Алекс Орлов - Стрела Габинчи
– Попить бы чего, ваше благородие, – проскрипел Бурт, останавливаясь в дверном проеме. Пройти дальше он боялся, хозяин этого не любил.
Галлен снял с каминной полки кувшин, напился сам и подал слуге. Затем достал оставшийся в сумке хлеб и, разломив его, половину отдал Бурту.
– Спасибо, ваше благородие, – сказал слуга и принялся рвать зачерствевшую булку зубами.
Бурт всегда просыпался голодным, что казалось Галлену странным. Сам он готов был завтракать лишь через час после подъема – не раньше. Вот и сейчас он только выпил воды, а поесть собирался в фаршете.
Наконец Галлен был полностью готов, и они с Буртом вышли в коридор. Слуга еще не отошел ото сна и все время зевал и почесывался.
– Желаете завтрак, ваше благородие? – спросил приказчик, когда они спускались по лестнице.
– Нет, сегодня завтракать не буду, – ответил Галлен и подал приказчику крейцер за то, что разбудил.
– Спасибо, ваше благородие.
Выйдя на крыльцо, кавалер огляделся. Воздух был насыщен сыростью, а на земле виднелись следы от капель. Двое извозчиков, которых он видел накануне спящими у повозок, перебрались под свои экипажи.
– Дождь был, ваше благородие, – заметил Бурт.
– Был, но небольшой.
Галлен сошел по ступеням и, проходя мимо бочки с дождевой водой, зачерпнул пригоршню и брызнул себе в лицо. Это было вместо умывания.
Из конюшни вышел конюх, ведя на поводу Карандера – жеребца Галлена. Конь выглядел хорошо и тряс гривой в предвкушении разминки.
– А мула брать не будем, ваше благородие? – спросил Бурт.
– Нет, – ответил Галлен.
– Вот, ваш благородие, жеребец вполне здоров, – сказал конюх, передавая поводья хозяину.
– Я вижу, – ответил тот, награждая конюха крейцером.
За все эти услуги – раннюю побудку приказчиком или подготовку лошади – он мог и не платить, владелец гостиницы и так вписывал их в счет за проживание, но по опыту Галлен знал, что «маленьких» людей следовало подкармливать, тогда в случае чего, а это часто происходило с Галленом, эти люди становились на его сторону.
Как-то раз солдаты Дикого герцога, на которого он охотился, пытались убить его в придорожном трактире, но приказчик спрятал его под разделочным столом на кухне и четверть часа уверял душегубов, что постоялец давно съехал.
И все это за пару крейцеров чаевых.
В другой раз, на побережье, под его дверью караулили два арбалетчика, чтобы пригвоздить свою жертву наверняка, но истопник спустился с крыши на веревке и постучал в окно, чтобы предупредить об опасности.
А перед этим Галлен за теплую печку дал ему крейцер.
– Вы надолго уедете, ваше благородие? – спросил конюх.
– Не думаю. Как погода скажется. Если будет не слишком жарко, возможно, мы выедем за город.
63
Галлен ехал шагом, его Карандер красиво переставлял ноги, щелкая по сырой мостовой подковами из дорогой стали.
Они хорошо держали лошадь на камне, и даже в самых отчаянных погонях кавалер мог не придерживать коня на поворотах, тогда как тяжелые латники в таких случаях въезжали в стену вместе со своими ширококостными штурмрегами.
Однажды в городе Коздо, в приморской Лапирании, за ним гнался целый отряд увешанных латами кирасир. Они сносили торговые палатки, сбивали прохожих и на скаку стреляли в Галлена из арбалетов. Карандер был ранен в ляжку и тяжело входил в повороты. Галлен тогда просил и умолял его держаться, и жеребец держался. На каждом повороте беглецы понемногу отрывались от погони, а когда отчаявшиеся кирасиры рискнули пройти поворот так же быстро, они свалились в грохочущую кучу, и Галлен ускользнул.
То была хорошая погоня, но неизвестно, каково бы пришлось раненому Карандеру, если бы накануне кавалер не поставил у тамошнего кузнеца эти новые подковы.
Они обошлись по серебряному талеру на каждую лошадиную ногу, однако, как оказалось, того стоили.
– Солнце восходит, ваше благородие, – заметил Бурт, когда они, обходя центр, проезжали через квартал кожевников.
Здесь всегда пахло купоросом, соломенным дымом и канифолью, а сточные канавы были полны красноватой воды, вытекавшей из мастерских после промывки дубленых кож.
С рук местных мастеров эта краска и вовсе не сходила, их всегда можно было определить по красным ладоням с потрескавшейся кожей.
А еще кожемяки носили шляпы из коричневого войлока, и если пожимали кому руку, тот ойкал от боли. «Клешни» у них были такие, что даже подмастерье мог сломать руками простую черную подкову.
