Олег Верещагин - Я иду искать... Книга первая. Воля павших
Сон, вот что его разбудило. И вот почему он плакал. Во сне человек не отвечает за себя… Олег потер виски. Сон вспомнился отчетливо и тяжело — отец и мать стояли в дверях дома совершенно седые, с помертвелыми лицами, он кричал, пытаясь подбежать к ним, но каждый раз почему-то оказывался в стороне, словно скользя по ограждавшей их прозрачной стенке…
Болела голова. Она иногда болела и дома — тогда Олег пил темпалгин. Тут темпалгина нет. Тут ничего нет. А если завтра начнется аппендицит? Загибаться от перитонита? Мальчишка внезапно почувствовал, что ненавидит этот мир, как зверь, наверное, ненавидит клетку, из которой не может выбраться — не тех, кто его посадил внутрь, а именно клетку: прутья, запах, дно…
Доски пола были теплыми — нагревались снизу, где в кухне всегда горел открытый огонь. Олег подошел к окну, навалился животом на подоконник, ткнулся носом в стекло.
Звезды над Миром были обычными — яркими и многочисленными. Олег отыскал перекошенную расстоянием Большую Медведицу, потом — Полярную. Не найти таких примет, чтобы добраться по ним домой… Вроде и среди людей — а один, и от этого одиночества можно сойти с ума.
Внизу, под окнами, негромко засмеялись, мелькнули две тени. Олег отвернулся от окна. Им до него нет дела. Племя жило одной семьей — можно было ночью явиться в чужой дом (двери-то не запираются!) и начать хозяйничать на кухне у печи. Можно незваным приходить на праздники и самому никого не звать — придут и так. Можно здороваться на улице со всеми подряд, не опасаясь нарваться на недружелюбный взгляд…
А живется им тяжело — это Олег понимал. Здешняя земля плохо родила хлеб, разве что ячмень, да и то не везде. За зерном ездили на полдень — на юг, в леса, и не раз платили за хлеб кровью. И вообще, тут мало что росло хорошо. Спасали богатая охота и море — суровое, холодное… У племени было восемь боевых шнек и одиннадцать кочей — рыбацких и торговых пузатых, остойчивых кораблей. Только добытчиков не хватало после гибели мужчин.
Ко всему еще — ожидание висело над Вересковой Долиной, ожидание неминуемой беды, которую готовились встретить женщины, старики, дети и ровесники Олега. Тоже дети, взвалившие на себя мужскую работу.
А он сказал несколько красивых слов — и выпал из жизни, как манекен из разбитой витрины.
Ну хорошо. Если завтра придут данваны, хангары, кто еще там — он возьмет наган, самострел, меч, камас, что там еще дадут — и пойдет сражаться. Не надеясь победить — просто потому, что бежать не имеет смысла. А если не придут — ни завтра, ни через месяц? Они-то словом не попрекнут — как же, внук народного героя, друга самого князя!
Говна-пирога, с отвращением подумал Олег, пялясь в полумрак комнаты. Вот на это ты годишься — о приключениях мечтать. И кроме того, не надейся спокойно просидеть в этом закутке до зимы. Еще неделя — и ты со стенами разговаривать начнешь. И спать будешь бояться ложиться. Нет, надо что-то делать. Заставить себя действовать, загрузить чем-нибудь, чтобы поменьше места в голове оставалось для памяти…
Шипя ругательства, он прошелся туда-сюда по комнате, мазнул взглядом по висящему на стене оружию, разозлился еще больше — на себя. Хорошо, так и надо… Снова подошел к окну, нашарил щеколду, настежь распахнул застекленные рамы.
Ночь сразу зазвучала на десятки голосов, среди которых почти не было человеческих. Вздыхал где-то ветер. Стрекотала насекомая мелочь. Таинственно бормотали за кольцом скал пустоши. Огни нигде не горели — Город спал, спало все Рысье Логово…
Нет, не все. Сквозь тоннель в скале было видно, как в нижнем ярусе башни, в крепости, светятся два окошка-бойницы. Там находилась школа — это Олег знал. Несколько секунд он смотрел на эти огоньки.
Потом — потянулся за своей ковбойкой.
* * *На ночной улице была угнетающая пустота, а в скальном тоннеле — вообще жутко. Капала вода, собственные шаги звучали странно, по-чужому. Олег почти бежал на огоньки, придерживая ладонью кобуру нагана.
