Василий Головачёв - Катарсис. Том 1
Дядя Егора Крутова выглядел почти здоровым. Панкрата он не знал и на «привет от племянника» сначала прореагировал как на шутку и лишь потом, после короткого рассказа о происшествии с племянником, заговорил с Панкратом серьезно.
— За что же его забрали, сукины дети? Он же сам военный человек, ничего дурного не замышлял.
— Поэтому я и пришел к вам, — сказал Воробьев. — Хочу понять, что случилось. Егор действительно хороший человек, в тюрьме ему не место, надо выручать.
— А ты адвокат али еще кто?
— Еще кто, — усмехнулся Панкрат. — Друзья мы и делаем одно дело.
— Ясно, — усмехнулся и Осип. — Лихой ты человек, я гляжу, пролаз[29]. Но верить можно. Егор с каждым дружить не стал бы. Лишь бы твои планы хинью[30] не пошли. Чего знать-то хочешь?
В палате находились еще трое больных, посматривающих на гостя с любопытством, и Панкрат понизил голос:
— До того, как Егор приехал, у вас в округе ничего странного не происходило?
— А что у нас должно происходить? Тишь да гладь, да божья благодать. Разве что вот корова у кума пропала, месяц искал — не нашел. Машка еще Спиркина ногу сломала, за брагой в погреб лазила… вот и все чудеса.
— А чужие люди в деревню не заглядывали?
Глаза Осипа остро блеснули. Старик понимал больше, чем прикидывался.
— Как же, чуть ли не каженную неделю ватага варнаков налетает… в баню помыться к Гришанкам. Но тихо гуляют, без вытребенек. Да вот еще ономнясь[31] каженик приходил, — оживился старик.
— Кто? — не понял Панкрат.
— Каженик, человек, которого леший обошел[32]. Весь трясется, бормочет что-то, шарахается от всех, глаза бегают. Я с ним не балагурил, издали-то посмотрел, а Ромка сполагоря[33] угомонил его, погутарил, домой отвел.
— Ромка — это сосед ваш, Роман Евграфович?
— Он, Ромка Качалин. Дед у него колдун был, да баба евонная, Степанида, заговоры всякие знает, боль снимает. Хорошая баба, да все же посуровей моей Аксиньи, хотя, конечно, всяко бывает. Как говорится: жена в больших количествах — яд, в малых — лекарство.
Панкрат засмеялся.
— Оригинальный у вас подход к жизни. А что он бормотал, каженик этот ваш?
— Ромка сказывал, околесицу всякую нес. Что за ним будто черти гонятся, с гадюками… или не, с удавами, ну тоже змея такая большая, что его похоронить живьем хотели, а кто он такой — не помнит.
— Ясно, — спокойно кивнул Панкрат, у которого от предчувствия свело живот. — И куда он потом делся?
— А приехали за ним из психбольницы, машина такая специальная, желтая, сплюснутая, гладкая, как лепешка, с черной звездой на заду. Оказывается, сбежал он из больницы, псих. Ну, увезли, конечное дело.
— А звезда на заду машины не шестиконечная была?
— Шут его знает, не разобрал.
Панкрат поднялся.
— Спасибо вам, Осип… э-э, не знаю, как по батюшке.
— Просто Осип. За что спасибо-то, мил человек? Я ить и не сказал ничего. И ты вот тоже не говори моей бабе про Егора ничего, а то почнет тугу носить, хизнуть[34].
— Хорошо, не буду, — пообещал Панкрат, отмечая вдруг, как изменилось лицо старика — расплылось в улыбке, и оглянулся.
В палату входила молодая, очень симпатичная женщина с шикарными густыми русыми волосами по плечи, с тугой полной грудью, натянувшей оранжевую блузку, с красивыми ногами. Она смотрела на Осипа и улыбалась, показывая ямочки на щеках, и лицо ее кого-то напомнило Панкрату. Через секунду он сообразил — она была похожа на Егора Крутова.
— Лидка, — радостно зашевелился Осип, — пить принесла?
— Как просил, сколотки, — подняла трехлитровый бидон женщина, посмотрела на примолкшего Панкрата. — А вы кто?
— Это друг Егорши, — представил Воробьева Осип, — Панкратом кличут. А это сестра Егора двоюродная, Лидка, незамужняя, между прочим, хотя и с детями. — Осип хохотнул.
На щеках Лиды расцвел румянец.
— Что ты говоришь, дед!
— То и говорю, что ты у меня красавица. Вдруг сосватаю? Литр самогону поставишь? — Он снова засмеялся. — Заходи еще, хлопче, погутарим. А еще лучше к нам в гости в Ковали приезжай, я здесь не задержусь, через недельку сбегу.
Панкрат поклонился, пряча в душе взгляд Лиды, теплый, смущенный и заинтересованный одновременно, сказал «до свидания» и пошел из палаты, но на пороге остановился.