– Как же здесь воняет, – ни к кому не обращаясь, произнес Бурт, стараясь шагать в ногу с Карандером. – И как здесь люди живут?
– Живут не тужат, – сказал Галлен, останавливая коня на перекрестке и соображая, как лучше выбраться к фаршету.
Где-то в мастерских уже открыли створы, и вода из бочек с шумом наливалась в чаны. Со стороны Южных ворот вереницей тянулись водовозки. По утрам слободка кожемяков покупала воды едва ли не больше, чем весь остальной город.
– Ваша комедь уж больно заметна, ваше благородие, – подал голос Бурт, снизу поглядывая на хозяина.
– Какая комедь? – недовольно отозвался Галлен. Его раздражали замечания слуги, но он сдерживал себя.
– Шапка и сапоги драные, куртка в пыли, а то, что за коня золотом плачено, со ста шагов видно. И сидите вы, как граф какой-нибудь.
– Без тебя знаю. Но с коня я скоро сойду, а ты станешь его стеречь, понял?
– Как не понять? Понял.
Дождавшись, когда проедет водовозка, Галлен тронул коня и, пристроившись рядом, спросил у возницы, как проехать к камвольной мастерской Джо Фарфуза. Про фаршет он намеренно ничего не сказал.
– О, это просто! Едь к фаршету «Котелок», а напротив будет камвольня, – охотно ответил водовоз, краснолицый мужик в овечьей шапке, давно не бритый и не стриженный.
– А фаршет тот где?
– А… – Мужик покрутил головой. – А ты едь так, потом за угол, потом налево и дальше, пока в носу шерстью не завоняет. Сейчас утро, там такой смрад стоит, что мимо не проедешь – лошадь головой затрясет.
Галлен поблагодарил водовоза и поехал в указанном направлении.
Боясь, что опоздает и те, кого он собирался застать, уйдут, кавалер пришпорил коня, так что Бурту пришлось бежать.
Однако устать он не успел. За следующим перекрестком кавалер стал придерживать коня, а перед следующей улицей и вовсе остановился, пропустив возок, груженный рулонами сукна.
Спрыгнув на мостовую, Галлен передал поводья Бурту:
– Я пойду в фаршет «Котелок», а ты стой и жди сигнала. Если понадобится конь, я свистну, понял?
– Понял, ваше благородие.
– Да смотри не пугай Карандера.
– Вообще-то, ваше благородие, он не Карандер никакой… – неожиданно сообщил Бурт и погладил коня по морде.
– Что значит «не Карандер»? – опешил кавалер и посмотрел на жеребца еще раз, не понимая сути намека.
– Его зовут Мугут…
– Да что ты такое выдумал, дурак?! – рассердился Галлен.
– Это он мне сам сказал.
– Так ты и с ним пытаешься говорить, мерзавец? Мула мне, считай, совсем испортил, так еще и лошадь дорогую мучить вздумал?!
В глазах кавалера читалась такая угроза, что Бурт даже присел от страха.
– Я же не виноват, ваше благородие, что сызмальства на конюшне был и по-лошадиному понимать научился! – завопил он, закрываясь руками.
– Заткнись! – приказал Галлен. – Не вздумай разговаривать с лошадью, не твое это дело.
Выглянув за угол, он поморщился. Над забором камвольни поднимался густой пар, и на всю улицу разило пареной шерстью.
Оставив слугу с конем, кавалер вышел на середину улицы и, оглядевшись, пошел в сторону фаршета, изображая походку человека, который никуда не спешит.
64
Коновязь фаршета выглядела потертой и носила следы частого использования, а это означало, что публика в заведение заходила солидная, особенно в сравнении с фаршетом «Канава».
Галлен толкнул дверь, но она оказалась закрытой. Неужели соврал соглядатай? Галлен толкнул сильнее, а потом принялся стучать.
В глубине заведения кто-то выругался, послышались шаги. Лязгнули засовы, и на Галлена уставилась заспанная хозяйка, полная женщина с маленькими глазками на опухшем лице.
Поежившись от утренней свежести, она плотнее закуталась в драную шаль и, коротко зевнув, спросила:
– Ну чего тебе, напиться не терпится?
– И напиться, и пожрать, – сказал Галлен, и хозяйка посторонилась, пропуская в зал раннего посетителя.
Несмотря на неласковый прием, на кухне фаршета уже вовсю шкворчали сковородки, и в зал клубами валил дым. Громко переговариваясь, стряпухи гремели кастрюльными крышками, ухитряясь между делом обсуждать житейские дела.
Галлен выбрал стол в углу зала и сел спиной к стене, чтобы все видеть.
– И он побил ее кочергой, а потом поленом! – донесся из кухни голос одной из стряпух.
– Поленом-то вроде и раньше бил… – заметила другая.
– И поленом бил, и кочергой бил, но тогда хоть через день бывало, а теперь…
