Андрей Попов - Солнечное затмение
Картина болезни его среднего сына выглядела и впрямь удручающе. Лаудвиг пьяный в стельку прямо в сапогах лежал на кровати. Он что-то бормотал -- то ли во сне, то ли в бреду. Называл какие-то женские имена и почему-то все время пытался проковырять пальцем отверстие в подушке. В его левой руке до сих пор была зажата недопитая бутылка вина. Он стонал и призывал на помощь какое-то непонятное божество.
Проснулся Лаудвиг от того, что его тело вместе с перевернутой кроватью грохнулось на пол. Еще бредовым рассудком он пытался сообразить, что же происходит вокруг, но лишь открыл глаза, увидел себя полностью окутанным белой простыней. "Неужели белая горячка?".
Похоже. Удар по голове был столь внезапным и столь сильным, что принц вместе с простыней закатился в угол. Последовало еще несколько ударов по различным частям тела. Похоже, били сапогом. Лаудвиг завизжал и принялся спешно выпутываться из объятий простыни. И как только он увидел красную от гнева физиономию короля, да его подбитые золотыми подковами сапоги, то вмиг протрезвел.
-- Ах ты пьяная мразь!! -- удары не прекращались. -- И этот подонок займет после меня мой трон!! Тот, кто кроме бутылок и голых задниц в своей жизни ни хрена не видел!
-- Прости, отец... -- Лаудвиг забился в угол и заскулил как кутенок. Он закрыл лицо руками и начал вслух клясться, что это последний раз в жизни.
-- Урод!! Твой старший брат мертв! Ашер захватили англичане! Нам объявлена война! Твоя двоюродная сестра в заложницах! А ты, вместо того, чтобы хоть немного интересоваться государственными делами, лакаешь всякую гадость да щупаешь женские нечистоты!
-- Прости меня, отец...
Эдвур еще раз хорошенько въехал ему сапогом между ног, потом развернулся и вышел, хлопнув дверью. Из комнаты еще долго доносилось тихое поскуливание. А король направился в спальню Пьера, своего младшего отпрыска. Зайти туда и не увидеть Пьера стоящим на коленях и с раскрытой книгой было так же неестественно, как узреть когда-либо трезвым Лаудвига.
Да, Пьер не изменял своему имиджу. Он действительно стоял на коленях и читал Манускрипт. Единственная горящая свеча озаряла его келью полумертвым светом, которого хватало лишь на то, чтобы выхватить из тьмы лицо юного подвижника и пожелтевшие страницы книги. Все остальное таяло в полумраке. Контуры стен, кровати, маленького столика так слабо контрастировали с темнотой, что казались лишь ее оттенками. На столе, по обыкновению, стоял стакан с недопитой водой и немного хлеба.
Эдвур ворвался в тихую молитвенную жизнь, как ураган врывается в зону слабого ветерка. Он выхватил Манускрипт из рук Пьера, кинул его на кровать, а самого схватил за плечи и начал трясти.
-- Когда ты, наконец, подавишься своим хлебом или захлебнешься водой?! Лучше бы ты пил и жрал как Лаудвиг, но был бы нормальным человеком! Да простит меня Непознаваемый за такие слова, но ему уже самому надоели твои бесконечные молитвы! А эту книгу уже давно мог бы выучить наизусть!
Пьер съежился, но молчал. Он покорными глазами глядел в пылающие гневом зрачки своего отца.
-- Вы все уроды! -- подытожил он. -- Никто не достоин занять трон Франзарии! Никто! Так что молись, чтобы я подольше пожил!
Бить Пьера он не стал. Только один раз небрежно шмякнул о стену и отпустил.
Король еще долго слонялся по замку, изливая накопившийся внутри заряд на всякого встречного. Кричал на прислугу за то, что она медлительна, орал на стражников за то, что они дремлют на посту, ругал подчиненных ему сюзеренов только потому, что они сюзерены. Даже на шута своего накричал. Причина оказалась в том, что его шутки последнее время, видите ли, не остроумны.
Фиоклит обиженно оттопырил губу, почесал свое пузо, поправил шутовской колпак и пробурчал под нос:
-- Отомщу тебе, король...
Но при всем этом Эдвур не успокаивался. Гнев и ненависть ко всему миру клокотали в его груди. Они бились в такт с его сердцем. Стоило ему вспомнить Дианеллу, сидящую на троне и жующую сладости, и ту же Дианеллу со слезами на глазах с приставленным к горлу ножом, он жаждал смерти всей вселенной.
Король понял одно: чтобы ему сейчас хотя бы успокоиться, нужно увидеть чью-либо кровь. И тут он вспомнил...
-- Жозеф! Быстро ко мне!
На этот раз консьерж явился и впрямь быстрее молнии, вытянулся по струнке, услужливо поклонился и спросил:
-- Что изволите, ваше величество?
-- Епископа Нельтона ко мне. Немедленно!
-- Будет исполнено, государь!
Пока Жозеф ходил за епископом, король сгреб ногой осколки разбитого зеркала, кликнул служанку, но тут же махнул рукой и отослал ее назад.