— Если хотите, Лида, я вас подожду, довезу до деревни.
— Ой, не надо, — смутилась женщина, — тут недалеко, сама дойду.
— Да мне все равно в ту сторону ехать.
— Жди, жди, — шевельнул забинтованной рукой Осип, — подвезешь, ежели по пути.
Лидия нерешительно посмотрела на деда, и Панкрат, проговорив: «Так я жду», — торопливо вышел в коридор.
Ларин топтался у киоска возле больницы, как две капли воды похожего на тот, что сгорел в Ковалях, и Воробьев даже подумал мимолетно — не одного ли хозяина они имеют? — но мысли тут же свернули в иное русло, душа была занята женщиной и топорщила перья, как бы прихорашиваясь и подыскивая предлог, чтобы продолжить знакомство, заявить о себе в полный голос. В принципе Панкрат испытывал сейчас сладкий, кружащий голову шок и не мог ничего с собой поделать. Да и не хотел. В пустоте сердечного пространства плавала лишь одна сияющая фраза: не упусти судьбу, парень, это она — твоя женщина… не упусти…
— Что это с тобой? — перепугался Михаил, глянув на лицо Воробьева. — Дед умер, что ли? Засада в больнице?
Панкрат очнулся.
— Заводи машину, подгоняй ко входу.
— Повезем кого?
— Повезем. Попутчицу.
Ларин безмолвно повернулся и пошел за машиной, через десять минут пригнал джип, и в этот момент из больницы вышла Лидия, уже без халата, в оранжевой футболочке, а не в блузке, как подумал сначала Панкрат, и в короткой юбке, открывающей колени. Михаил посмотрел на нее, потом на командира, присвистнул и распахнул дверцы.
— Садитесь, — пригласил Лиду Панкрат. — Если вам еще куда надо ехать — нет проблем.
— На базар если только да в магазин, в булочную… Но я это и сама…
— Поехали.
Они посетили Фошнянский рынок, накупили фруктов, овощей, колбасы, хлеба, заехали в местное кафе — по предложению Панкрата — и выпили по чашке кофе с пирожными. Лидия сначала стеснялась, с некоторым удивлением приглядываясь к майору, словно не понимая, почему она его слушается, потом перестала, покоренная манерой поведения Панкрата, шутливо-ироничной, энергичной, располагающей к себе, и они заговорили уже как давние знакомые, перейдя на «ты», с удовольствием делясь впечатлениями бытия и рассказывая о себе без утайки и смущения.
Так Панкрат узнал, что Лида уже два года не замужем, разведена, муж — бывший военный — начал пить, гулять и в конце концов признался, что у него в Минске есть еще одна семья. Узнав об этом, Осип его чуть не прибил, и с тех пор Лида жила в Брянске одна, работая диспетчером автоколонны, на лето отдавая детей — пятилетнего Антона и трехлетнюю Настю — маме в деревню. В данный момент она была в отпуске, чем и объяснялось ее присутствие в Ковалях.
Неожиданно для себя самого разговорился и Панкрат, поведав историю своей жизни, правда, без некоторых подробностей, касающихся работы в разведке. И все же на один вопрос Лиды ему захотелось ответить.
— За что тебя уволили из органов? — спросила женщина, когда они уже ехали в Ковали, удобно расположившись на заднем сиденье джипа; Михаил вел машину медленно и в разговоре участия не принимал.
— За игнорирование директивы, — усмехнулся Воробьев, вспоминая тот разведрейд, ставший притчей во языцех среди профессионалов спецслужб и предметом разбирательства на закрытом военном суде.
Случилось это еще во время войны в Чечне, куда была заброшена группа «ходоков» Службы внешней разведки для охоты на террориста Басаева. О цели рейда знали очень немногие люди: генерал Карпухин, начальник управления разведки ближнего зарубежья, командир оперативно-диверсионной бригады полковник Зайцев и командир отряда «ходоков» майор Воробьев. Официальным прикрытием рейда было получение данных о каналах поступления в Чечню оружия, неофициальная задача состояла в ликвидации Басаева и его боевиков. А поскольку любая разведка предполагает максимальное сохранение тайны рейда, существовала негласная директива службы, отражающая специфику разведдеятельности: свидетелей работы группы быть не должно! Свидетель — это, как правило, провал, и Панкрату было известно, что многие рейды разведгрупп разных спецслужб оплачены ценой жизни свидетелей. Но он не знал, что ему самому придется столкнуться с той же проблемой.
В районе Хасавюрта группа наткнулась на двух чеченских охотников, молодого и старого, двое суток таскала их за собой, так как Воробьев не хотел убивать ни в чем не повинных людей, имевших, по их словам, большие семьи и бывших единственными их кормильцами. В конце концов охотников отпустили, поверив в их принадлежность к «простому народу», а через несколько часов группу настигла погоня.
