Сергей Волков - Твой демон зла. Поединок
Одновременно с этим издалека ветер принес звуки выстрелов – сухие, одиночные щелчки калашниковых, и изредка отвечающие им тугие, смачные бухания «супер-питона» – Хосы начал свою игру.
Резко обернувшись, я замер – прямо передо мной, на снегу, прижав короткие уши к лобастым мордам, и оскалив клыки, приготовились к прыжку два матерых рыжих пса.
«Стрелять нельзя – выдам себя раньше времени!», – быстро подумал я, чувствуя, как кровь отхлынула от лица, а сердце бешено заколотилось – собак я боялся с детства. Медлить тоже было нельзя, сейчас псы прыгнут, и собьют меня с ног, а на что способны вот такие, очень похожие на кавказских овчарок собаки, я догадывался – смотрел как-то по «видику» взятую у ребят кассету с собачьими боями. Там вот такие «милые» песики выступали вне категории, вне конкурса, так сказать – просто им не было равных ни среди булей, ни среди хваленых мастифов и стафордширров.
«Хорошо, хоть не лают!», – подумал я, сунул пистолет в кобуру, и потянулся за ножом, но не успел буквально на долю секунды – псы прыгнули разом, с низким, утробным ворчанием, переходящим в злобный рык.
Видимо, собаки были приучены «работать» в паре. Один из псов буквально повис на мне, в клочья раздирая крепкую ткань бушлата, а другой, целивший в горло, промахнулся всего на миллиметр, зацепив-таки своими страшными клыками кожу на шее.
Висящий мертвой хваткой с боку пес весил килограмм шестьдесят, и все эти килограммы извивались, бились, драли зубами и лапами уже не бушлат, бушлат был почти моментально разодран, а мое тело…
Я, не удержавшись на ногах, упал, и на меня с другой стороны навалился второй пес, вцепившийся в левую руку. Кое-как, изо всех сил стараясь в панике не начать кататься по снегу, чтобы оторвать от себя собак, и терпя адскую боль – меня буквально рвали на части заживо, я дотянулся до ножа, выхватил его и три раза резко всадил в бок первой собаки. Пес заворчал, один раз даже взвизгнул, не разжимая зубов, но не только не отпустил меня, а наоборот, с еще большой лютостью вцепился в мой бок.
Другой, как мне показалось, практически перегрыз руку, от боли звенело в ушах, первобытный, животный ужас сковывал движения и я с трудом контролировал себя. «В глаз! Бей в глаз!», – истошно завопил внутренний голос, и я, изогнувшись, как смог, ударил собаку ножом в глаз, стараясь бить под таким углом, чтобы лезвие попало в мозг.
Пес захрипел, и практически сразу умер, но челюстей так и не разжал. «Если сейчас сюда прибежит хотя бы еще один такой Джульбарс, мне конец!», – вдруг ясно даже не подумал, а ПОНЯЛ я, и сам, откуда только силы взялись, словно озверел… Я кромсал рвущую меня собаку, а собака кромсала меня, и победителем в этой схватке должен был стать тот, у кого было больше ярости…
Пес перестал шевелиться буквально за мгновение до того, как я хотел сдаться и закричать – боль в изуродованном боку, в искусанной руке были просто невыносимыми…
Тяжело дыша, я столкнул с себя окровавленного, покрытого ранами от моего ножа волкодава, шатаясь, попробовал подняться, но адская боль заставила меня снова скрючиться на взрытом лапами кровавом снегу. Это был конец – в таком состоянии я не только не смогу отыскать и спасти Катю, я вообще ничего не смогу! Я выронил нож, кое-как дотянулся до пистолета и начал медленно доставать его из кобуры…
Очнулся я почти сразу, потеря сознания была мгновенной. В чувства меня привел холодный снег, в который я ткнулся лицом. Тупо посмотрев на пистолет, зажатый в здоровой руке, я зачем-то зажал его в зубах и полез в карман жилета – за перевязочным пакетом. Умирать было еще не время!
Кое-как перетянув разрываемую дергающей, пульсирующей болью руку, я занялся ранами на боку. Для того, чтобы перебинтовать себя, мне надо было скинуть бушлат и бронежилет – собака легко разодрала прочную ткань, а по воле конструкторов жилета бока, как наименее уязвимые места, не были снабжены защитными пластинами, иначе зубы пса никогда не добрались бы до тела.
Я наложил на жуткие, зияющие раны тампоны, пропитанные антисептиком, скрипя зубами от боли, перетянулся ремнем, зафиксировав их, потом, лежа на боку, как учили, вколол себе прямо через штанину промедол и стимуляторы из шприц-тюбика, полежал еще несколько секунд, дождался, когда препарат начнет действовать, и медленно, со стоном, сел.
До моего слуха донеслись звуки отчаянной стрельбы, во время схватки с собаками я как-то не обращал на нее внимания, и только сейчас понял, что буквально весь лес грохочет от выстрелов. Калашниковы лупили теперь длинными очередями, «питон» бухал гораздо реже, но судя по редким выстрелам, Хосы держался, отвлекая на себя все силы противника.
