систем. В штабе с истеричными нотками протараторили, что такая же ерунда творится со всеми «Осами», связь с «танковым кулаком» потеряна. Мы схватились за головы, походило на то, что самые страшные предположения могут оказаться правдой. Но секунд через десять… Точнее, через десять очень долгих, тяжелых, наполненных страхом секунд штаб снова вышел на связь. На наших глазах застывшее от напряжения скульптурное лицо командира вдруг расслабилось, черты потекли, как мягкая смола, возвращая Прокофьеву человеческий облик.
