Бен Каунтер - Чаша Скорби
Чувство иронии мгновенно покинуло Таддеуша, когда колонны оторвались от потолка и закружились вокруг, взбивая вихрь острых осколков кристаллов. Дорожка, на которой находился инквизитор, оторвалась, и весь цилиндр завращался перед его глазами. Трещины поднимались все выше, и неожиданно верхняя половина строения с грохотом распалась. Напряжение в стенах росло, пока весь цилиндр не раскрылся, точно стручок какого-то чудовищного растения.
Таддеуш пытался направить собственное движение, но ничего не получалось. Он бесплодно искал, от чего бы оттолкнуться, глядя, как выжившие штурмовики и техногвардейцы делают то же самое. Пламя внизу начинало угасать, поскольку весь воздух уже практически вышел. Теперь инквизитора окружали только темнота руин внизу и чернота космоса наверху. Остатки убегающего воздуха подхватили Таддеуша, вынося из цилиндра, и, вращаясь и выходя за пределы искусственного гравитационного поля Фароса, инквизитор смог увидеть повреждения, причиненные собору. Пожар перекинулся на соседние здания, и повсюду возле подножия храма плясало пламя.
Тысячи лет накопления бесценной информации горели вместе с оказавшимися в западне прислугой и адептами. Таддеуш увидел, что несколько штурмовиков и техногвардейцев постигла та же судьба, что и его самого. Они беспомощно извивались, увлекаемые все дальше и дальше в пространство. Выброшенные осколки кристаллов сверкали звездным дождем, кружась в черноте яркими серебряными лентами. Изувеченные, безжизненные тела и оторванные конечности плыли среди обломков.
Таддеуш торопливо пытался оценить ситуацию. Он старался мыслить объективно, как и подобает инквизитору, впервые ознакомившемуся с проблемой. Его скафандр мог выдержать вакуум, но вот воздушные фильтры скоро должны были выйти из строя, не имея атмосферы, из которой можно было бы добывать кислород и азот. Ему нечем было придать себе ускорение, да и некуда было лететь, даже если бы он мог двигаться.
Информационный планшет лежал у него в кармане. Это было уже что-то. Ему посчастливилось выполнить основную задачу. Теперь осталось всего лишь выжить.
Вокруг не было уже ничего, только космос. Позади ярко светился Фарос, на поверхности которого выделялась темная груда перекрученного металла, оставшегося от цилиндра. Воспаленный немигающий глаз умирающей красной звезды обжигал одну из сторон планеты, в то время как другая была подставлена холоду вакуума. Таддеуш привык видеть космос через обзорный экран или иллюминатор или же через ночное небо какой-либо безопасной планеты. Он никогда еще не оказывался окруженным им со всех сторон. Впервые за всю свою жизнь инквизитор осознал, насколько хрупок Империум на самом деле — бесконечно тонкий слой жизни, упорно цепляющейся за мертвый камень, который и сам по себе представляет едва заметную частицу Галактики. Неудивительно, что Человечеству приходится сражаться. Неудивительно, что на каждом углу ему приходится сталкиваться с опасностью вырождения.
Испивающие Души были где-то там, среди этих звезд. Возможно, Таддеуш уже обладал необходимой информацией, чтобы найти их, но теперь его больше волновала предательская мысль о том, насколько близка его собственная смерть. Как инквизитор, он не боялся смерти, его страшила только гибель, которая не позволит ему до конца исполнить свой долг перед Императором. И чем дольше Таддеуш свободно дрейфовал в космосе, тем сильнее становился этот страх, нарастая до тех пор, пока полностью не охватил инквизитора, заполнив собой всю равнодушную Галактику.
Глава восьмая
Септиам Торус представлял собой планету-сад. Оба ее крупных континента покрывали зеленые пастбища и густые, пышные леса. Разреженные метеоритные кольца, окружающие мир, создавали в его небе постоянную переливающуюся радугу, раскрашивали рассвет миллионами цветов. Кристально чистые реки несли свои воды по захватывающим дух пейзажам, обрушиваясь прекрасными водопадами, прежде чем влиться в огромный сверкающий океан, изобилующий коралловыми островками. Эволюция экосистемы планеты практически не вышла за пределы чисто растительной жизни, поэтому здесь не было ни хищных животных, ни падальщиков, только несколько видов птиц, занимавшихся опылением цветов произраставшего на планете солфайра, — эти птахи с зелеными и синими хохолками время от времени проносились в небе, точно кометы.
