Сьюзен Коллинз - Сойка-пересмешница
Я киваю. Пит помнит. Я никогда никому об этом не рассказывала.
— Должно быть, я очень тебя любил.
— Да, — мой голос срывается, и я притворяюсь, будто кашляю.
— А ты любила меня?
Я опускаю глаза в кафельный пол.
— Весь Панем так говорит. Все это знают, потому Сноу и пытал тебя. Чтобы доставить боль мне.
— Это не ответ, — произносит он. — Когда я смотрю записи, не знаю, что и думать. Тогда, на первых Играх, все выглядело так, будто ты хотела прикончить меня с помощью ос-убийц.
— Я хотела убить вас всех. Вы загнали меня на дерево.
— Потом эти поцелуи... С твоей стороны они смотрятся не очень-то искренними. Тебе нравилось целоваться со мной?
— Иногда, — признаюсь я. — Ты знаешь, что за нами сейчас наблюдают?
— Знаю. А с Гейлом?
Во мне опять закипает злость. Терапия терапией, но я не собираюсь обсуждать это перед посторонними.
— Тоже неплохо, — резко бросаю я.
— И нас это устраивало? Что ты целуешься с обоими?
— Нет. Вас это не устраивало. Только я у вас и не спрашивалась.
Пит испускает презрительный смешок.
— Ты, я смотрю, порядочная стерва!
Хеймитч не останавливает меня, когда я выскакиваю из палаты. Бегу по коридору. По лабиринту отсеков. Забиваюсь в угол прачечной за теплую трубу. Проходит немало времени, прежде чем я понимаю, что именно меня так задело, а когда понимаю, стыжусь признаться. Еще недавно я принимала как должное, что Пит меня обожает. Теперь с этим покончено. Наконец он видит меня такой, какая я есть. Грубая. Недоверчивая. Эгоистичная. Смертельно опасная.
И я ненавижу его за это.
17
«Это подло!» — вот первая мысль, полоснувшая меня после рассказа Хеймитча. Выбегаю из палаты, лечу вниз по лестнице в штаб и врываюсь прямо на военный совет.
— Что значит, я не лечу в Капитолий? Я должна! Я — Пересмешница! — кричу я.
Койн едва поднимает взгляд от экрана.
— Вот именно. И твоя основная цель как Сойки-пересмешницы — объединить дистрикты в борьбе против Капитолия — достигнута. Не волнуйся, если все пройдет хорошо, мы пригласим тебя на церемонию капитуляции.
Капитуляции?!
— Мне не нужна церемония! Я хочу драться. И я вам нужна — кто из вас стреляет лучше меня?!
Не люблю хвастаться, но сейчас случай особый.
— Вы ведь берете Гейла!
— Гейл ежедневно участвовал в тренировках, если только не был занят другими обязанностями. Мы уверены, что можем на него положиться, — говорит Койн. — А сколько занятий посетила ты?
Ни одного. Вот сколько.
— Я охотилась... и тренировалась с Бити в отделе спецвооружения.
— Это не то же самое, Китнисс, — говорит Боггс. — Мы знаем, что ты ловкая, и смелая, и отлично стреляешь. Но в бою нам нужны солдаты. Ты понятия не имеешь об исполнении приказов. К тому же ты сейчас не в лучшей форме.
— В Восьмом вас это не заботило. Да и во Втором, если на то пошло, — парирую я.
— В обоих случаях твое участие официально не было предусмотрено, — говорит Плутарх, буравя меня взглядом, чтоб я не сболтнула лишнего.
Он прав. Ни сбивать планолеты в Восьмом, ни выбегать к раненым во Втором мне определенно никто не приказывал. Это получилось стихийно.
— Причем оба раза ты была ранена, — добавляет Боггс.
Внезапно я вижу себя его глазами. Семнадцатилетняя малявка. Взъерошенная. Недисциплинированная. Не оправившаяся до конца. Не солдат, а наказание.
— Но мне нужно быть там, — упрямо настаиваю я.
— Почему? — интересуется Койн.
Почему? Потому что я жажду отомстить Сноу. Потому что мне невыносима мысль находиться в Тринадцатом вместе с теперешним Питом, пока Гейл сражается на поле боя. Я не могу сказать Койн об этом, но у меня есть вдоволь других причин.
— Из-за Двенадцатого. Они уничтожили мой дистрикт.
Президент на секунду задумывается. Смотрит на меня оценивающим взглядом.
— Хорошо. У тебя есть три недели. Этого мало, но ты можешь хотя бы начать тренироваться. Если комиссия сочтет тебя годной, возможно, мы пересмотрим наше решение.
Точка. Это большее, на что я могу надеяться. Что ж, сама виновата. Из расписания выбирала только то, что мне по вкусу. Беготня с автоматом по полю меня не привлекала. Теперь вот расплачиваюсь.
Джоанна в госпитале рвет и мечет. Ее тоже не берут. Я говорю ей, что решила Койн.