Нельтон, вошедший в покои короля, удивился так, как не удивлялся уже давно. Эдвур с метелкой в руках ползал на коленях и сгребал осколки в мусорное ведро. На его кресле сидел кот и лениво позевывал.
-- Ваше вели... вам помочь?
-- Не надо, магистр. Знаете, как эта неблагородная работа успокаивает нервы? Я еще и пол помою, нашлась бы тряпка.
-- Ваше величество, бросьте шутить. Вы меня за чем-то звали?
Эдвур сел в свое кресло, схватил царапающегося кота за шкирку и кинул в мусорное ведро. Тот озлобленно мяукнул, расфуфырил хвост и забрался под кровать, оставив торчащими оттуда свои усы да горящие обидой глаза.
-- Да, мы тебя за чем-то звали. Скажите, магистр, как там поживают наши солнцепоклонники?
Нельтон понимающе кивнул.
-- Никаких изменений, государь. Трое из них, как вы знаете, раскаялись и обратились к истине. А остальные трое, в том числе и Дьессар, упорствуют. Ни пытки, ни ласки, ни убеждения не помогают. Они готовы умереть за свои заблуждения.
Король поднес руку к лицу и поиграл перед взором разноцветными отблесками своих перстней.
-- Ну... если они готовы, то пусть умрут. Я желаю видеть их смерть, Нельтон. И немедленно!
Через полторы эллюсии загорланили городские трубы, и на Площади Справедливости стал скапливаться народ. Столб казни, давно уже покрывшийся слоем пепла и засохшей крови, торчал из земли, подпирая собой тяжелое небо, и таким образом всегда являлся символом праведного суда над неверными. Почти во всех миражах еретиков казнили путем сожжения. Эдвур лишь сделал эту казнь немного более зрелищной. Обреченному солнцепоклоннику надевали на лицо страшную маску, заворачивали туловище в черную простыню и привязывали к столбу. Сверху была прибита табличка с надписью: "ЗДЕСЬ СЖИГАЮТ НЕ ЧЕЛОВЕКА, ЗДЕСЬ СЖИГАЮТ ДЕМОНА". Потом внизу железного столба разводили костер. Любой горожанин имел право подойти и подбросить в огонь сухих веток. Крики и стоны жертвы почитались здесь за поэзию смерти, их встречали радостными возгласами и аплодисментами. Ибо земля очищалась от скверны, а общество истинных пасынков темноты -- от плевел губительного заблуждения.
На этот раз народу собралось немало. И шум суеты на Площади Справедливости возрастал по мере прихода новых зевак. То и дело из толпы вырывались однообразные фразы, сопровождающие всякую подобного рода экзекуцию. "Долой еретиков! В огонь всех солнцепоклонников! Смерть им всем! Всем врагам Непознаваемого!".
Старший инквизитор Жоэрс в честь очередного торжества своей профессии оделся согласно уставу: абсолютно черная риза с таким же черным капюшоном, на лобовой части которого был нарисован символ пасынков темноты: правильный шестиугольник с тремя буквами "Н" внутри, аббревиатура которых расшифровывалась так: "Непознаваемый Непознаваем Навеки". Ярким контрастом в одеянии Жоэрса были его длинные белые перчатки, что тоже имело свою интерпретацию: хоть инквизитор и выполняет черную работу, но руки его чисты перед взором Непознаваемого.
Темнота, нависшая над городом, стала холодной и жгучей. Уличные факела рвали ее на части, кромсали ее целостный монолит, доказывали собственное право на существование в этом мире. Небесные костры казались бесконечно-далекими и безмерно-крохотными. Словно брызги застывшего света. От них не веяло ни теплом, ни холодом, ни печалью, ни радостью. Они, пожалуй, являлись эталонами равнодушия во всей черной вселенной.
Вдруг толпа взорвалась криками совершенно иного рода:
-- Король! Да здравствует наш король! Слава династии Ольвингов!
Нетрудно догадаться, кто прибыл на Площадь Справедливости. Выглядел Эдвур великолепней великолепного. На нем был белый парик. Яркое перламутровое платье, отделанное рюшью и позументом, просто кричало блеском множества бриллиантов. Взор его был надменен и строг. Он держал Жоанну за руку и смотрел только в одну точку. Рядом крутился и суетился епископ Нельтон. Коадьютор Франзарии Кей Ламинье также не пропускал ни одного подобного зрелища. Он частенько наклонялся к королю и шептал ему что-то на ухо. Совершенно не поймешь -- что именно, но король постоянно кивал. Где-то на периферии всей этой взволнованной толпы стоял Пьер. Прибыло также много солдат как из личной охраны короля, так и из городского гарнизона. В гуще королевской свиты серой незаметной фигурой затерялся Даур Альтинор вместе со своей дочерью Кастилитой. Она временно проживала в Нанте и училась здесь искусству рукоделия. Пьер специально держался от нее подальше, чтобы случайно не встретиться с ней взглядом.