Тычинки солфайра входили в состав одного из самых мощных боевых препаратов, поставляемых штрафным легионам Империума и тем полкам Гвардии, чьей главной задачей было выполнить роль пушечного мяса.
Так что Септиам Торус обладал особым статусом. Свою десятину мир выплачивал исключительно урожаями солфайра, а правящая династия — она вела свой род от первого капера, обнаружившего планету и аннексировавшего ее именем Императора, — получила на Септиам Торусе бессрочное право владения.
Мир оставался практически ненаселенным, и его облик не искажало ничто, кроме единственного города: некое мраморное строение, напоминавшее окруженный колоннадой дворец; бараки и тюрьма, принадлежащие полку частной полиции; бесконечные улицы, бегущие мимо домов с черепичными крышами, где жили сборщики урожаев.
Когда в верхние слои атмосферы вошла спасательная шлюпка, писк ее маячка сообщил, что внутри находится единственный пассажир, получивший серьезные повреждения. Капсула с глухим звуком рухнула посреди поля, разметав в воздухе облако багрово-черных лепестков. Вооруженные Силы Септиам Торуса выслали к месту падения медицинский десант, чтобы помочь пострадавшему и доставить его на лечение в город. Внутри шлюпки они обнаружили серьезно обгоревшего, но все еще живого пассажира, которого и переправили в госпиталь, расположенный в тени здания сената.
В течение трех недель врачебный персонал пытался выходить пациента, и наконец этот человек — они не могли даже установить его пол — смог моргнуть в подтверждение, что слышит их.
Это произошло в тот день, когда одна из сенаторов Септиама находилась в госпитале с визитом. Время от времени сенаторам приходилось совершать подобные посещения, чтобы продемонстрировать, насколько члены их разросшейся семьи из кожи вон лезут, только бы превзойти один другого в заботе о гражданах своего мира. Сенатору не нравилось в госпитале, но только подобные шаги позволяли удерживать рабочих Септиам Торуса в повиновении и добром настроении, поэтому она вежливо вслушивалась в то, что ей рассказывали врачи, ведя ее от одной палаты к другой.
В очередной раз свернув за угол, она увидела обгоревшее тело жертвы аварии, подвешенное в медицинском гамаке и замотанное бинтами, которые уже пропитались сукровицей и пожелтели, хотя их и меняли меньше часа назад. Мониторы, следившие за состоянием пациента, мерцали и попискивали. Ароматизированные занавески, развешанные вокруг пострадавшего, не могли скрыть отчетливый смрад подгоревшего мяса.
— А, наш гость, — улыбнулась сенатор. Многим ее улыбка могла показаться проявлением дружелюбия и сочувствия к несчастному, но на самом деле сенатор впервые за весь день увидела хоть что-то интересное. — Здравствуй, незнакомец. Мы с нетерпением ждем той минуты, когда ты сможешь рассказать нам о себе. Нам всем очень хочется узнать, что же случилось с тобой и твоим кораблем.
— Пациент только сегодня начал приходить в себя, госпожа, — произнес один из санитаров. — Мы ожидаем, что очень скоро он возвратится к сознательной деятельности.
Пострадавший пошевелился и устремил на сенатора взгляд измученных, запавших глаз.
А затем, всего за несколько мгновений, тело пациента распалось на части. Бинты разматывались, увлекаемые за собой расползающейся плотью; с шипением заскользили перекрутившиеся узлами кишки, шлепаясь на начищенные до блеска полы; внутренние органы вспухали лопающимися пузырями и растекались грязной лужей. Рассыпался позвоночник, и упал череп, расплескав превратившийся в жижу мозг. Глаза поплыли по щекам, зубы казались белоснежными кубиками в зловонной каше.
Сенатор опрометью бросилась из госпиталя, а санитары спустили гнойную мешанину в канализацию. Но все-таки женщина успела вдохнуть изрядную порцию болезнетворных газов, исходящих от разлагающегося трупа пациента, подцепив тем самым чуму, которую и принесла на следующее заседание сената.
Всего через две недели от сената и половины населения планеты ничего не осталось. Десятки тысяч погибших были свалены в глубокие ямы, а прекрасное небо Септиам Торуса стало грязно-серым от жирного дыма погребальных костров. Выжившие пытались организовать карантинную зону за стенами Септиам-Сити, но обугленные до костей пальцы разрушили баррикады. Мертвецы вернулись к жизни, великолепие мира-сада нарушили кровавые кошмары, несомые блуждающими трупами.