Надо было действовать, причем действовать быстро, а вот этого-то как раз я и не мог – каждое движение отзывалось новыми вспышками боли, корежившими все мое тело.
Кое-как, по стеночке, я поднялся, с трудом, держа раненную руку на отлете, перевалился внутрь дома, и сел на пол – отдыхать. Стимулятор действовал, давая иллюзию всемогущества, но даже сквозь лекарственную заглушку боль напоминала о себе после любого движения, и я считал про себя секунды, отдыхая.
Минута пролетела, как мгновение. Встав, я прошел по комнате к двери, ткнул в нее здоровой рукой с пистолетом, и безо всякой осторожности шагнул вперед – на осторожность у меня просто не осталось сил…
За дверью оказался коридорчик, видимо, ведущий на улицу, и еще пара дверей, таких же мабутных, как и та, которую я только что открыл.
За одной из дверей обнаружился чулан или кладовка – полки, ящики, какие-то мешки, лопаты… Я толкнул другую и очутился в больничной палате, или даже скорее, в операционной. Пахло лекарствами, стояли стеклянные шкафы, медицинское оборудование, что-то пикало, редкие зеленоватые зигзаги проносились по экранам дисплеев. Кипел на столике в углу стерилизатор, а прямо посредине комнаты, окруженная стойками с капельницами, опутанная проводами и шлангами, возвышалась пластиковая лежанка, на которой я увидел неподвижное, без признаков жизни, женское, судя по формам, тело. Лицо женщины покрывали бинты, лишь там, где должны были находиться глаза и рот, в бинтах имелись узкие просветы.
«Катя!», – обожгла меня первая мысль, тут же куда-то далеко отшвырнувшая боль. Я бросился к лежанке, вгляделся и… и вздохнул с облегчением – эта женщина была выше, или, в данном случае – длиннее Кати, да и рука, видневшаяся из-под края простыни, явно принадлежала другому человеку.
Еще раз окинув комнату взглядом, я проковылял к окну, выходящему на улицу, осторожно выглянул из-за белой занавески.
Огонь, разожженный нами, давно потух, и в темноте даже не было видно, дымиться ли там что-нибудь, или комолякинцы залили пламя окончательно. На фоне белого снега хорошо просматривался валяющийся пожарный рукав, неподалеку стояла помпочка. Вокруг не было ни души, зато стрельба в лесу отчетливо слышалась даже сквозь двойные стекла. Скорее всего, с Хосы сейчас воевали все обитатели Комоляк, и я начал всерьез опасаться за шефа – один против десятерых, да еще собаки в придачу!
«Пока есть время, надо искать Катю по другим избам!», – подумал я, и двинулся к двери, как вдруг за моей спиной раздался сдавленный стон. Я, насколько мог быстро, повернулся, держа беретту в вытянутой руке – тело на лежанке пошевелилось, и сквозь бинты до меня донесся сдавленный, свистящий шепот:
– А-а-а! Нечаянная встреча, чаянная радость! З-здравствуй, мистер… Бука! Вот уж судьба, где свиделись! Что смотришь? Не узнал? С-с-ссука!..
Я потряс головой, словно отгоняя наваждение – судя по всему, передо мной была Ирина, та самая, с которой я познакомился еще в Питере, и которую, как я думал, убил на набережной Яузы почти неделю назад…
– Узнал… – между тем прошипела женщина, пытаясь приподнять голову: – А поз-зволь спрос-сить, что тебе тут надо, с-с-сволочь?…
Я молчал. Надо было уходить, надо было искать Катю, но я словно прирос к полу, словно оцепенел. Передо мной лежал страшно изуродованный человек, причем изуродованный ни кем-нибудь, а мною, и в душе я почувствовал вдруг такую вину, такую жалость к Ирине, что у меня подкосились ноги…
– Что же ты встал столбом? Небось, за ненаглядной своей прискакал, а? – Ирина наконец дотянулось рукой до кнопки сбоку лежанки, и подголовник с жужжанием приподнялась так, что сквозь щели в бинтах на меня блеснули полные ненависти глаза.
– Нету тут твоей… Сбежала! Наверное, волки догладывают сейчас ее косточки в лесу! Ух, как ты вскинулся, глазки заблестели! А ты чего такой… ободранный? В кровищи весь! Больно тебе, наверное? Может, укольчик хочешь? Тут такие ампулки есть – кольнулся, и ничего не болит, все небо розовое, а по телу дрожь приятная ползет, словно ты только что кончила…
– Это правда, что Катя… сбежала? – хриплым голосом спросил я, делая шаг к лежанке.
– Правда, правда! Когда – не скажу, не знаю, мне тут, под укольчиками, время считать нет надобности! Так что зря ты сюда приперся… И дружка своего притащил! Вас ведь двое, я правильно слышу?
