Юрий Корчевский - Канонир
В возке, без посторонних глаз раскрыл сумку с инструментами. Для отпора, пожалуй, могли сгодиться скальпель да ампутационный нож. Лезвия у них поменьше, но зато узкие, без гарды. В ближнем бою они почти бесполезны, учитывая, что мой вероятный противник в толстой зимней одежде. Но не зря же я учился метать ножи. При удачном броске и попадании в глаз или кадык можно рассчитывать на успех. Я сунул оба инструмента в рукава.
Около полудня мы остановились. Сквозь мутноватое слюдяное окошко возка ничего толком разглядеть было нельзя, и я решил выйти. Скорее всего — время обеденное, остановились у постоялого двора.
Я открыл левую дверцу, шагнул от возка, зацепился валенком за полозья, споткнулся. Это меня и спасло. Мимо моей головы со свистом пронёсся тесак, но сбил только шапку, не зацепив головы. Я мгновенно вытряхнул из рукава скальпель и с силой метнул его в лицо стражу. Швед взвыл, схватился за лицо, сквозь пальцы потекла кровь.
Я резко обернулся к форейтору. Видимо, он всецело полагался на стража: как же — лекарь, оружия при себе нет — чего напрягаться? Подобного рода поворота событий он не ожидал, и теперь, путаясь в застёжках, пытался расстегнуть суконный тулуп. Скорее всего, на поясе у него было какое‑то оружие.
Я вспрыгнул на облучок саней, вытряхнул из рукава ампутационный нож и приставил его к горлу ездового. Тот замер, испуганно хлопая ресницами.
— Вы чего? Какой комар вас укусил?
— Чего напали?
— Густав, — проблеял перепуганный форейтор.
Я бросил взгляд назад, за возок. Стражника видно не было. Убит или прячется за возком?
Я расстегнул пояс на форейторе, завёл ему руки назад, стянул его же ремнём. Залез под тулуп.
Ага, пистолет и нож. Неплохо! Я заткнул пистолет себе за пояс, взял в руки нож и стал обходить возок.
Предосторожность оказалась излишней. Стражник лежал на снегу, раскинув руки. Из глаза его торчала ручка скальпеля.
Жалко бросать рабочий инструмент.
Я подошёл, выдернул скальпель и обтёр его об одежду убитого. Через открытую дверцу бросил на сиденье оба своих ножа. Всё‑таки в моих руках — неплохой шведский трофейный нож. Вернулся к облучку.
Форейтор ёрзал, пытаясь ослабить петлю из ремня на руках. Завидев меня, затих. Я схватил его за ворот тулупа, сбросил на снег и подтащил, помогая пинками, к убитому.
— Видишь?!
Форейтор испуганно глядел на мёртвого стражника.
— Сейчас и с тобой будет то же самое, если не скажешь правды — сами хотели меня убить или кто‑то приказал? Ну!
— Густав Шенберг — он приказал. Сказал — довезёте до границы, прикончите в глухом месте, труп забросаете снегом. У лекаря деньги есть — заберёте себе в награду. Вот мы и решились.
— Жить хочешь?
Возничий судорожно сглотнул, кивнул головой. Я бы его убил, да надо границу миновать. Видел я, когда ехал в Швецию, что там шведские ратники стояли. Возок они видели, знают, может быть, и форейтора в лицо запомнили, потому он мне и нужен.
Я схватил убитого за одежду, оттащил в сторону от дороги, забросал снегом. Почти как Густав приказал, только вместо него должен был лежать я. Вернулся, подобрал тесак, оброненный шведом. Хорош тесак — прямое лезвие, хорошая сталь, удобная рукоять. Оставлю себе — ещё, может быть, через границу прорываться придётся.
Я поднял на ноги шведа.
— Где пули и порох к пистолету?
— В возке, под сиденьем.
— Далеко ли ещё ехать до границы?
— Меньше чем полдня.
— Так, убивать я тебя пока не буду. Поможешь порубежье переехать, а там я тебя отпущу. Если вздумаешь порубежникам чего‑нибудь сказать или тревогу поднять, застрелю сразу. Я по–любому уйду, но тебя убью из твоего же пистолета обязательно. Веришь?
Швед кивнул. Я развязал ему руки, отдал ремень.
— Приведи себя в нормальный вид.
Швед опоясался.
— Залазь на облучок, поехали. И помни мои слова. Перевозишь меня через порубежье, и я тебя отпускаю живым, поднимаешь тревогу — и ты труп.
— Я понял, господин, всё выполню.
— А Густаву потом скажешь, что я убил стражника в драке и убежал. Ты стрелял, но не попал. Про пленение своё не говори, а то повесят.
— Знаю, не дурак.
— Ну, трогай!
