Алексей Осадчук - Летописи Дорна. Белый воин
Старый Ваянар задумчиво произнес:
— Так было вечно. Много веков назад первые лоримы, живя в мире и согласии под присмотром Творца, попросили у Него первого конунга из их числа. Причем каждый просящий втайне надеялся, что Вышний изберет именно его для управления всем народом. Видя завистливые сердца людей, Творец разгневался, а потом, рассмеявшись, ответил:
Не Я ли, Добрый, даю вам пропитание и кров?
Не Я ли, Справедливый, сужу все ваши споры?
Не Я ли, Сильный, оберегаю ваши дома и семьи от врагов ваших?
Не Мне ли, Великому, вы должны поклоняться за это?
Что ж, неблагодарные, вы хотите конунга?
Тогда изберите его сами из числа вашего.
Теперь он будет оберегать вас,
давать вам кров и пропитание,
судить ваши споры, ему вы будете кланяться отныне.[10]
Нужно сказать, что первые лоримы выбрали довольно-таки справедливого конунга, только правил он недолго. Какой человек может сравниться с Богом в справедливости, силе, доброте и величии? Возрыдали тогда предки наши, только было уже поздно — раз сказанное Творцом Слово не воротится более. Множество конунгов сменилось в народе нашем, были и добрые, были и справедливые, сильные тоже были, только заплатили лоримы кровью своей за доброту, справедливость и силу их. За страшную ошибку предков своих расплачиваются теперь потомки.
Ваянар замолчал, словно давая время для размышления Икеру. Но ярл молчал, задумчиво глядя вдаль.
— Говорю тебе это, сын мой, чтобы не совершить снова страшной ошибки, как когда-то предки наши, не распознавши воли Его. Прими предначертанное! Оглянись вокруг! — Старый друид плавно обвел правой рукой лес и часть крепости.
— Узри! Теряют лоримы землю свою с каждой зимой. Словно загнанный в угол ра-хан, народ наш вынужден закрыться в этой жалкой крепости. Ледяной лес с каждой зимой поглощает наши селища и пашни. Некогда цветущий и сильный народ превратился в жалкую кучку обреченных на смерть. Мы, которые много веков назад дали жизнь Рианну Мудрому, древнему королю, основавшему великую династию, заперлись с жалкой тысячей воев,[11] ожидая с каждым восходом солнца последней битвы! — Грудь старца возбужденно вздымалась.
— Учитель…
— Молчи! — перебил он ярла, обеспокоенного здоровьем друида.
— Вспомни слова пророчества! Я много раз повторял тебе их в детстве.
Ярл, не смея перечить своему воспитателю, как когда-то в детстве, тихо, почти нараспев, произнес:
Рожден в одном, взращен в другом,
Сквозь мир иной пройдя,
Меж льдов и смерти в отчий дом
По зову крови короля.
Он Белый воин с сердцем варга
И хитростью кота!
Несет спасенье обреченным,
На землях их орда!
Чрез море хладов и ветров
Пройдет с народом сим,
Ведя вперед сынов рабов,
Зародит новый Аларим![12]
Но тьма придет на землю ту,
Ведомая врагом!
И много жен, почуявши беду,
Найдут утрату в бое том![13]
Закончив говорить, Икер обернулся к старому друиду и горько произнес:
— Ты действительно веришь в эту древнюю сказку? Ты действительно думаешь, что к нам, обреченным, загнанным в угол, придет какой-то Белый воин и спасет нас от многотысячной орды? Опомнись, учитель!
Их разговор перебил громкий переливистый рев рога. Словно морозным ветром обдало спину разгоряченного разговором ярла.
— Началось, — прошептал он, вглядываясь через узкое окошко-бойницу в черноту потревоженного леса. Там из темной чащи сплошным бурлящим серым потоком вытекала таркская орда. Твари были повсюду, охватывая полукольцом все пространство. Они, ревя и воя, ринулись к крепостным воротам, в которые торопливо забегали оставшиеся снаружи люди.
Вперед вырвались особо быстрые, надеясь настигнуть близкую добычу. Когда первые тарки приблизились на расстояние около двухсот шагов, ворота благополучно захлопнулись, и в ревущую, разъяренную неудачей серую массу полетели первые стрелы, разя ничем не защищенные мохнатые тела.
Лучники собрали богатую смертную жатву. Тучи стрел пронзали упорно набегающих тарков. Поле перед крепостью наполнилось ревом и визгом боли. Сотни раненых таркских тел вперемешку с грязью и кровью катались внизу. Те звери, которых не настигли стрелы, подталкиваемые в спину бегущими сзади, на всем скаку падали в ров, оскалившийся сотнями заостренных кольев.
Как тарки корчились на острых кольях, Икер уже не видел — он торопливо спускался по ступеням смотровой башни, оставив своего старого друга и учителя на попечение служки.
Сейчас город нуждался в своем ярле, стены атаковал враг, а древние сказки подождут. Пусть лучше ими забивают себе голову друиды.
