Илья Стальнов - На острие иглы
– Орзак, но мир ведь и так держится на силе. И слабому у нас отведено место по слабости, а сильному по силе его.
– Ты ошибаешься. Заповеди врага нашего сильны и порой стучатся даже в отданные Тьме души. Досадно мне было взирать на то, как в глазах твоих мелькнуло сострадание к той, что по ничтожеству своему призвана служить лишь материалом, мусором, глиной, на которых возвышается наш дворец. "Бойся, Хаункас! Впуская сострадание в сердце, ты открываешь его для врага Тьмы.
Вот отвратный паук! Как же он ухитрился уловить мои истинные чувства во время образа вызова Торка, когда нож прошелся по шее невинного ребенка. А я был уверен, что никто не сможет прочесть их. Я недооценил колдуна. Да, с ним нужно держать ухо востро. Интересно, что еще не смогло укрыться от его цепкого взора?
– Замолчи, пес! – Я с такой силой ударил кулаком по столу, что блюдо со свечой подскочило, а у черепа чуть не вывалился изо лба драгоценный камень. – Как смеешь ты, потомок осла и сын овцы, произносить такие слова! Тебе недостаточно, что Торк указал на мою избранность? Или тебе не хватает того, что вскоре мне суждено пройти через Первые Врата?
– Мне недостаточно этого, Хаункас, – склонив голову произнес колдун.
– Ты, жалкий деревенский знахарь, ярмарочный фокусник, смеешь указывать мне! – я вскочил с кресла, и нагнулся над колдуном. – Мне, Магистру Хаункасу! Ты твердишь, поганое отродье шакала, что помыслы и чувства мои не отданы Тьме!
Он сидел, потупив взор. Я вытащил кинжал и острием поднял подбородок собеседника. Колдун встретил мой взор прямым, уверенным взором Я надавил лезвие, и колдун отвел глаза
– Я ошибся, брат! – произнес он.
– Ты ошибся, – отведя кинжал, я вытер куском скатерти капельку крови на лезвии и вернулся в кресло. – Не ошибайся впредь, потому что Хаункас не знает, что такое сострадание. Его душа закрыта для милосердия. Даже по отношению к братьям, Орзак. Помни это
– Я ошибся.
– Больше не ошибайся! И подумай, со мной ли ты будешь впредь, готов ли ты, не щадя сил, служить мне. Я чту мудрость, но не люблю настырности и недоброжелательства к себе.
– Я подумаю над твоими словами.
– Надеюсь, твой выбор будет правильным… Единственно правильным. Проводи меня.
Я направился к выходу из хранилища знаний. Голова моя была занята нарисованной Орзаком картиной воцарения Тьмы. Зверства и жестокость, бесчестье и невежество, кровь и страдания – порождение дьявола, от соприкосновения с коими становилось муторно и не хотелось жить. Все это станет обыденностью, и иного не будет. Навсегда уйдут в небытие свет и добро, радость и красота, способные развеять, скрасить уродство Тьмы. Воцарится невиданное рабство. Рабство, насаждаемое плетьми, – не самое плохое. Что хуже этого? Это способен понять лишь тот, кто ощутил на себе дыхание Торка, возможно, не худшего порождения Люциферова.
Все это наполняло меня тягучим, холодным, будто неторопливо поедающим меня ужасом. И вместе с тем звучали во мне слова Орзака: сила войдет в каждого из слуг Тьмы. Если посмотреть со стороны на братьев Ордена, для них, присягнувших на верность дьяволу, обладать этой силой и властью весьма привлекательно. И Магистр Хаункас должен быть счастлив, что близится назначенный час. И, может быть, я тоже буду счастлив…
Господи! Что за мысли навестили меня? Неужели и меня коснулся отголосок той темной страсти, которая движет детьми Тьмы?
Я начинал понимать, как люди попадают в сети Люциферовы. Те, чей дух не закален, слаб, вполне способны угодить в капкан ложных чувств и понятий. Убереги, Господь, от лукавого…
К вечеру подул прохладный ветер, и в моей нетопленой комнате было довольно промозгло. Я стащил сапоги и повалился на большую роскошную кровать с бронзовыми фигурами химер у изголовья. Морды их были злы и глумливы… Я усмехнулся, представив, как вытянулись бы лица ревизоров из Ватикана, доберись они до этого аббатства, числящегося в разряде вполне благопристойных заведений. Что бы сказали они, попадись им на глаза хотя бы вот это ложе, которое по роскошеству меньше всего подходило для католической обители, где слуги Господни должны ежечасно смирять плоть свою и развивать дух, да еще испещрено кабалистическими знаками… Ха, я до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что монастырские святые стены избраны для пребывания богомерзкого дьявольского Ордена.
