Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 3
— О, Боже…
— Что-то не так?
Конечно, отправляя этих людей сюда, наши планировщики не смогли ничего придумать, кроме как вырядить их в форму итальянских морских пехотинцев. С одной стороны — логично, ведь Сицилия часть Италии, верно? С другой стороны — их разорвут на куски, покажись они в селении. Да и одежду сицилийского крестьянина — где добудешь…
— Все не так. Ваша задача — днем вообще никаких действий. Не пытайтесь наблюдать или прикрывать меня, сделаете хуже сами себе. Имейте в виду — здесь полно детей, они часто здесь играют — стоит одному заметить вас, и делу конец. На вас просто устроят загонную охоту, здесь до сих пор помнят, что Муссолини использовал Королевскую морскую пехоту, чтобы расправляться с донами мафии, засевшими в глубинке. Здесь вообще никогда ничего не забывают. Я постараюсь выбраться в город и приобрести, по крайней мере, пару комплектов одежды крестьян… это лучшее, что можно придумать. Кто из вас говорит по-итальянски?
— Я
— И я
— По-сицилийски?
Молчание. А между тем итальянский и сицилийский — два разных языка. Сицилийский язык — это смесь итальянского, норманнского, испанского и арабского — все завоеватели или купцы, побывавшие на Сицилии оставили свой след в виде заимствованных из их языка слов.
— Тогда старайтесь не показываться на людях. Мешки с одеждой я брошу там, где вы меня встретили.
— Нам приказали охранять вас.
— Этого не нужно. Барон сам будет решать, выдать меня или нет, но в его поместье на меня покушаться никто не будет. Это исключено. Лучше поставьте пост у дороги, перекройте ее. Как только я выбираюсь из поместья — это сигнал тревоги. Есть сигнальное устройство?
— Есть.
Оно было выполнено в виде банкноты. Металлизированная полоса — передатчик. Я взял несколько штук, на всякий случай.
— Если я окажусь за пределами деревни — значит, не по своей воле. В противном случае — разорву банкноту.
— Понятно. Нам поставили пределы применения силы на наше усмотрение.
— Не применяйте ее только к местным. Они ни в чем не виноваты, а к русским здесь хорошо относятся. Не стоит это портить.
— Есть.
— Раздобудьте технику. Свяжитесь с резидентурой, пусть обеспечит вас техникой — два три автомобиля с местными номерами как минимум. Не оставайтесь в горах дольше двух — трех дней, вас обязательно обнаружат. Здесь у стен и склонов гор есть уши. Завтра же выйдите на связь с резидентурой.
— Понятно.
— И еще. Если можно, передайте пожелание — доставить сюда некоторое количество вина с воронцовских виноградников. Несколько корзин, расходы не имеют значения. Пусть подберут лучшее, что у нас есть.
— Вина?
— Так точно. Пригодится для установления контактов.
Крис встречала меня на обратном пути, в комнате, двери из которой выходили в большую, полумесяцем опоясывающую купольную крышу дома террасу.
— Не спится? — издевательски спросила она.
Самый лучший способ закрыть рот женщине — это поцеловать ее. Что я и сделал.
Вино доставили через двое суток в Палермо. Самолетом. Барону пришлось послать людей и машину — но вот, корзины, темные, провисающие под тяжестью бутылок и соломы, предохраняющих их — прибыли к месту назначения. И поскольку я выказал уважение хозяину этого дома, предприняв столько усилий к тому, чтобы доставить сюда это вино — барон призвал за стол все свое семейство и всех нипоти, которые были под рукой — чтобы доиграть этот спектакль до конца…
Сицилийские правила наливания и дегустации вина — одни из самых сложных в мире, если я буду рассказывать о них обстоятельно, к концу повествования вы обязательно заснете. Хвала Господу, не все из них — но я знал, ибо в свое время сильно оконфузился. Самое главное, что нужно знать: кто наливает вино левой рукой — предаст. Кто наливает вино правой рукой, но через левую — тоже предаст. А предательство здесь — едва ли не самое страшное, хуже святотатства и карается только одним наказанием — смертью. Наливайте вино правой рукой, держа бутылку параллельно предплечью — вот и все, что нужно пока знать простому человеку, приглашенному разлить вино за сицилийским столом. Остальное поймете сами…