Я захлопнул дверцу. Уселся поудобнее. Оба своих ножа — скальпель и ампутационный — положил в сумку, их место там. Нож форейтора вогнал в ножны и подвесил на поясе. Тесак лежал под рукой. Не сабля, конечно — коротковат, но уж лучше, чем нож, доведись прорываться через порубежников. Не хотелось мне ввязываться в бой — стрельнут из мушкета, и увернуться не успеешь. Это у нас на Руси пищали — хорошо, если у каждого десятого, а у шведов — почти у каждого воина.
Ехали теперь быстро. Форейтор коней не жалел, щелкал бичом.
Вот и порубежье. Мы остановились, форейтор начал говорить на шведском. Чёрт, языка я не знал — о чём он болтает?
Я взвёл курок пистолета, взял тесак в руки. Однако — обошлось, возок тронулся, и мы поехали. Я перевёл дух, кажется — пронесло.
Через полчаса возок остановился, я распахнул дверь и выскочил с пистолетом в руке. Форейтор уже стоял на снегу.
— Всё, господин, порубежье за спиной, ты в России.
— Ты что — хочешь меня на дороге высадить? Вези до ближайшего постоялого двора или города, а потом можешь возвращаться.
Форейтор вздохнул, взобрался на облучок. Я залез в возок, и мы поехали. Теперь двигались медленнее — видимо, лошади выдохлись.
Часа через два возок встал, форейтор распахнул дверцу.
— Постоялый двор, приехали.
Я вылез, осмотрелся. Точно — постоялый двор, деревня рядом — именно русская деревня, а не шведская мыза.
Я вытащил свою сумку и бросил в неё тесак, едва там уместившийся.
— Всё, свободен и волен делать что хочешь — возвращайся домой или ночуй на постоялом дворе. Уж вечер вскоре.
— Нет, я домой, на порубежье заночую.
Форейтор, боясь, что я передумаю, торопливо вскочил на облучок и хлестанул коней.
Я вошёл в трапезную, вдохнул запахи съестного, и слюнки потекли сами собой. Не ел же весь день!
— Хозяин, комнату на одного получше и покушать!
Слуга проводил меня в номер, я оставил вещи и спустился в трапезную. На столе уже исходила паром гороховая похлёбка с потрошками, стояло блюдо с пряженцами. Постояльцев было мало, и хозяин подошёл сам.
— Курицу жареную на вертеле или…
— Курицу, вина доброго — не кислятины — кувшинчик.
Вскоре половой принёс курицу и поставил на стол кувшинчик вина. Хозяин подсел за стол, налил мне в кружку вина. Я отпил — вино оказалось неплохим.
— Я вижу, возок шведский был — от соседей приехал?
— От них, — с набитым ртом ответил я.
— Не слышно там — будет ли война? А то после прошлого года только отстроиться успел.
— Думаю, будет, хозяин. Убирался бы ты отсюда подобру–поздорову, пока время есть. Снег сойдёт, земля подсохнет — жди непрошеных гостей.
Хозяин крякнул, стукнул по столу кулаком.
— Ну что ты будешь делать — кажинный год почали войной на Русь ходить. Скоро совсем разорят!
— Мой тебе совет — продавай постоялый двор, пока тихо–спокойно, и уезжай.
Хозяин в расстройстве налил себе в кружку вина из кувшина и выпил почти залпом.
— И куда податься? Из‑под Нижнего сюда перебрался — там татары житья не дают, здесь — шведы. Скажи — где русскому человеку жить?
— Да, — согласился я, — куда не кинь — всюду клин. Думаю, в Вологде самое место. Ни татары, ни шведы, ни ляхи туда не добирались.
— Да? — удивился хозяин. — Надо обмозговать!
— А скажи‑ка, любезный, добраться отсюда до Пскова как?
— Проще пареной репы. Каждую седмицу обоз из Архангельска с рыбой через нас проходит, по моим прикидкам — завтра должны быть. Вот и просись в попутчики.
— Раньше никак?
— В ям сходить можно — это на том конце деревни, коли деньжата водятся.
— Спасибо, поразмыслю.
— И тебе спасибо, что про Вологду сказал.
Выспался я хорошо — никто не шумел, да и чувствовал я себя на родной земле спокойно. Проснулся поздно — а куда торопиться? Обоз — если он ещё и прибудет сегодня, в путь тронется завтра.
Я лежал и размышлял. Поездка в Швецию только чисто случайно не обернулась для меня трагедией. Но всё‑таки я вернулся на родную землю живой–здоровый и при деньгах.
Я вытащил из сумки кожаный мешочек, прикинул в руке — килограмма полтора, не меньше. Достал одну монету, полюбовался — раньше я никогда не видел шведских далеров. Потом спустился в трапезную, позавтракал. Хозяин на мой вопрос об обозе только руками развёл.
Я поплёлся в ям. Лошади были, цену назвали. Дороговато, правда, но не сидеть же на постоялом дворе, ожидая обоза, — и я согласился.
Пока я ходил на постоялый двор за вещами, лошадь уже была готова. Хм, за такие деньги могли бы и седло получше подобрать — всё потёртое. Но, усевшись, я понял, что был неправ. Седло было удобное, как старые тапочки.