— Может, тебе тоже разрешат тренироваться.
— Ладно. Я буду ходить на тренировки. Но я полечу в чертов Капитолий, даже если мне придется захватить планолет и убить экипаж.
— Думаю, на занятиях тебе лучше про это не распространяться, — говорю я. — Но я рада, что будет кому меня подбросить.
Джоанна ухмыляется. Похоже, наши отношения начинают налаживаться. Не уверена, что нас можно назвать подругами, но слово «союзники»., пожалуй, сгодится. Это хорошо. Союзник мне скоро понадобится.
На следующее утро, когда мы в 7.30 являемся на тренировку, действительность дает мне пощечину. Нас определяют в отряд новичков, четырнадцати-пятнадцатилетних подростков. Это кажется несколько оскорбительным, пока не становится ясно, что и до них нам далеко. Гейл и остальные бойцы, выбранные для отправки в Капитолий, тренируются по ускоренной программе. После растяжки (больно!) часа два выполняем силовые упражнения (очень больно!), потом на очереди бег на пять миль (боль дикая!). Сколько ни обзывает меня Джоанна дохляком, неженкой и всякими другими словами, я выдерживаю только одну милю.
— Ребра, — объясняю я инструктору, суровой женщине средних лет, к которой нам следует обращаться «солдат Йорк». — Все еще болят.
— Ясно дело: так они еще месяц болеть будут.
Я качаю головой.
— У меня нет месяца.
Она окидывает меня взглядом.
— Врачи не предлагали тебе никакого лечения?
— А оно есть? — спрашиваю я. — Мне сказали, само заживет.
— Они всегда так говорят. Но они могут ускорить процесс, если я попрошу. Предупреждаю — будет несладко.
— Пожалуйста. Я должна попасть в Капитолий.
Солдат Йорк молча делает пометку в блокноте и сразу отсылает меня обратно в госпиталь.
— После обеда я вернусь, — обещаю, помедлив. Мне больше не хочется пропускать тренировки.
Инструктор поджимает губы.
Двадцать четыре укола в грудную клетку. Лежу распластанная на кровати, скрипя зубами, чтобы не просить капельницу с морфлингом. Еще утром она на всякий случай стояла у кровати. В последнее время я ею не пользовалась, но держала ради Джоанны. Сегодня мне сделали анализ на следы наркотика в крови — лекарство имеет в сочетании с морфлингом опасные побочные эффекты. Врачи не скрывали, что пару дней придется туго, но меня это не остановило.
Ночка в нашей палате — врагу не пожелаешь. О сне не может быть и речи. Мне кажется, я прямо-таки чувствую запах горелого мяса от своей груди. Джоанна страдает от ломки. Сначала, когда я извиняюсь, что больше не смогу снабжать ее морфлингом, она машет рукой — рано или поздно это должно было случиться. К трем ночи осыпает меня самой изощренной бранью, какая есть в Седьмом дистрикте. На рассвете поднимается и вытаскивает меня из постели, чтобы идти на тренировку.
— Кажется, я не смогу, — признаюсь я.
— Сможешь. Мы победители, или ты забыла? Мы выживаем вопреки всему! — рычит Джоанна, а сама вся зеленая и дрожит как осиновый лист.
Я одеваюсь.
Нам нужно быть победителями, чтобы пережить это утро. Когда мы видим, что снаружи льет как из ведра, мне кажется, Джоанна сейчас грохнется в обморок. Лицо ее становится пепельным, и она будто перестает дышать.
— Всего лишь вода. Это не смертельно, — говорю я.
Она сжимает зубы и выходит на размытое поле. Дождь не прекращается ни на минуту, пока мы разминаемся, делаем упражнения, потом шлепаем по беговой дорожке. Я снова останавливаюсь через милю и борюсь с искушением сорвать рубашку, чтобы холодный дождь остудил горящие ребра. Давясь, запихиваю в себя полевой паек — пропитанную водой рыбу и тушеную свеклу. Джоанна съедает половину, затем ее тошнит.
После обеда нас учат собирать и разбирать автоматы. У меня получается, у Джоанны слишком дрожат руки. Я ей помогаю, когда Йорк отворачивается. Потом, несмотря на непрекращающийся дождь, меня ждет приятный сюрприз — мы идем на стрельбище. Наконец что-то, что я хорошо умею. Автомат, конечно, не то же самое, что лук, но к концу дня у меня лучший результат в группе.
Едва мы возвращаемся в госпиталь, Джоанна говорит:
— Мне это уже осточертело. Жить в госпитале. Все смотрят на нас как на пациентов.
Для меня это не проблема: я могу переехать в отсек к своей семье. У Джоанны своего жилья нет. Однако, когда она просит выписку, врачи не соглашаются, чтобы она жила одна, даже если ежедневно будет встречаться с психологом. Думаю, они раскумекали насчет морфлинга.
— Она будет не одна. Я стану жить с ней, — заявляю я.