Ровно в четырнадцать ноль — ноль мы вышли к столу, накрытому в беседке. Первым, опираясь на трость, шел сам хозяин дома, Джакомо Федо, барон ди Адрано. Следом шел я, одетый в только что сшитый костюм, ради пошива которого сюда привезли портного из Палермо. Вся семья — одни только мужчины — собрались у стола, одетые в совершенно не уместные сейчас, в жару, черные костюмы. Больше это походило на похоронную церемонию, чем на обед — но на Сицилии любят смерть и подчеркивают родство с ней даже неосознанно. Но нельзя было недооценивать важность и значимость этой церемонии — согласившись выпить моего вина и пригласив выпить моего вина всех своих близких, барон подчеркивал его доверие ко мне и мою причастность к Семье. На Сицилии, не будучи сицилийцем нельзя войти в семью — но у всякой семьи есть друзья…
Барон сел на свое место во главе стола. Я взял первую бутылку, осторожно откупорил ее, мельком взглянув на пробку, не испортила ли она вино, не сгнила ли. Нет… чистая, темная, чуть ссохшаяся. Следя за руками, я наполнил бокал барона, потом пошел по кругу, одаряя остальных. Затем сел на почетное место гостя, по правую руку от главы семьи, со своим бокалом. Никто не спешил пить, все молча, напряженно смотрели на главу семьи…
Барон поднес бокал к носу, помотал, тяжело дыша, потом отхлебнул. Проглотил, почмокал губами. Это было вино двенадцатилетней выдержки, с моего места были отлично видны ножки, оставшиеся на бокале. Не думаю, что даже лучшее Эгри Бикавер[36] сравнится по густоте с этим…
— Не сицилийское… — тяжело вздохнул барон.
И отпил еще. Большей похвалы — ждать и не следовало, настоящий сицилиец никогда не посмеет оскорбить свое вино, признав лучшим другое. Вино здесь как кровь: вдоволь и того и другого…
Крис поднялась на локте и посмотрела на меня. Полог из марли гасил остатки света, которыми одаривал нас угасающий день через открытое витражное окно…
Без полога от марли здесь нет спаса от насекомых…
— Знаешь… я все-таки не удержалась…
— К моему счастью.
Она толкнула меня в бок. Довольно больно.
— Я не про это, дурак… Я подсмотрела вашу… дневную церемонию.
— Думаю, не ты одна. Женщинам свойственно любопытство. И как?
— Странно… — она снова откинулась на спину — я… цивилизованная женщина и попала… в какое-то варварство. Ты из мафии?
— Нет — сказал я — ни русский дворянин не может быть членом мафии, ни мафия не может принять в свои ряды никого, кто не родился бы с сицилийской кровью в жилах.
— Но они… принимали тебя как равного.
— Они мужчины. И я — мужчина. Здесь нельзя притворяться, как в цивилизованном мире…
Крис тяжело вздохнула
— Страна мужчин. Я… цивилизованная женщина… испытываю болезненное влечение к варвару. Это нормально?
— Да. Ненормален тот мир, в котором ты росла.
— Чем же?
— Всем. Прежде всего — отношением к женщинам. Ты знаешь, о чем спросят мужчину и женщину на пороге джанната[37]?
— Боюсь спросить, что такое джаннат.
— Это рай в исламе. Когда к вратам рая подойдет женщина — Джабраил задаст ей только один вопрос: слушалась ли она своего мужа. Все остальные вопросы он будет задавать ее мужу.
— Довольно удобно. Слушаться мужа… и всё.
— Это и в самом деле удобно. И правильно, кто бы и как не доказывал обратное. Все проблемы в этом мире должен решать мужчина. Если он берет ответственность за женщину, то он должен найти жилье, приносить домой деньги, дарить ей подарки, удовлетворять все ее потребности, в том числе в постели, принимать все решения, касающиеся их будущего. И если что-то идет не так — спрашивать только с себя. Все что должна делать она — признавать его власть и растить его детей. Но там, где люди сошли с ума, и мужчины и женщины — там все по-другому. Потерявшие мужское мужчины устраиваются всякими жиголо, и никого не способны защитить, даже себя самих. Кроме того, в преследующих их проблемах оказывается виноват кто угодно — правительство, общество, но только не они сами. Женщины же принимают на себя мужское и годам к сорока оказываются одинокими, озлобленными на весь мир, несчастными, часто не продолжившими свой род. Народ, в котором укоренилось такое, обречен на гибель.
Крис снова поднялась на локте
— Ты жил в САСШ?
— Да, несколько лет.
— Если бы ты публично сказал там такое, тебе мгновенно предъявили бы исков на несколько миллионов долларов.
— Это одно из проявлений несвободы — запрет говорить правду. И мне на это плевать.
— Да?
— Да. У меня был дипломатический паспорт. Не явился бы в суд и все.