Во внутреннем дворе перед воротами Валдо и Торли, будто два огромных пещерных медведя, выкрикивая команды десятникам, строили дружинников. Если тарки прорвутся через центральные ворота, то ощетинившиеся копьями и сомкнутыми щитами дружины встретят их первыми.
По двору в суматохе сновали туда-сюда люди. На первый взгляд во внутреннем дворе царили хаос и беспорядок, но, приглядевшись, можно было заметить, что никто не толкался и не стоял без работы, каждый занимался своим делом. Вон стайка мальчишек, сверкая пятками, понесла стрелы для лучников на стену. Вот группа женщин с водой и с торбами спускаются сверху, пока, слава Вышнему, их лекарская помощь ни к чему.
Кивнув в знак одобрения воеводам, Седовлас легко, по-кошачьи, несмотря на свой кряжистый торс, взлетел по лестнице на стену к лучникам и приготовившимся к бою воинам.
Бородатый Юрба, десятник воинов, заступивших сегодня с утра на стражу, завидев ярла, вытянулся, подняв подбородок, отчего его седая борода встала торчком.
— Брось, десятник, не до расшаркиваний, — рыкнул Икер сквозь зубы улыбнувшемуся в седую бороду Юрбе. — Что тут у вас?
— Драпают волосатые, — ответил десятник, все еще улыбаясь.
— Потери?
— Да какие там потери, ярл, вон робяты их пощелкали, как жмыхов мелких. Они вон, гролловы[14] дети, своих мертвых растаскивают и жрут. Нам работы меньше будет.
Икер смотрел с высоты крепостной стены, как тарки набрасывались на тела своих раненых и мертвых товарищей. Кровавое пиршество было в разгаре. Десятник прав, возня с разлагающимися на солнце трупами людям ни к чему.
— Вы тут телеса не расслабляйте. Валдо рек, будто среди них есть Темный. Это он разворотил ворота в Ульме и Мирольме. Так что глядеть в оба!
Воины, воодушевленные первой победой, вдруг как-то сникли. Магия — это страшно. Даже Бородатый Юрба перестал ухмыляться и стал нервно вглядываться в ряды пирующих тварей.
— Ну что враз скисли, вой, будто девы красные, отведавшие кислого нормиса? Поди, несколько сотен волосатых перебили, ни одного не потеряв, а сами носы повесили. О Темном я вам для порядка сказал, чтоб не особо раздувались от гордости. Это только присказка, сказка будет впереди! — гаркнул Седовлас. Говорил в большей степени для молодых — нюхнувшим смерти ветеранам это ни к чему, а вот молодняк постращать да повеселить стоит.
Обведя взглядом воинов, Икер тихо, так чтобы его услышал только Бородатый Юрба, сказал:
— Молодь храни. С тебя потом лично спрошу.
Юрба, знавший своего ярла еще по давним походам, только кивнул в ответ, незаметно ухмыляясь в торчащую во все стороны бороду. Проводив взглядом широкую спину уходящего Седовласа, он повернулся к разгомонившимся воинам и громко крикнул:
— А ну по местам, гролловы дети! Слышали, что ярл молвил, глядеть в оба! Устроили тут бабий гомон! Шевелись!
Воины, словно стайки испуганных пилерей,[15] разлетелись по своим местам, занимая давешние позиции. Десятник Юрба, ходя между ними, поправляя и одергивая зазевавшихся молодых воинов, больше не улыбался. Время шуток и короткого отдыха прошло, тарки готовились к новому штурму…
Странный воин очнулся на второй день после страшного боя. Когда он в тот день потерял сознание, Аная, как и многие женщины, даже растерялась. Многие подумали, что он умер от страшных ран, полученных в сече с тарками. Где это видано, чтобы отрок вырезал стаю из дюжины здоровых тварей и не получил при этом ни одной раны? Только после того как его осмотрела Нарима и сказала, что он просто потерял много сил, Аная успокоилась…
Вдова старосты уже мертвого Приторного селища, заметив в тот день, как переживает девушка за странного воя, сказала:
— Моя бабка сильной ведуньей слыла. Со всех дальних хуторов и селищ к ней приходили болезные. То ли дитятко занемогло, то ли разродиться помочь — все к ней шли. Так вот, она сказывала, что во мне есть маленький росток силы. Много чему я научилась у нее, только не успела всему, померла ведунья на Покров день.[16] А меня сосватал тогда Каримушка мой. — При упоминании погибшего мужа Нарима вздрогнула, но сдержала подошедшую слезу. Совладав с собой, она продолжила: — Так вот, зрю я в воине сем силу, невиданную доселе лоримами. Только сила сия осушает его самого, словно солнце влагу утреннюю. Молод совсем да неопытен. Видать, по следу нашему шел, узрел селище погорелое да зверства тарковы, вот и впустил силушки через край. Да! Непрост отрок сей, ох как непрост.