Настроение у меня было неважное. Я устал, мне было зябко. И, что хуже всего, меня стал одолевать новый страх – самый неприятный из всех страхов. Я начинал бояться самого себя.
Я не знал, что будет со мной дальше, как отразится на моей бессмертной душе пребывание здесь, в сатанинской обители. В мыслях, словах и делах своих я, пожалуй, за эти дни набрал не меньше грехов, чем за всю прошлую жизнь. И постепенно менялся я сам. Сатанинский дух, как отрава, подтачивал меня. Он, словно заразная болезнь, пытался проникнуть внутрь меня, отравить сознание, овладеть им,
А кроме того, мне теснило грудь ощущение опасности, которая очень скоро, может быть в ближайшие часы, грозит мне. Откуда это возникло, что меня насторожило – я не мог понять, но подобное внутреннее напряжение, предчувствие опасности не подводило меня еще никогда и не раз выручало в самые тяжкие минуты.
Терзаемый противоречивыми чувствами и дурными мыслями, я провалился в неспокойный, неуютный сон, наполненный тревогами и черными кошмарами. Я несколько раз просыпался, но тут же вновь забывался в беспокойном сне, теряя ощущение разницы между сном и бодрствованием. Я не мог разобраться, где грезы, а где явь. Я весь вспотел. И, наконец, провалился в черную, без сновидений, пучину.
Из сна меня выбил внутренний толчок, будто сердце сильно ударило в груди. Еще до того, как открыл глаза, знал: то, что угрожает мне, находится здесь, в этой комнате.
Первое, что я увидел, разомкнув веки, – ровно сияющий в темноте прекрасный камень, чем-то похожий на Цинкург, но гораздо меньших размеров. Его пульсирующее сияние не предвещало мне ничего хорошего. Я понял, что передо мной Черный Образ.
Вслед за этим в свете луны блеснуло серебряное лезвие. При всей моей быстроте и ловкости уклониться от удара было выше человеческих сил, ибо рука, сжимавшая кинжал, уже начала смертельное движение.
Вот моя смерть! Я еще не свершил ничего из задуманного, и теперь никто уже не остановит час Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного Люцифера. И нет спасения ни мне, ни тем миллионам людей, которым неведомо пока, что приход Тьмы и ее власть над ними предрешены…
* * *В самый последний миг, когда немного оставалось до того, чтобы лезвие пропороло мое сердце и поставило крест на Фрице Эрлихе, по телу убийцы будто пробежала судорога, так что удар ушел в сторону, и кинжал лишь оцарапал кожу на моем предплечье. Незнакомец схватился за грудь, какое-то мгновение постоял неподвижно. И жутко то ли закричал, то ли взвыл, то ли просто завизжал, как недорезанная свинья!
В этом нечеловеческом визге была боль и ярость!
Визг его метался по комнате, и был слышен, наверное, и в подземелье. Так же кричал недавно убиенный астролог.
Потом убийца тяжело рухнул на пол, задев столик, на котором стояли высокий арабский кувшин с водой и большой бронзовый подсвечник. Грохот был изрядный.
Я вскочил с постели, нагнулся над оброненным ночным убийцей камнем, подобрал его, потом вытащил Жезл Зари, чтобы сравнить оба камня. Черный Образ? Черта с два! Какой-то другой, хоть и очень похожий камень. Но, видимо, убийца был уверен, что он поданный а потому можно, ничего не опасаясь, вонзить кинжал в грудь Магистру Хаункасу. Он ошибся. Но удар все-таки едва не достиг цели.
Нападавшего, должно быть, подвело слабое сердце, и ответный удар Жезла сказался немедленно Мне повезло. Всего лишь несколько сантиметров в сторону – и… Конечно, убийца потом скончался бы в невыразимых муках, во всяком случае, так утверждают колдуны, но вряд ли это стало бы для меня утешением
Бросив фальшивый Черный Образ на кровать, я нагнулся над поверженным. Он был безобразно толст, громаден… И не узнать его было трудно. Лагут!
Отлично! Только что я убил Мудрого! Я мог поздравить себя с успехом. Вот только чего он мне будет стоить!
Лагут… Глупец, он получил по заслугам. Интересно, если этот камень был у него с самого начала, и он так уверился в нем, почему он медлил нанести удар? Теперь он мертв, и вряд ли мне доведется узнать ответ на этот вопрос. Впрочем, маловероятно, чтобы я получил его и от живого турка,
В коридоре послышался топот ног, дверь распахнулась, заметались огни факелов, развеявшие темноту. Несколько монахов – кто с алебардой, кто с тяжелым канделябром – стояли на пороге.
– Что случилось, Магистр Хауикас? – выступил вперед брат Арден.
– Лагут. Он ворвался ко мне с ножом. И теперь он мертв. Иное и не ждет того, кто придет за жизнью Магистра – владельца Жезла Зари.