Дверь в башню была открыта. Сейчас Олег видел, что и на самом верху горит огонек — третий. Там жил в полном одиночестве князь Крук. Жил над опустевшей дружинной горницей, где еще недавно его сын пировал в окружении лучших мужчин племени…
Над дверью в камне были высечены оскаленная морда рыси и охранительный знак — восьмиконечный звезда-цветок, перуника. Здесь верили, что ни одно Зло не войдет в дом, помеченный таким знаком. Верили и в то, что от беды защищает рябина — это дерево росло у каждых дверей, недалеко от статуи Лады…
Олег вошел в темный, озаряемый лишь светом из двери, коридорчик, имевший странный, потусторонний вид. Быстренько форсировав его, он оказался перед второй дверью — над низкой притолкой в камне был вырезан круг со вписанным в него странным крестом — словно четыре буквы Т срослись ножками. Это Олег уже знал — символ распространения благ на все стороны Мира. Для школы — вполне подходяще… А вот внутри этого помещения он еще не был.
Примерно так он чувствовал себя — это ощущение всплыло из глубин памяти необычайно явственно — когда переминался перед дверью фехтовального зала, впервые придя в секцию и не решаясь шагнуть в новый, привлекательный, но чужой пока что мир. И тогда этот мир для него быстро стал своим… так чего же он боится сейчас?!
Олег толкнул дверь, бесшумно распахнувшуюся на хорошо смазанных бронзовых петлях.
Ничего особо примечательного внутри не было. Около большого — широкого и длинного — стола стояли скамьи, вдоль стен — большие сундуки. На одном из сундуков уверенно замер «Дегтярев» без диска, на другом лежали, тускло поблескивая в свете нескольких подвешенных к потолку светцов, предметы, которые Олег тут увидеть не ожидал — три новеньких, почти что в смазке, «сайги» 12-го калибра. Земля, привет… Кроме этих предметов тут же находились несколько человек.
Гоймир, скрестив ноги, сидел на одном из сундуков, держа на коленях вполне обычного вида блокнот и карандаш — что-то черкал, по временам посматривая на узколицего рослого парня с диковатыми глазами, ходившего у почти обычной школьной доски, рядом с которой на полочке лежали бесформенные комья мела. (При ближайшем рассмотрении доска оказалась каменной плитой!) Ее поверхность была изрисована омерзительно кривыми строчками глаголицы и непонятными рисунками, похожими на творчество Марка Шагала. Лица у Гоймира и этого парня были одинаково сосредоточенными, только Гоймир молчал, а парень что-то негромко, но горячо доказывал, отчаянно жестикулируя. Судя по жестикуляции, он из кого-то тянул кишки, кому-то рубил голову, кого-то добивал копьем… Йерикка, положив ногу на ногу, развалился на одной из скамей, упершись спиной в стол; лицо его выражало стойкий скептицизм пополам с иронией. Еще один парнишка — моложе остальных — весьма уныло переставлял по столу пузатые патроны к «сайгам». Последний присутствующий — почему-то в одних штанах и босиком — затачивал камасом двадцатый карандаш. Девятнадцать штук уже лежали перед ним, сомкнув в копейный ряд остренькие носики.
— Мне можно? — осторожно спросил Олег, наклонив голову в знак приветствия.
— Можно, можно, заходи, Вольг! — обрадовался Йерикка.
Гоймир не обратил внимания — смотрел в блокнот. Остальные кивнули в ответ, а точивший карандаши, усмехнувшись, сказал:
— Вот, Горд, — он кивнул на Олега узколицему, — один человек, что без понужденья сюда зашел. И то лишь оттого, что не знает дел наших…
— Так думаешь… — сердито и быстро обернулся к нему узколицый Горд.
— Думаю я, — медлительно ответил «точильщик», — что ненужным делом мы тут балуемся. Чистым, как родник в горах, баснописанием, планов кропанием, что есть занятие скверное и недостойное… а без обид сказать — словами блудим, как девка городская — телом. А за словами — пустота, и свою немочь мы ими прикрываем.
Горд резко покраснел:
— Ты дошутишься, Резан… — начал он напружиненно.
Но Йерикка с места оборвал:
— Ладно, ладно, хватит… Что там дальше у тебя, Горд?
Олег тишком уселся в углу на сундук и начал слушать.
— Вот будем ее потрошить после улова. — Горд пощелкал пальцем одну из строчек. — Да головы рубить сразу, а потом убивать плотнее, так сразу места больше станет. И пойдет у нас…
— …Нелепица, — заключил Йерикка. Он, кажется, один внимательно прислушивался к словам Горда. А сейчас потянулся и добавил: — Нелепица, дружище. Места станет больше. Верно. А как в море на наших кочах рыбу разделывать? Все равно что против ветра мочиться и не забрызгаться. День, другой, третий — и в море от усталости падать начнем, той рыбе на радость.
— Не о себе надо думать, — оскалился Горд, — а о том, чтобы на торг было что везти, не то быть нам голодом, без хлеба…
— Ага, — невозмутимо прервал Йерикка, — ты готов всех наших овец ободрать и полушубки сшить. А я лучше их каждый год буду стричь и безрукавки вязать… Не спорю — полушубок теплее. Зато безрукавок больше будет.
